Архив публикаций за август 2006

...Я примерно вычислил, где находится квартира, меня интересовавшая, и остановился перед дверью. По крайней мере, дверь была самая обыкновенная. Сбоку от неё стоял большой горшок с землёй, из которого торчало небольшое деревце, весьма чахлого вида, корявое и со светлыми листьями. Мне так и представилось, как два раза в неделю, где-нибудь ночью, чтобы никто не видел, открывается дверь, и тёмный сгорбленный человек с лейкой в руках поливает дерево. Стало не по себе от этого.

Я огляделся – никого не было – и присел, припав глазом к замочной скважине. Из-за опущенных штор было темно и почти ничего не видно, но дневной свет было очень тяжело сдержать даже крепкой плотной тканью, и редкие лучи, пробивавшиеся в щели, осветили как раз напротив замочной скважины пятно в несколько квадратных дюймов, не больше портсигара. Это была какая-то бесформенная куча, высотой где-то в половину человеческого роста, возвышающаяся посреди комнаты. Мне показалось, что это была земля. Ещё луч выхватывал ногу куклы, обтянутую в бархатные рейтузы. Это было всё, что я смог увидеть. Конечно, лучший способ подсмотреть – явиться сюда ночью, когда он бодрствует, но из-за таких мыслей мне стало совсем нехорошо: не мог понять, чем он меня так заинтересовал. Я никогда не любил паноптикумы.

Я встал с колен, отряхнул брюки и сделал шаг назад от двери. Мне снова пришла на ум мысль о том, что я делаю сейчас совсем что-то непонятное и аморальное, однако развить её или хотя бы довести до конца мне не удалось: косяк двери застонал и она немного приоткрылась. Я тут же решил, что меня за этим негодным занятием как раз и застали, вследствие чего в голове тут же завертелись шестеренки, и я стал бешено искать правильный ответ на ещё незаданный вопрос; но дверь приоткрылась сама. Никого не было. Может, это было тем самым провидением, может, существо забыло закрыть дверь на ключ, как обычно, а ветер из форточки сделал так, что она отворилась. В любом случае, я замер в нерешительности, и если мгновение назад я хотел исчезнуть отсюда, то теперь мне снова стало интересно, и теперь уже густая темнота, медленно выползавшая из комнаты, влекла, а не пугала. Ещё много мыслей могло бы возникнуть в моём мозгу, если бы я дал им для этого время, но я просто сделал шаг вперёд, уже не думая о последствиях...

…угловатый человек привычно ерошит ладонью короткие рыжие волосы. У него длинное лицо и добрые близорукие глаза. Они стоят вдвоём на открытой площадке под самым небом. Пол вымощен чёрно-белой плиткой. Ветер посвистывает неодобрительно. О чём мне с ним говорить? Он всё равно не поймёт ни слова.

Рыжий начинает первым.

Ты беспокойный человек. Если будет нужно, я найду повод побеседовать с тобой в подвале. Но… Не думай, что я поволоку тебя на дыбу, начну рвать раскалёнными клещами. Такая боль проходит. От боли люди перестают ощущать свою вину. Они начинаю жалеть себя и ненавидеть правосудие. Ты согласен со мной?

Шах.

Правосудие? Я бы согласился с тобой, если бы мы обсуждали эту философскую проблему за кружкой дешевого вина в приятной компании. Но ты уже запустил свои пальцы в мою душу, это похуже, чем ржавые клещи.

Я прикрылся.

Ты не понимаешь. Я не причиню тебе вреда. Я не могу причинять людям вред. Только боль. Ты не понимаешь.

Ещё шах.

Я не понимаю тебя. Ты кажешься мне несчастным и добрым человеком, но я знаю, что это не так. Ты не несчастный, не добрый и не человек. Я не понимаю тебя.

Жертвую коня.

Ты обвиняешь меня. Это жестоко. Это похоже на мою работу. Но я делаю это гораздо лучше. После моего подвала люди начинают обвинять себя, и такое правосудие поистине безгранично. Любому найдётся, в чём себя обвинить, надо лишь правильно выбрать дорогу к сердцу. Ты хочешь попробовать?

Неудачно.

Эти дороги приводят не к сердцу. Кажется, я начинаю понимать. Ты…

Шах.

Помолчи. Да. Я попробовал раньше других.

Прикрывается слоном.

А ты пытался повернуть обратно?

Шах.

Молчи! С тех пор…

Мат. Я спускаюсь один...

...От этого рассказа плечи бедного Шаира затряслись еще сильнее, слезы прямо брызнули из глаз. Где-то краешком все-таки скользнула мысль о том, что происходит что-то неладное с ним, что нельзя так плакать и убиваться от рассказов первого встречного человека… Но, не мог ничего поделать с собой.

Неуемная старушка, покряхтывая и поскуливая, выдавала рассказ за рассказом о своих бедных сыновьях. И чем больше просил шаир рассказывать о ее сыновьях, тем жестче и сильнее становился ее голос. От былого скуления не осталось и следа. Зато в голосе появились странные рычащие звуки, как если бы она объелась сорной травы шафран, и у нее разболелось горло.

И чем больше плакал бедный шаир над ее горем, тем больше слабел. Он уже не пытался подняться на ноги, он обливался слезами, чувствуя жжение в глазах и жажду.

Когда взошла луна и осветила разрушенный храм, у стен которого они сидели, у Зарпы возникло смутное, едва тлеющее желание посмотреть на свою мучительницу, так не вовремя подвернувшуюся на дороге. Все-таки с трудом смог повернуть голову… О, увиденное напугало его настолько, что у него мигом просохли слезы...

...Именно поэтому в данной статье речь идёт об аутсайдере, постороннем, и не только с точки зрения обучения или нации, а скорее в существенном, даже в социальном плане. В темах подобного рода единственная проблема – это найти стиль, так как идея приходит потом. Таким образом, данная статья не имеет никакого отношения к интеграции, положению беженцев и к исламским мечетям на территории Италии. Этот бесплодный материал я бы оставил для полуфашистских газетёнок. В то время как перед юным сознанием (и не только) предпочитаю наблюдать за посторонним, который иногда замечается в зеркале, то есть человек перед собой, а значит и перед миром...

...Лишь потом, уже после войны, я ужаснулся – как-то тихо, незаметно ушли друзья-товарищи, не попрощавшись, словно и не жили на этом свете никогда. Я был ошеломлен этим открытием... Неужели и я мог оказаться на их месте?.. Не верится... Живому трудно представить себя мертвым, как, наверное, веселому журчащему горному роднику трудно представить себя льдом. А впрочем, что я говорю?! Ведь родники рождаются из, казалось, мертвого и холодного льда, как, впрочем, и герои рождаются… из смерти, героической своей гибели, а точнее, возрождаются ...

Да, война непонятным, а вернее, понятным только ей образом сберегла меня в самых сложных ситуациях – хотя был достаточно крупной, открытой, неуклюжей мишенью. Впрочем, пуля – дура: однажды, лежа на сопке, в безопасном, вроде бы, недосягаемом месте, вдруг почувствовал в ботинке горячую боль – очередь, сразу три пули, раздробили стопу... «Кажется, задело», – буркнул я себе под нос. И когда из ботинка, словно из фонтана, в три струи хлынула кровь, понял, что теперь настала очередь ребят пособить мне...

– Папа, а почему тебя «выгнали» на войне? – видно, не понимая до конца значения слова, спрашивает малыш.

– «Выгнали»? – переспрашиваю я, с трудом отрываясь от воспоминаний и возвращаясь к действительности.

– Да, выгнали, – твердо и настойчиво говорит он.

И мне приходится выдумывать легенду про то, как меня «выгнали на войне»... Видать, он хотел сказать, почему тебя «выгнали на войну» или «выгнали с войны»? Я начинаю бормотать что-то, не совсем понятное мне самому. Мой ответ, как и следовало ожидать, не убедил его, и он спрашивает:

– Папа, а почему ты стал солдатом, а не Дедом Морозом?..

...Честнее не оставлять по себе памяти. Боб так учил. Потому что пока сохраняется память, время теряет смысл. «Чудак, не обижай время, и получишь ты свою вожделенную вечность, время само ее отдаст!». Он купил старый «форд». Зачем человек пространства приобрел автомобиль, застревающий в каждой луже? «Чтобы проехать на нем Сибирь». Для чего пускаться в путь на машине, которую и в Москве трудно отремонтировать? «Чтобы любую сельскую кузню ради такого праздничного случая превращать в фирменный сервис! Ну, как воду в вино...» Ладно, следуя логике парадокса, спрошу дальше: зачем взял в жены женщину с искалеченным лицом? «Да ты и так все понял, приятель, ответ напрашивается сам собой!»

Чудеса в жизни бывают. Например, когда старая шарманка вдруг сыграет незнакомую мелодию. Любила Таня, разумеется, только его, Боба. А прилепилась ко мне в благодарность за минуту соприкосновения с силой, ни названия, ни природы которой мы оба не знали. Кажется, я оставил семью, да, так оно и было. Таня чувствовала себя виноватой: не придумать хлеще пощечины, чем уйти к такой, как она, образине. Но повторить новый мотив шарманка не могла. Хотя я отлично знал ноты: доброта питается злостью, ум – безумием, сила вырастает из слабости. Причем чем дальше шагнешь в противоположном от цели направлении, тем ближе к цели окажешься. Твоя мощь и великодушие будут настолько велики, что даже страшная маска вместо лица не оттолкнет от женщины. Ты обретешь способность видеть сквозь несовершенные покровы, заглядывать в душу и только с ней вести разговор...

...«Кто понял жизнь – тот не спешит». Этот афоризм я впервые увидел на двери отдельного гостиничного номера, в котором мне довелось однажды остановиться. Видно кто-то хотел его увековечить в истории данного отеля. Фраза эта была аккуратно выведена чернилами, и у меня складывалось впечатление при взгляде на нее, что эта мысль, запечатленная на двери, претендует не менее, чем на изречение дельфийского оракула. Но спустя некоторое время я вдруг усомнился в истинности данного высказывания. Мне почему-то казалось, что истинным будет как раз противоположное суждение: «Тот спешит – кто понял жизнь». Я считал, что понимание жизни – это, в первую очередь, осознание ее неизбежного конца, а уже потом, как следствие из этого осознания – обретение смысла жизни. Отсюда и спешность – спешность от желания успеть сделать все намеченное в своей жизни; спешность – от желания оставить свой след на земле; спешность эта – не перед жизнью, а перед смертью. Причем я думал, что если моя жизнь должна когда-то закончиться, то это вовсе не должно означать, что ее вовсе не стоит проживать, а уж тем более, что она не может иметь никакого смысла. Тот неспешный, я бы сказал вальяжный образ жизни, который проповедовал неведомый мне мудрец, показался мне тогда откликом апологии абсурда жизни, который когда-то так болезненно и мучительно переживал Альбер Камю, с творчеством которого я был хорошо знаком. В моем сознании рождались мучительные вопросы: «Не является ли осознание абсурдности своей жизни источником и главной причиной этой жизненной неспешности?»; «Не есть ли жизненная неспешность суть преклонение перед смертью?» Тогда получается, что не спешит – тот, кто понял лишь неизбежность смерти, а не смысл жизни, что противоречило самой сути суждения.

Должно было пройти более пяти лет, прежде чем я смог, наконец, согласиться с тем высказыванием, которое так встрепенуло мою душу. Оказывается, раньше я не мог понять очень простой истины, которая скрывалась под данным высказыванием. Истина эта заключалась в следующем: важно – не сколько проживет человек, а как он проживет. Отсюда и постулирование неспешности, которая должна оберегать и культивировать качественную сторону жизни. Как часто в погоне за жизнью (точнее за ее благами), человек теряет свое достоинство лишь потому, что стремится любым путем достичь поставленной цели. С другой стороны, я также понял, что постулирование неспешности необходимым образом связано с основными положениями теории реинкарнации, в контексте которой это постулирование приобретает особую силу и определенный смысл.

И если нам приходится говорить о спешности жизни, то понятие «спешить жить», на мой взгляд, вовсе не должно означать – успеть взять от жизни все возможные блага, которые она предлагает. Спешить жить – должно означать, в первую очередь, старание отыскать и осуществить ее смысл в бытии мира; спешить жить – должно означать утверждение жизни в ее онтологическом статусе существования, т.е. в том смысле, который предустановлен ей свыше ее Творцом.

О том, что такое жизнь и что такое смерть и в чем смысл их существования, будет идти речь на протяжении всей этой книги. Причем все рассуждения и обоснования, которые будут приведены в ней, излагаются с точки зрения эзотерической науки, основы которой хранятся в таких эзотерических традициях, как Каббала, гнозис, суфизм, йога и др. Все эти традиции имеют единый источник происхождения – Примордиальную традицию, передачу знания от высшего мира низшему...

...Настоящий писатель начинается не с той первой строчки, которую он написал, а с той, которую он зачеркнул...

Съездила старуха в большой город, увидела детей своих и сердце успокоила. Слава богу, все живы-здоровы. Что ещё нужно матери? Пришла домой и принялась с лёгким сердцем за своё хозяйство. Вечером надоила коров. Поставила на печь кумган, налила колодезной воды. Принесла дров, которых нарубил старик, развела огонь и заварила ароматный кара чай с молоком. Пришёл старик. Взял из ведра кружку воды и умылся. Затем чинно сел на своё почётное место и вместе со своей старухой начал пить кара чай с молоком. Старуха достала из хурджума гостинцы, которые привезла из большого города.

– Какая румяная булочка! – сказал старик, пробуя булочку, которую принесла старуха. – Их испекла Паршагул или Айнагул?

– Да что ты, старик? Я купила её на базаре у одной кореянки, – рассмеялась старуха.

– Да-а-а – вздохнул старик. – А эти конфеты, наверное, передала жена Айтбая или Турганбая?

– Да, что ты несёшь, старик, – пуще прежнего рассмеялась старуха – Я купила их в магазине в большом городе для тебя. Они очень свежие и мягкие, таких в нашем магазине не купишь. У Айтбая и Турганбая и на дастархане-то не было конфет.

– Да, что ты говоришь, старая? – удивился старик.

Преклоненный перед безнадежным простором мокрого поля, Платонов плакал и говорил о простой и неисполнимой мечте: оказаться в купе игрушечного в своей нереальности поезда, и чтоб горела лампа, располагая к душевному разговору со случайным попутчиком. Уехать, говорить о другом или молчать. Платонов плакал и старел на глазах, и природа, вторя ему, теряла ленивую щедрость красок: обезлюдели поля, иссеченные дождем, поблекла зелень лесов.

Понятна мне сегодня тоска моего любимого Платонова? Какого рожна ему надо было? Что понесло его из теплого дома, из-за ломящегося от яств стола, от «многоуважаемого» шкапчика под лестницей, хранящего неиссякаемые запасы мадеры, – в поле, под дождь? Что за прекрасные дали мнились Платонову за горизонтом, обозначенным связкой зеленых вагонов? Платонов не знал. Чехов не знал. Мы так и не узнали, хотя сегодня, сейчас, мы с вами – в той самой дали, куда стремился Платонов. И если б нам столкнуться лбами – не испугали ли бы его наша тоска, а сверх того неизбывная злоба, порой – пустота, часто – безмыслие, и общая для всех – мучительная неуверенность во взглядах и движениях?

...Дело в том, что с его появлением изменилось во мне что-то, треснуло.

И стало мне все чаще видеться, что я – маленький, ничтожный, оставленный посреди бескрайнего пустыря, заросшего ковылем и иван-чаем, а чуть поодаль проносится с грохотом локомотив, и вагоны, вагоны, груженные черными полированными роялями и бешено вращающимися балеринами, и арфы блестят на солнце золотом лебединых шей, и там пение невидимых хоров, и смех, и это все мимо-мимо-мимо. А я стою, и держат меня сухие стебли земной травы, сцепляются, обхватив щиколотки, и до крови режут беззащитную плоть. И силюсь я вздохнуть, но нет для меня воздуха, и слезы по моему лицу льются ручьями: жизнь мимо пролетает, с грохотом, звуками оркестра – настоящая, звенящая, большая.

И тысячи раз, захмелев, говорил я ему:

«Завидую я тебе, мой гость, ибо с камнями полевыми у тебя союз, и звери полевые в мире с тобою».

И как легкий газ из прохудившегося дирижабля уходит с шипением, ушел покой из жизни, осознал я – бардак в голове – силосная яма.

Потому что все дни мои – скорби, и мои труды – беспокойство; даже и ночью сердце мое не знает покоя. И это – суета!

И узрел я ,что пуста моя душа, как похоронный барабан, а состояние моего банковского счета велико весьма, но какой в том прок, если то, что я принимал за путеводную звезду, были лишь бледные болотные огни, заведшие меня в трясину безысходности.

И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все – суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!..

...Когда мы пришли в школу, в актовом зале было уже полно народу. По краям зала, возле стен, скопились группы нарядных школьников в цветастых платьях и черных костюмах. В воздухе стоял монотонный гул, где-то еле уловимо звучала музыка. Мы с Савитой вошли, и никто не стал оглядываться и смотреть на нас, как я представлял. Конечно, кто мы были, – две серые мышки, не представляющие ни для кого никакого интереса. Мы шли посреди зала, будто знали куда идем. Может, Савита знала, а я не знал. Я просто шел.

О том, что Савита знала, куда идет, я узнал потом, когда вдруг обнаружил, что она отсутствует уже довольно долго. Когда мы прошли через весь зал и влились в толпу гудящих людей, Савита отпустила мою руку и что-то сказала мне, но я не услышал из-за большого шума. Но я в принципе понял, что она хотела сказать. По всей видимости она пошла в уборную, как обычно делают девушки, придя на какую-нибудь вечеринку. То ли они думают, будто что-то не так с их внешним видом, то ли им сразу в туалет хочется, черт его знает.

Так вот, я ждал ее, ждал, и что-то нехорошо мне стало на душе, что-то меня начало тревожить. Знаете, так бывает, когда кого-то ждешь, прямо как интуиция какая-то. Ну, я и не выдержал и пошел узнать, что она так долго там делает. Я прошел через зал к выходу. Недалеко, по правую сторону была уборная. Я подошел и открыл дверь. Там стояли три девицы из моего параллельного класса и курили. Они обернулись и посмотрели на меня. Я сразу захлопнул дверь. Где же она может быть? – подумал я и решил выйти на улицу, – может она там стоит? Но и там ее не было. Тогда я решил проверить туалет на втором этаже. Там, конечно, был мужской туалет, но я все равно решил проверить и стал подыматься на второй этаж. Вообще-то туда никто не ходил, уж очень грязно там было и воняло. Ходили все за школу в уличный туалет, и я ходил, но в этот раз меня тянуло что-то, понимаете? Что-то мне подсказывало, что надо заглянуть туда.

И я заглянул. Заглянул и боже мой! То, что я увидел, потрясло меня до глубины души...

...Странно прозвучит, но понравилось только то, что собаку зовут Блажа. Сразу и «блажь» и «лажа» («Вчера я ехал на пригородной электричке имени Вени Ерофеева «Москва-Петушки» за своей собакой Блажей, которая жила полтора месяца у Катерины Ивановны, пока мы на Соловках и на Селигере»)...

А «Гойя Босховны», «Навна Мятновна», «Маленькая Гугнивая Мадонна» – нет, не понравились. Какой-то парад нарицаний, и видно, что автор им любуется. Вообще, у Янева такая вот «отстранённо-наблюдательная» позиция, он на всех смотрит, всё называет; можно, конечно, сказать, что это и есть литература, но почему-то страшно не хочется, чтобы он на тебя посмотрел. Не потому что будет правда, не потому что будет искажение. Потому что будет такая правда (такое искажение)...