Кецельман Игорь. Рецензия на книгу «И Гитлер такой молодой…».

Вена, 1912 год, здесь уже семь лет живут, бок о бок, знаменитый ученый Зигмунд Фрейд и нищий художник Адольф Гитлер. Что могло быть общего у столь разных людей? Об этом в своем романе рассказывает писатель Грюсс Готт.

О самом авторе книги ничего не известно. Вместо имени – псевдоним. «Грюсс Готт! – Храни Вас Бог!» – так в Баварии приветствуют друг друга. Скорее всего, выходец из СНГ: имя переводчика в тексте не указано. Сразу на русском написал. На нем он, судя по всему, и прочел роман Фейхтвангера «Изгнание», один из героев которого все изумлялся: как такое может быть, чтобы на Земле «одновременно жили Фрейд и Гитлер!» Грюсс Готт пошел дальше: не только одновременно, но и в одном городе жили! В Вене. Бок о бок.

Нет, не встречались. Общие знакомые могли быть. Эту тему и развивает в своем повествовании Грюсс Готт...

Здравствуйте, Мария!
Спасибо за Ваше письмо. Главные мои претензии к автору "Фрагментов..." не к его стилю, а к полнейшему отсутствию в его произведении смысла и содержания (естественно, на мой взгляд, который  никому не навязываю). Разрозненные дневниковые записи, которые он назвал книгой, не несут в себе ничего. Нет в них ни внутреннего единства, ни авторской неповторимости. Изящная, гламурная пустышка. И чему он сможет научить учеников в арт-ашраме (если проект состоится)? Такой же пустоте, при внешнем блеске? Жалко мне его последователей, если таковые найдутся. Как мухи, на свет лампочки.

С уважением,
Игорь

Кецельман Игорь. Рецензия на книгу «Близость безразличия».

Странный роман написал Сергей Соловьев (поэт и художник, родился в Киеве в 1959 году): вместо глав – фрагменты, кусочки, без начала, без конца. Прозу сменяют стихи; стихи – проза. Сюжета, как такового, нет, обрывки реальности разбросаны среди вымысла, пересказа прочитанных книг, рассуждений. А скрепляет все – сам автор, или, как говорят, его лирический герой, чьи впечатления, импрессия, легли в основу романа. А еще, общая тема, вынесенная в заглавие книги – близость. Между двумя: мужчиной и женщиной.

Женские лица сменяют друг друга, герой – один. И в каждом фрагменте – близость. Теряешься в этом «сплетеньи рук, сплетеньи ног», и лихорадочно пытаешься нащупать в книге если не сюжет, то хоть какие-то смысловые точки. Увы, безуспешно.

К тому же, автор еще экспериментирует с языком, необычным построением фраз. Много и вычурности в его тексте, ни одного слова в простоте. (В предисловии Сергея Соловьева называют одним из «наиболее ярких представителей литературы риска и изыска». Да уж…)...

Кецельман Игорь. Рассказ «Женька».

...Мы стояли у пруда, рядом с дирекцией. Зима, а вода не замерзла – компрессор работает. Птицы плавают. Утки и два черных лебедя. Совсем рядом с нами. Здесь в воду корм высыпали.

Утки громко кричали, подбирая зерно. Некоторые ныряли. Нырки. Лебеди, опустив головы в воду, вылавливали размокшие зерна.

– Как их много! – Женька показала на уток.

– А они только до весны. Скоро улетят.

– Я тоже наверно скоро уйду, – вздохнула девушка.

– Почему?

– Да Маринка из декрета выходит. А я на ее ставке. Придется уходить.

– Договорись где-нибудь еще в зоопарке.

Покачала головой:

– Не возьмут. Переводчицы везде обо мне рассказали – какая я плохая, ленивая, работать не хочу.

– Чего они так?

– Им не нравится, что ты ко мне ходишь. Аж перекашиваются.

Я вспомнил, как недовольно смотрела на меня сегодня переводчица, полная женщина в очках, когда я зашел за Женькой.

– Значит, я виноват?

Женька кивнула.

– Теперь ищи мне работу.

– Но я ничего не знаю… Сам здесь сижу. Никуда не могу уйти.

Улыбнулась:

– Испугался? Успокойся. Ничего не надо.

Она стояла, облокотившись об ограду (железная сетка, сверху перилки), и смотрела на птиц. Потом вдруг спросила:

– А лебеди весной тоже улетают?

– Нет, – ответил я, – они не могут. У них крылья подрезаны.

– А кто у тебя крылья подрезал? – тут же спросила Женька...

Кецельман Игорь. Рассказ «Ночь в аэропорту».

...Около клеток стоял замдиректора и из шланга поливал моржей. Нашел все-таки.

В бытовке у стола сидела Ира и что-то рассказывала начальнику моржатника и ветеринарному врачу (тоже с нами, весь зоопарк пригнали). Мой приход как-будто не заметила. Головы не повернула. «Не нальет», – понял я.

Пошел к своей скамейке. Сяду и усну. Но Ира вдруг встала, вытащила из сумки бутылку и плеснула в пластмассовый стаканчик. Подошла ко мне: «Выпей». И сразу отошла.

Потом я сидел у стола и разглядывал фотографии, которые нам показывала Ира.

– Вот у них я и буду жить в Америке. Мои знакомые, – объясняла она.

– Какие счастливые лица! – вырвалось у меня.

– А они все такие, – сказала Ира.

– А почему один мальчик черный?

– Усыновили. У них так принято. Еще кого-нибудь...

Кецельман Игорь. Рассказ «Зоопарк (Из записок перевозчика животных) ».

Вскоре я вспомнил эту встречу.

– Романа, вахтера нашего знаешь? – спросил меня маленький лысоватый водитель во время очередной поездки в Шереметьево за животными.

– Знаю, видел недавно.

– Ну, удивил он меня! Встречает у проходной и просит: «Можно я у тебя дома двадцать третьего февраля посижу?» Я сначала подумал: отметить со мной хочет? Так он непьющий. Ни капли. Стал спрашивать: что такое? Роман сначала отмалчивался, а потом рассказал, что на днях он в дирекцию ходил…

– В воскресенье, – подсказал я.

– Наверно. И там заместитель директора предупредил его: «Двадцать третьего февраля будьте, Роман, осторожней – в Москву приезжают семьсот тысяч боевиков «Памяти». Будут устраивать еврейские погромы». Роман-то у нас еврей. Вот он у меня и решил спасаться. «Я тебе совсем не помешаю, – просит, – посижу где-нибудь в уголке, книжку почитаю». «Приходи, – говорю, – только зря опасаешься, вздор тебе какой-то сказали, никто вас, евреев, бить не собирается». Уж у меня какие только знакомые ни есть, ну ни от кого я этого не слышал, чтобы идти и громить! А тот все свое: «Ну, можно я у тебя посижу?» «Приходи, сиди, я же не отказываю. Только, если так боишься, уезжать тебе надо. Родственники-то, наверно, есть за границей?» Головой кивает: брат у него в Америке. «Вот и езжай к нему». – «Не могу, – отвечает, – я слово директору дал. Он меня похоронить обещал». «Не понял!!» Оказывается, когда Роман пришел на работу устраиваться, директор его спросил: «Уезжать из страны не собираешься?» Это еще до перестройки было. «Да нет, пока не собираюсь». – «Пока – не годится, – говорит директор. – За тебя с меня спросят. Или обещаешь, что не уедешь, или не работаешь. Или слово, или работа». Роман: «Но я же здесь совсем один остаюсь. Похоронить некому будет!» Директор ему и говорит: «Не бойся. Умрешь – похороню». Тогда Роман и пообещал: «Не уеду». Слово дал. «Чудак ты, – говорю Роману, – это же когда было? При советской власти. Сейчас директора твое слово не колышет. Да если бы у меня брат в Америке был – я бы и секунды не думал. Езжай!» А Роман все свое: «Нет-нет, я слово дал!»

– Ну и что, приходил он к тебе на двадцать третье?

– Пришел. Действительно, с книжкой. «Я посижу?» – «Сиди, сколько хочешь». – «Нет-нет, я до вечера только». – «Чай попьешь?» Отказывается: «Зачем на меня тратиться?» Да чем тратиться? Чаем? Еле заставил стакан чая выпить. А пока он у меня был, я его спросил: «Имя-то у тебя почему такое? Вроде у евреев Романов не бывает». Оказывается, и не Роман он вовсе, а Абрам. По-новому его на работе называть стали. «Давай мы тебя Романом звать будем? Нам привычнее…» Он и не отказался. Роман – безопаснее.

Так весь день у меня и просидел. С книжкой. А вечером поднялся и уходить собирается. «Странный ты, – говорю, – вечером же еще опасней ходить. Оставайся ночевать, раз уж так». Отказался: «Я боюсь надолго квартиру одну оставлять». И ушел. Ой, чудной!

В последний раз я услышал о Романе через полгода. Водитель автобуса, на котором мы везли в зоопарк снежных барсов, сказал:

– А я вчера ездил Романа хоронить, вахтером у нас работал.

– Его убили?! – вырвалось у меня.