Герасин Виктор. Очерк «Извилист путь».

...Освободившись от турок, восставшие повели галеру к испанским землям. Бог помогал им уйти, ветер наполнял паруса, весело бежало судно из жестокого плена. Семь дней плыли морем. Наконец, приплыли к испанским землям, городу Мисини. Городская власть приняла бунтовщиков, поселила в замок и приставила к ним стражу. Иван Мошкин лечился от ран. Когда же выздоровел, то потребовал встречи с воеводой мисинским.

Воевода прибыл к ним. Его стали просить, чтобы отпустил он бунтовщиков, позволил им уйти в землю свою русскую. Воевода же не хотел их отпускать. Стал обещать им немалое вознаграждение за то, чтобы они пошли на службу к королю испанскому. Не захотели православные служить королю испанскому, не польстились на одежды и деньги, и были отпущены с миром. Даже лист вольный им выдали. А галеру со всеми богатствами, какими владел Апты-паша, забрали себе.

И шли они, наги и босы, по земле испанской в землю Римскую. Побывали у самого Папы римского. И дальше их спроводили, в Венецию, где принял их Цесарь христианский. Рад был им Цесарь, на службу к себе звал, поместье обещал выделить богатое, но и Цесарю не захотели служить, одно на уме у них и на языке – домой, домой, в земли свои православные.

Шли по землям Венгрии, из венгерских земель пришли в земли Литовские. В Варшаве их принял сам король литовский. Отдохнули они у короля, сколько потребовалось им, распорядился король выделить им денег и подводы. И уже не пеше, а на подводах поехали они в свои земли. До самой Вязьмы довезли их поляки на подводах, а от Вязьмы уже поехали на царских.

Через многие земли прошли мятежники, много чего им в пути обещали, но они не забывали, кто они и кому служить поклялись.

Подали царю челобитную. И наградил он их деньгами. Не щедро, не так, как им обещали в чужих землях. И вновь приступили они верой и правдой служить царю-государю земли Русской...

Герасин Виктор. Сборник миниатюр «Отдушины».

...Я много встречаюсь с молодежью: со студентами, учащимися профучилищ, школьниками. Бывают интересные казусы. Например, в школе девочка-пятиклассница спрашивает меня:

– А вы только стихами пишете или и прозами тоже?

А недавно в профучилище рассказываю девчонкам из группы поваров-кулинаров о литературе, о писателях, читаю стихи. Пора заканчивать. Спрашиваю:

– Вопросы есть? Спрашивайте, не стесняйтесь.

Встаёт девочка, светленькая такая, в конопушечках, и спрашивает чуть ли не шёпотом:

– А зачем вы утопили Муму?

– Не понял, – опешил я, – как это – я утопил Муму?

– Ну, ведь вы Герасим?

– Я Герасин, – говорю, поняв, в чём дело, – это моя фамилия, Ге-ра-син, а Муму утопил Герасим, а написал об этом Тургенев.

– А я думала, это вы, – закраснелась девочка.

– Жалко собачку? – спросил я.

– Очень жалко, – вздохнула девчонка, – это хорошо, что не вы утопили...

Герасин Виктор. Рассказ «Лошадь».

...Ноябрьское предзимье обдало Семёныча холодом. Морозный ветер гонял по земле серый сухой снежок. Неприветливо было вокруг.

«Вот уж снег ляжет, и кончится это…». Что «это» – Семёныч не стал додумывать, подбирать слово, не хотелось.

Напротив скотоубойного пункта с машины сводили лошадь. Она осторожно сошла по трапу на деревянный помост, с помоста, опять по трапу, сошла и ступила на землю.

Семёныч остановился возле знакомого мужчины, хозяина скотобойни, который вместе с водителем грузовика сводил на землю лошадь, спросил:

– На колбасу?

– Куда ж ещё, – ответил мужчина, повязывая на шею лошади обороть.

Лошадь повернула голову в сторону Семёныча и продолжительно посмотрела на него. Она будто пыталась узнать в нём кого-то своего, привычного, который возьмёт вот её и отведёт в родную конюшню. В Семёныче вдруг стало проявляться какое-то ещё неосознанное тепло, что-то в нём зашелестело, как луговая трава на ветру, вроде бы кто-то стал на него глядеть со всех сторон одновременно, невидимый за воздухом, а глядит. Выжидательно глядит. Будто подталкивает к действию. Молча. Нехорошо даже сделалось на душе у Семёныча. И не ожидая от себя, спросил:

– Сколько же стоит лошадь?

– А тебе не всё равно, сколько она стоит? – ответил мужчина, помедлил, достал из кармана бумажку. – Вот, по накладной… Да не особо дорого. За что платить-то, погляди на неё, кожа да кости. В цене – мясо. А это…

Мужчина махнул рукой и потянул за повод:

– Пошли, убогая.

– Подожди, – остановил Семёныч, – что, ныне и забьёте?

– Нет, пусть на базу ночь постоит, опорожнится, а уж утром тогда на забой.

– Стой. А если я тебе заплачу за неё? Ну, сколько по накладной есть – столько и заплачу. К тому ж на магар подкину, на литровку. Как?..

Герасин Виктор. Очерк «Цна – святая вода – колыбель православия».

...И не потому ли, что вода в реке и её притоках так вкусна, а значит, целебна, пользительна, селились по всему течению реки православные монастыри? Вплоть до революции семнадцатого года. В то время Тамбовская губерния лежала, простиралась по всему течению Цны, от истока до устья, а это полтысячи километров. Только восстание крестьян под предводительством А. С. Антонова заставило правительство взглянуть на Тамбовскую губернию по-особому, и раздать её земли в Воронежскую, Липецкую и Рязанскую стороны. Чтоб неповадно было восставать.

Река тёчет с юга на север, а монастыри продвигались с севера на юг по всему её течению. Так распространялось православие в русском государстве. Монастыри – это укрепа веры, это крепости православия. Главное, монастыри в своё время активно занимались просвещением населения. Монахи были людьми грамотными или постигали премудрости грамоты, богословия в стенах монастырей. В каждом монастыре имелись школы для малолетних детей, в которых не возбранено было обучаться и взрослому населению. При монастырях создавались детские приюты, богадельни или приюты для сирых и убогих. То есть, монастыри несли немалые социальные нагрузки по призрению и обучению детей-сирот, пожилых нетрудоспособных людей, инвалидов войн. Кроме того, насельники монастырей трудились на земле, в лесу, на пасеках, развивая и усовершенствуя технологии обработки земли, сбора высоких урожаев, занимаясь животноводством, пчеловодством. Зачастую снабжая близлежащие города своей продукцией, делясь выращенным урожаем с бедными или попавшими в беду крестьянами.

В первой четверти двадцатого века судьба монастырей была предрешена, их пустили на слом. Запустение пошло по православной земле, вероотступничество, беспамятство. Но новый, двадцать первый век, повернулся лицом к монастырям, люди стали осознавать ошибки прошлого столетия, возрождать монастыри.

Для меня интерес представляет только процесс становления монастырей в Тамбовской губернии, процесс же разрушения был для всех и каждого монастыря одинаков...

Герасин Виктор. Повесть «Живоносный источник».

...Закончив церемонию освящения храма и праздничную трапезу, Питирим с Митрофаном уединились, прошли к реке, остановились у новоявленного источника. Митрофан с любопытством осмотрел источник. Вода сбегала по наклонному жёлобу, вытесанному в длинном дубовом бревне. Место, куда она падала с обрывчика, было выстелено дубовыми плахами. Под струёй стояла дубовая кадушка. Непрестанно падая в кадушку, вода смеялась детским голоском, радуясь солнцу, лесу и людям, всему тому, чего она не видела под землёй.

– Это и есть жизнь, – произнёс Митрофан, указывая на бегущую воду. – С малого начинается, с рождения. И дальше – больше. Река. Море. Океан. Изведенный Моисеем из скалы источник струил не простую воду. Как там, в Ветхом завете? И возьми святой воды в глиняный сосуд, и омойся, и тело исцелится, и очистится. Брат Питирим, привез я тебе в дар и ещё одну икону, список с иконы Божией Матери «Живоносный источник», – Митрофан извлёк из сумы свёрток, развернул его, подал Питириму небольшую икону. – Поставь её здесь, рядом с источником. И помолимся на «Живоносный источник». Что-то душа возжелала такой благодати.

– Вот уж угодил, вот уж угодил ты мне, отец Митрофан! – радовался Питирим подарку. Будто мысли мои читал издалека, будто думы мои слышал. Я озаботился о «Живоносном источнике». Сам список сделал бы, да сколько храмов наших осмотрел – нет ни в одном иконы этой, Матери Божьей «Живоносный источник». Намеревался уже в Рязанскую, Владимирскую епархии обращаться. А ты сам с ней явился. Хвала тебе, Господи!..

Герасин Виктор. Повесть «Повесть о Сухотинском монастыре».

...Икона ли отвлекла от Сухотиных их болезни, весна ли подоспевшая поставила их на ноги, всё вместе ли – молитва и природа – сделал своё благое дело, но Пётр Гаврилович и Варвара Александровна одновременно с каждым днём всё лучше чувствовали себя. Они потаённо радовались выздоровлению, только между собой делились этой радостью на долгих прогулках у реки, в лугах, в лесу.

Возвращаясь как-то вечером с прогулки, когда уже приближались сумерки, Пётр Гаврилович вдруг остановился и стал удивлённо вглядываться в своё поместье, раскинувшееся на возвышенности.

– Петя, что остановился? Что ты там увидел? – заволновалась Варвара Александровна, глядя на мужа.

– Гляди, гляди, Варенька, неужели ты не видишь?

– Да что видеть-то? Ты меня пугаешь…

– Церковь… Церковь белая стоит у нас во дворе. Белая… С золочёными куполом и крестом. Вот же она, настоящая. Церковь… Наша…

Пётр Гаврилович медленно опустился на колени, стал креститься и кланяться. Варвара Александровна стояла обескураженная, она никак не могла понять поведение мужа, ей сделалось отчего-то страшно, она заплакала, припадая к плечу Петра Гавриловича.

– Всё, Варенька, всё, радость моя, всё понял я. Видение это. Знак подала Богородица. Я знаю теперь, что мне делать, зачем мне жить. Пойдём. Я успокоюсь и всё тебе объясню. Это видение уже не первый раз открывается мне. А сегодня особенно явственно привиделось. Пойдём домой. Нас ждут большие дела, Варенька.

Дома уже после ужина Пётр Гаврилович рассказал жене:

– Какой уже раз вижу я в предзакатное время церковь белую и белые постройки на нашем дворе.

Церковь по центру стоит. Высокая. С колокольней над входом. Как живая. Это ведь неспроста мне такое видится, это указующий посыл Богородицы нам. Церковь надо ставить. А вокруг постройки белые – это монашеские обители. Монастырь будет на нашем месте. Монастырь.

– Ой, Петенька, а сумеем ли, осилим ли?

– Осилим, Варенька. Не сомневайся. Будет здоровье – осилим. Только пока молчим, никому ни слова. Мне надо решить с церковью приходской. Думаю так: церковь надо удалить от реки, поставить её на сухом месте. Может, даже на погосте. Пусть она будет кладбищенской. Мои деньги, труд общественный. Разберут плотники, мужики перевезут к погосту, добавим новых венцов и соберём. Она ещё послужит да послужит людям. А на своём дворе свою церковь будем ставить. Такую, какой вижу её. И обитель постепенно начнём образовывать. Обитель…

Герасин Виктор. Повесть «Для всех быть всем».

...Вспоминался один случай, произошедший с ним на пасеке. Во сне ли было, на яву ли, теперь Лекса не мог сказать утвердительно. Как-то, когда он сидел на пне и внимательно рассматривал, как трудятся пчёлы, его занятие прервал внезапно появившийся старец. Он положил свои руки на голову Лексы, и Лекса вдруг ощутил теплоту, ласку и доверие, какие могут идти только от матери и отца.

– Покажу я тебе, где сокрыта земли нашей тайна, – ласково сказал старец. – Смотри зорче.

И видит Лекса, как из дупла вылетели три золотые пчелы. Первая пчела села на правую ладонь старца, вторая – на левую, а последняя пчела села на лоб старца.

Старец объяснил, что пчела на правой руке будет собирать знания, полученные из опыта и честного труда, пчела на левой руке будет собирать и беречь красоту, а пчела, что села на лоб, будет хранить и крепить веру. И когда их соединит круг вечности, расцветёт край наш русский, и откроется великая тайна, схороненная до времени.

Старец так же пропал бесследно. Оставил Лексу с самим собой, со своими мыслями.

И представилось Лексе, как обильна лесами матушка-Русь. Сколько ценного в её полях, лугах, лесах, водах. А люди что-то не вполне соответствуют своей устроенностью этим богатствам. Не вполне. Так что же мешает человеку быть такими же вот, как эти пчёлки? Ему больше надо, чем им? Много больше? А из стремления к большему и большему что-то получается не вполне пригодная жизнь. Почему так? Что, создавая человека, Бог хотел от него? В чём тут замысел Божий? С пчёлкой – всё ясно. А вот с человеком ясности нет. Какое-то особое он создание. Не как всё в природе...

Герасин Виктор. Сборник рассказов «Мы с зятем».

...Тропинка вдруг пропала. Она ускользнула из-под ног, а вот куда – этого Сенечкин никак определить не мог. Он сделал несколько шагов наугад и остановился. Сторожко пощупал ногой вправо – нет, земля не набитная, под ботинком сыро. Также сторожко пощупал влево – то же самое, под травой чувствуется податливость земли. Идти же прямо поопасся: в мелколесье темень непроглядная, запросто лоб расколешь о какую-нибудь коряжину.

И как это он ухитрился упустить из-под ног тропинку? «Они что, ходить здесь совсем перестали, что ль? – поругивался в душе на людей. – Обленились! Им мотор подавай!»

А то, что Сенечкин сам отвык, позабыл причудливые извивы тропинки, – этого признать не хотел, невольно противился этому.

А ведь когда-то с завязанными глазами мог тогдашний Лёха Сенечкин, или просто Сенечка, промчаться по всей тропинке и куста не задеть, о кочку ногой не запнуться. Когда-то...

Сенечкина озлило это воспоминание: «Все мы велики да сильны в когда-то! И умные, и находчивые! А ты вот сейчас попробуй! Остановился? Упёрся, как дурак, глазами в темноту? Так-то вот! Сейчас я – нет! Сейчас я не тот, что был когда-то! Привыкли жить отговорками, кивать на прошлое! Деляги чёртовы! Её бы сейчас сюда! Я напрямую её прогнал бы! Она бы у меня ни в одной бочажине не застряла!» И Сенечкин воочию представил рядом с собой жену, свою Свету. Представил, как натурнул бы он сейчас, со зла, за ней. Вот она бы закрутилась по этой темнотище, вот она бы залёшкала. Особо не гонял жену, не хотелось связываться, знал, себе же дороже выйдет, а сейчас с превеликим удовольствием бы покуражился над ней. Тут в милицию не звякнешь, тут можно дать волю чувствам. Не стоял бы Сенечкин, как олух царя небесного, в этой темнотище перед непроходимым лугом и болотом, не затей она, не подбей его сжечь свою избу...

Герасин Виктор. Повесть «Мост».

...До гаража доехали благополучно. Василёк на повороте остановил машину, подождал, пока ребята и девчата слезут, сказал Любаше:

– Пусть идут, а ты подожди меня.

– Это ещё зачем? – вспыхнула Любаша.

– Так надо.

– Обойдёшься.

Она открыла дверцу и выпрыгнула из кабины.

Василёк поставил машину в ряд с другими и пошёл домой не прямой дорогой, а косой тропкой, огородами. Шёл медленно, обдумывая случившееся. Любаша отказалась подождать его и отказом своим разрушила всю его решительность. Начнись всё сначала, он не осмелился бы, наверное, перечить брату, не осмелился бы предложить Любашке сесть рядом с ним и подождать его. Но даже после её жесткого отказа Любашка продолжала нравиться ему. В последние месяцы он стал чутко прислушиваться к голосу её, где бы она ни была, старался оказаться у неё на виду, часто видел её во снах. Но о том, как мечтает он о ней, он не признался бы никому даже под пыткой. А ныне вдруг не стал скрывать, всем видом своим показал и ей, и брату всё, что так усердно таил от них. Что теперь будет? Что подумают о нём она, Любашка, Климка?

– Ну и пусть! – в сердцах вслух выговорил Василёк. – Пусть думают, что хотят.

Он понимал, что теперь, с этого вечера он ни в чём не уступит брату, а особенно не уступит в присутствии Любаши. И вообще наберётся смелости и будет ходить за ней, пока она не согласится погулять с ним. А согласится – и он уведет её далеко-далеко в луга, даже в лес, уведёт и не отпустит оттуда. Пусть поищут, пусть все узнают, как любит Василёк Любашу...

Герасин Виктор. Сборник рассказов «Черёмуховые холода».

...Уже призабылся тот августовский так и не прояснённый случай, как в середине сентября, опять же в полнолуние, великого, можно сказать, страха натерпелись. Бывалые старики ничего подобного не видели, а о старухах и говорить нечего. После такого невольно пойдёшь хоть за сто вёрст в церковь и будешь бога просить, чтобы не привёл ещё раз видеть подобное. Что до Матрёны, соседки, так она закатилась на другой конец Высокого и наотрез отказывалась в свою избу ногой ступить. У Марьи Сысоевой схоронилась, время от времени вздрагивала и начинала причитать в голос. Марья даже грозила ей кочережкой, дурными словами поносила, а та ни в какую, виденное никак не может из головы выбить.

А дело было так. В полночь, когда всё до единого в посёлке спали, неподалёку на бугре запылал огромный омёт соломы. Время стояло сухое, солома не успела слежаться, а потому горела дружно, далеко окрест освещая всё зловещим, трепетным, красным светом. Люди повставали. Тревожно сделалось на душе у людей. При большом огне, с которым явно не справиться, человек всегда себя чувствует тревожно. А что до скотины, так та ревмя ревёт, бьётся в хлевах. Но омёт стоял на безопасном от Выского расстоянии, было очень лунно и безветренно, и потому люди столпились на краю посёлка у колодца, как раз напротив избы приезжих. Обсуждали, отчего бы это ей, соломе, загореться. Уж не лихая ли какая рука сработала?

– Нет, не думаю, – сделал разумное предположение старик Белобородов, – не иначе как это днём выжигали остатки соломы, готовили поле под пахоту, но недосмотрели, огонь затаился где-либо, а когда люди ушли, он и подобрался к омёту.

С Белобородовым соглашались и не соглашались: доподлинно неизвестно, а коли так, то кто же её, солому, знает, отчего она пыхнула.

Вдруг у приезжих взвизгнула дверь, и на крыльцо в одном нижнем белье выскочил Митя...

Герасин Виктор. Рассказ «Сыпал снег буланому под ноги».

...Алексей задавал себе вопрос: что случилось? Как это так можно за столь короткое время переиначить всю свою жизнь, направить её в какое-то неведомое новое русло. Разве так бывает? Оказывается, бывает. К этой встрече явно подготовились обе их сути, Алексея и Натальи. Кто всем этим управляет, что за силы такие? Будто две эти неведомые непреодолимые силы вели сводили их к одному месту, к одной точке на земле, точке встречи. И вот где уготовано было встретиться – на длинной зимней дороге.

Невеста Алексея, Алина, как бы поблёкла, отдалилась от него, стала растворяться в дали, в тумане. Он её не ощущал уже так, как ощущал Наталью.

«Наверное, и я тоже хотел загнать себя в клетку и захлопнуть за собой дверь. Не иначе. Мать, отец... Им породниться надо с Алиниными родителями. Нет, Алина, конечно, что надо. Но не то, что Наталья. Далеко не то».

В Берёзовке Алексей покормил и попоил коня. Бородин хотел, чтобы Алексей заночевал, а утречком поехал назад. Но Алексей и слышать об этом не захотел. Сам не знал, куда торопится, зачем торопится, но на месте ему уже не сиделось. Его влекло, непреодолимой силой тащило в дорогу, в дорогу.

После полудня небо затянула сплошная серая пелена. Солнышко утонуло в этой пелене. Потянул западный ветер.

– Быть позёмке, – сказал Бородин. – Напрасно ты, парень, переночевать бы надо тебе.

– Проскочу. Вот Бурый отдохнёт часика два и рванём домой. К дому когда, то не понукать его, а сдерживать придётся.

– Конь-то добрый у тебя, – похлопывал Бородин коня по крупу. – Мишка, отец твой, знает толк в конях. А я вот всё никак не заведу себе выездного. А надо бы. Надёжная штука. Без шума, без треска. Хорошо, когда конь есть.

Плотно пообедали. От водочки Алексей отказался: не к месту и не ко времени, дорога ведь впереди.

Бородин уложил в небольшую кожаную сумку с замком пачку денег...

Герасин Виктор. Повесть «Шалица».

– Всё, – сказали Тамаре в исполкоме. – Завтра будьте готовы. И не вздумайте увёртываться, вам же хуже будет.

– Куда уж хуже, – вздохнула Тамара, не поднимая головы, – а может...

– Никаких может! Если вам ваши дети – игрушки, то обществу они небезразличны и далеко не игрушки. И вы знаете прекрасно об этом. Вам шли на уступки, верили, старались помочь. Но вы... Вы даже в эту последнюю неделю не удосужились побыть вместе с детьми. Вы устроили отвратительную пьянку. Сколько можно терпеть? Да и что теперь говорить, когда есть решение, которого мы отменить не вправе.

– А у вас дети есть? – спросила Тамара, так и не подняв головы.

– Есть! – резко ответила зампредседателя. – И не советую давить на это. Есть дети! И они при мне! Я их не бросила, как это делаете вы!

– Счастливая, – вздохнула Тамара. – Дай вам бог всем... Пойду я.

Вышла из кабинета, долго шла по коридору. Остановилась. Привалилась спиной к стене. И чувствовала себя так, будто по ней проехали тяжеленным катком, которым укатывают асфальт на дорогах. Каток этот все косточки её измял, раскатал в блин, притёр к земле. Даже боли не было в теле, только в голове ещё где-то в отдалении тупо побаливало. И от этого поташнивало. Похмелье, что ли, ещё не вышло или есть хотелось, так как забыла уже, когда ела что-либо горячее.

Где-то резко хлопнула дверь, Тамара вздрогнула, подняла глаза. И испугалась. Чуть ли не вплотную к ней стояла и прямо глядела на неё знакомая женщина. Нет, это же она сама! Это всего лишь её отражение в высоком зеркале, укрепленном на стене напротив...

<a href="/~gerasin/">Герасин Виктор[/url]. <a href="/~gerasin/4648.html">Рассказ «Слабая»[/url].

<p>...Клавдия Фёдоровна сидела в кухне у окна, облокотясь на подоконник. Глядела в окно и видела всё то же, что и Сергей Васильевич. Тех же голубей на соседней крыше, тот же выпускающий клейкие листики тополь. Но она их не видела так, как видел муж. Мысли её бежали в будущее, сначала близкое, потом далёкое. Навязчиво возникал вопрос: какая я стану, когда постарею? И тут же наваливалось видение самой себя. Оно собиралось из образов родителей, знакомых старушек. И видела она себя не какой-нибудь дряхлой, одышливой, брюзгливой старухой, а лёгкой, тихой, улыбчивой пожилой женщиной.</p><p>Видение это надоедало своей назойливостью. Она пыталась отделаться от него: вставала со стула, двигалась, перебирала и перетирала посуду, и понимала – ну греховно же в такое время думать ей о себе – свободной и молодой ещё, состарившейся через много-много лет. А муж за стеной будто мог подслушать её тайные мысли. Она боязливо оглядывалась на дверь. Представляла его вновь тем, ещё совсем недавно здоровым, мощным даже, в присутствии которого она трепетала всеми клеточками своего женского тела. И она жалела мужа. Нет, не того, что лежал теперь в своей комнате, а того, каким он был до ухода в больницу. Даже уже собравшись в больницу, перед выходом из квартиры, он крепко прижал её к себе, поцеловал так, будто прощался с ней и просил у неё прощения. Она задохнулась от столь крепкого поцелуя, которым он напомнил о себе том, далёком, двадцатилетнем парне. Под его шагами тогда поскрипывал пол. И присутствие мужа заполняло всю их трёхкомнатную квартиру. А его руки – руки! – которые она тайно любила больше всего на свете и рядом с которыми никогда и ничего не боялась, руки, сводившие её с ума, будто свитые из канатов, руки, которые принесли ей в жизни столько тёплой радости, они и тогда, в последний раз, были тяжёлыми, цепкими и ещё надёжными.</p><p>Клавдия Фёдоровна вздохнула, подумала умиротворённо: «Живой думает о живом, что ж теперь, рядом не ляжешь». И невольно сорвалось: «Здоровый – о здоровом. Молодой – о молодом»...</p>

Спасибо, Светлана.
Проблема детей-сирот непроходящая, она была, есть и будет.
Так уж устроено в мире. А потому надо очень и очень бережливо относиться к  их неоформившимся,
хрупким душам.

Герасин Виктор. Повесть «Васильки».

...Издали они увидели идущую им навстречу машину. Присели в придорожные кусты, пропустили её. Потом ещё одну. Прошедшие машины подняли им настроение, они колёсными следами накрыли их следы, уничтожили их.

Колька запел любимую песню, которую часто крутил на магнитофоне в детдоме Валерий Николаевич и которую все детдомовцы знали наизусть и распевали, как умели: «В чистом поле васильки, дальняя дорога. Сердце стонет от тоски, а в глазах тревога».

Заставлял Сашку подпевать припев: «Эх раз, да ещё раз, да ещё много-много раз». Но Сашка никак не подлаживал своим глуховатым, бубнящим голосом под Колькин, высокий, отставал в словах и у них не получалось слаженного пения.

– Эх, дойдём вот! – Песня вызвала в Кольке прилив бодрости, уверенности. – Дойдём и кончится наша детдомовская жизнь! Войду я тихонечко в свой дом и спрошу: «Зимины здесь проживают»? И ответят мне: «Здесь Зимины проживают. А в чём дело»? «А в том дело, – скажу я, – что нашёлся вот Колька Зимин, ваш сыночек, ваш внучонок, вот он, перед вами, не узнаёте?» И заохают мои мама, бабушка, дедушка, завскрикивают: «Коленька ты наш миленький! А мы все тебя обыскались! Да проходи ты и будь как дома»! «Нет, – скажу я им, – ваш Колька не один пришёл, он привёл с собой друга своего большого, Сашку. Пусть Сашка вперёд меня проходит. Он ведь гость у нас». И проведут они нас к столу. А на столе – глаза разбегаются! И сахар! И мёд! И варенье! И блинчики! Те, которые тебе в лагере понравились, которых ты хотел штук пятьдесят съесть. «Ешь, – скажу, – Сашка. Ешь хоть сто блинчиков» А мама нас будет обнимать...

У Кольки в носу защипало от умиления. Сначала от говорил, но никак не мог увидеть всю картину встречи воочию. А когда сказал, как мама их обнимает, то увидел, ощутил прикосновение её тёплых ласковых рук, и от этого голос его осёкся, и от этого слёзы навернулись на глаза...