Бабичева Анастасия. Статья «Слово и дело: к вопросу о толерантности в языке и в обществе».

В 2008 году была опубликована статья Валентины Морозённой «Инвалид или инакоодарённый?». Этот текст стал реакцией автора на попытки внедрения принципов политкорректного языка в сферу номинации людей с ограниченными возможностями здоровья. Сама автор – инвалид, поэтому проблему воспринимает очень лично, эмоционально, вне отчуждённой рефлексии. Если резюмировать, то автор скорее отстаивает традицию называть инвалидов – инвалидами, ссылаясь при этом на исконно русские традиции, смыслы и контекст употребления этого слова. Валентина видит «американизацию» в попытке найти нейтральный синоним слову «инвалид», а вместе с этим – потерю памяти о культурных корнях. Так как статья изначально была написана для православного издания, автор уделяет большое вниманию библейскому контексту номинации, в соответствии с которым признание себя немощным, слабым (именно эти эпитеты, по мнению автора, сопровождают определение «инвалид») нормально, оно уравнивает всех людей перед лицом Божьим. Кроме того, в своей статье Валентина Морозённая описывает своё отношение к синонимам «человек с ограниченными возможностями» и «инакоодарённый» (слово, которое в то время предлагалось для широкого использования вместо слова «инвалид»): инакослышащий, инаковидящий и т. п. Оба варианта автор не принимает. На страницах художественно-публицистического журнала «Новая литература» www.newlit.ru, где работа Валентины также была опубликована, я написала рецензию на эту статью, после чего завязалась дискуссия между мной и автором. Впрочем, касалась она уже не столько вопросов номинации инвалидов. Но именно с этой статьи, возможно, и начался мой пристальный интерес к проблемам людей с ограниченными возможностями здоровья. В рамках подготовки к одному из круглых столов, касающихся проблематики инвалидов, на котором я выступала в качестве докладчика, по прошествии четырёх лет я попросила Валентину вновь дать своё видение сдвигов в вопросе номинации инвалидов...

Бабичева Анастасия. Рецензия на книгу «Посвящение в таинство театра: о книге «Жан Жене. Пьесы»».

Жан Жене для русского читателя – ещё одна французская загадка ХХ века. Не понятный и не принятый широкой читающей аудиторией в России, в восприятии большинства, знакомого хотя бы просто с этим именем, он до сих пор овеян аурой скандала (вор! гомосексуалист! бродяга!), а для ангажированного окололитературного сообщества до сих пор остаётся изысканным лакомством. Что мы знаем о Жене? Жил и творил во Франции вместе с Жидом и Кокто. Писал скандальные пьесы про преступников и проституток. Написал «Служанок». Даже те, кто не видел постановку этой пьесы Романа Виктюка, уж точно слышали о ней. И хотя первая редакция спектакля вышла в незапамятном 1988 году, до сих пор сочетание трёх имён собственных «Жене»-«Служанки»-«Виктюк» рождает в сознании образ чего-то маргинального, запретного, а иногда и неприличного. С другой стороны, для тех самых литературных гурманов Жене – образец свободы, отвержения социальной детерминированности, символ эпохи, часто романтизированный и идеализированный. Одним словом, во всех перечисленных вариациях Жан Жене значительно редуцирован до некоего культурного стереотипа. Да и понятно: мы не Жан-Поль Сартр, что бы на 600 страницах предаваться глубокому художественному анализу творческого наследия Жене.

В подобной ситуации издание новой книги Жене – литературное событие для читающей России. Жаль, конечно, что это новое издание «Жан Жене. Пьесы», увидевшее свет в Издательском доме «Флюид» в 2011 году и вышедшее в «Театральной линии», вновь представляет автора исключительно как драматурга. В аннотации к изданию пьес и статей Жене «Гуманитарной академией» от 2001 года читаем: «В России Жана Жене знают в основном как автора романов (многие из них уже переведены на русский язык)…». Возможно, за 10 лет ситуация кардинальным образом изменилась. Возможно, таким способом издатель решил актуализировать интерес к собственному продукту. Но, так или иначе, сегодня, в начале 2012 года, я бы сказала, что, скорее наоборот, Жене в Росси знают в основном как драматурга. Возможно, субъективная интерпретация. Однако, оглянувшись на историю публикаций Жене в России, эта субъективная интерпретация получает больше оснований...

Бабичева Анастасия. Критический обзор «Из прошлого в будущее по страницам сетевой литературы: обзор журнала «Открытая мысль»».

С момента выхода в свет первого выпуска Философско-литературного журнала «Открытая мысль», посвящённого сетевой литературе и являющегося бумажным продолжением онлайн-проекта «Новая Литература», прошло 6 лет. Для современного летоисчисления с его всё более ускоряющимся потоком времени срок, действительно, значительный. За это время даже определяющее для направления слово «интернет» стало писаться иначе, получив заглавную букву. И если в 2005 году мотивировка создателей проекта, представленная во вступительном слове первого выпуска, казалась вполне обоснованной («…Возможность воспользоваться интернетом для чтения новейшей литературы или для публикации своих произведений есть далеко не у всех», то сегодня, когда уже год 2011 неуклонно движется к завершению, такое обоснование сложно принять на веру. С другой стороны, за прошедшее время целый отряд критиков и рецензентов успел поделиться своими соображениями относительно каждого номера «Открытой мысли» в отдельности и всего проекта в целом, единогласно резюмируя: сетевой литературе на бумаге – быть!

В итоге этих нехитрых наблюдений возникает закономерный вопрос: для чего же готовится быть написанной еще одна статья о журнале, если и изначальная цель, заявленная его создателями, потеряла былую актуальность, и критического внимания изданию вроде бы хватило? Имеет ли смысл рефлексия, выраженная исключительно в прошедшем времени? Тем более что сетевая литература, по своей специфической природе существующая преимущественно здесь и сейчас (в топ-списке недавних обновлений, на главной странице, на экране именно в момент чтения), обычно не демонстрирует склонность к осмыслению былого опыта. И все же я пишу эти строки. Почему? Наверное, потому что после перерыва в пять лет (третий и последний из имеющихся на данный момент выпуск «Открытой мысли» датирован 2006 годом) создатели проекта Игорь Якушко и Леон Хамгоков планируют возобновить работу журнала. А с учётом этой поправки получается, что рефлексия, обращённая в прошлое, всё же существует ради будущего. И главный вопрос, который стоит передо мной сейчас, в начале этой статьи, звучит так: ради чего существовать новому витку проекта, какими могут быть его новые – образца 2011 года – цели, и могут ли они оправдать возобновление работы?..

Бабичева Анастасия. Статья «Человечество с ограниченными возможностями: заметки на полях «литературы поддержки»».

...Пожалуй, одна из самых приятных иллюзий современного мира – это иллюзия безграничных возможностей. Всё подвластно современному человеку: овладеть любым знанием и навыком с минимальными затратами усилий и времени; переместиться в пространстве реальном и виртуальном за считанные часы, минуты, секунды; отменить не только геополитические, но и культурные, языковые, этнические и иные границы; и прочее, и прочее. Человек владеет временем и пространством, он – хозяин самой возможности, не говоря уж о своей собственной жизни. Впрочем, как и любая иллюзия, современное ощущение всемогущества имеет, в частности, одно опасное последствие: чем более безграничными воспринимает человек свои возможности, тем более ущемленными, обделенными, неполноценными он осознает людей, которых принято именовать «людьми с ограниченными возможностями». Однако, знакомый с понятиями гуманности и толерантности и, более того, часто стремящийся соотносить свое существование с ними, современный человек закономерно продолжает эту логическую цепочку. Чем более неполноценными ощущаются такие, в отличие от него не-всесильные люди, тем сильнее становится своеобразный комплекс вины всемогущего хозяина мира и жизни. А дальше – всевозможные варианты эмоциональной компенсации этого комплекса: от сознательного игнорирования, а иногда и враждебности по отношению к «ограниченным» в возможностях до скорбного сочувствия и уничижающей жалости. И несложно догадаться, что все эти варианты – едва ли то самое, чего хотелось бы «людям с ограниченными возможностями», то, в чем они нуждаются...

Бабичева Анастасия. Сборник переводов «Головоломка для интеллектуала: из переводов современных американских поэтов».

Весной 2011 года в Самаре прошел очередной, уже шестой по счету семинар-мастерская поэтического перевода, посвященный современной американской поэзии. Успев за несколько лет стать явлением традиционным и ожидаемым, эти семинары не потеряли своей изначальной противоречивости и остроты. Каждый семинар привлекает новых участников и несет для них открытия – приемлемые или нет, привлекающие или, напротив, отталкивающие, а для постоянных участников продолжает быть интеллектуальным вызовом, достойной художественной головоломкой и, конечно, неисчерпаемым поводом для переводческих дискуссий. Переводчик, работающий с современной американской поэзией, попадает в ситуацию более сложную, чем просто переводчик художественной литературы. Это не только постоянная балансировка на грани между ролями толмача и соавтора, интерпретатора и культурного посредника. Это и необходимость постоянно делать выбор, становящийся постепенно личным: работает ли такой переводчик для читателя посвященного, а значит крайне немногочисленного и исключительно не случайного, либо он ориентируется на нового читателя, который только начинает свое знакомство с современной американской поэзии, которого так легко, но совершенно не допустимо «отпугнуть» чрезмерной изощренностью интеллектуальной головоломки? И каждый новый семинар – это новая реплика в продолжающиеся сквозь годы дискуссии.

В рамках шестого семинара-мастерской переводческим вниманием завладели такие отличные друг от друга представители американской поэзии, как Леонард Шварц (Leonard Schwartz) и Джон Эшбери (John Ashbery) – своего рода классики для российского читателя, а также вечно непредсказуемый и экспериментирующий писатель и музыкант Майкл Ивс (Michael Ives). В работе семинара, помимо постоянных организаторов Александра Уланова, Галины Ермошиной и Анастасии Бабичевой, приняли участие как уже опытные самарские переводчики американской поэзии (например, Елена Зенина), так и новые участники – студенты и представители Самарского государственного университета, Международного института рынка, Самарского государственного аэрокосмического университета...

Бабичева Анастасия. Критический обзор «Сборники (№23, часть 4). Детсадовское фэнтези для взрослых: о сборнике рассказов В. Мавлетова».

Сборник рассказов Венера Мавлетова «Волшебный детский сад» привлек мое внимание тем, как интересно автор распорядился знаменитым на сегодняшний день фэнтезийным приемом – будто бы совершенно естественного сосуществования мира волшебного и мира повседневного. При том, что жанр произведения определен именно как сборник рассказов – эффект неожиданности усиливается. Итак, интересен тот факт, что прием, прославленный успехом «Гарри Поттера» (условно говоря, школьная аудитория) и «Сумерек» (подростковая и юношеская аудитория), здесь переносится на аудиторию детского сада. Впрочем, если в названных выше фэнтезийных циклах этот прием стал залогом читательского и коммерческого успеха, то в «Волшебном детском саде» успешность исполнения остается спорной.

За счет сказочности автор, вероятно, стремится усилить воспитательный аспект своих «рассказов». Однако аспект этот и так лежит здесь на поверхности, и, на мой вкус, уж слишком нарочит даже для детской литературы. Конечно, проще преподать урок, взмахнув волшебной палочкой, нежели (если уж мы говорим о воспитательном аспекте) попытавшись разработать ситуацию в сюжете более реалистичном. Здесь сразу вспоминается пример удивительного тезки по жанру – сборника рассказов В. Драгунского «Денискины рассказы». Мораль в каждом из них прописана очень тонко, совершенно ненавязчиво и с хорошей долей юмора. В то же время для любого юного и не совсем юного читателя воспитательный потенциал рассказов – очевиден. А сказочности при этом хватает и в совершенно реалистичных сюжетах...

Бабичева Анастасия. Статья «Дискурс равноправия и «литература поддержки»: переводы и размышления на тему».

Порой, когда она уснет,

Я представляю: дочка

Мне каждый вечер перед сном 

Желает доброй ночи.

 

Порой, когда она уснет,

Под щеку ручки сложит,

Я представляю, что она

Сама сказать всё может.

 

Порой, когда она уснет

в ней все как будто ладно:

Вот-вот проснется и сама

Мне сны расскажет складно.

 

Порой, когда она уснет,

Я плачу. И тайком

Её целую. Знает ли

И вспомнит ли о том?

 

Порой, когда она уснет,

Непролитой слезой

Молюсь, чтоб в сердце у нее

Всегда царил покой.

 

Порой, когда она уснет,

Мне слышатся слова:

«Родная мамочка моя,

Я так люблю тебя».

 

Всегда, когда она уснет,

Я гордостью полна:

Так совершенна дочь моя,

Чудесна так она.  

Бабичева Анастасия. Рассказ «Танина мозаика».

...У пасонуков нет синего и красного. Есть желтый, коричневый, зеленый и белый. Но синий и красный бывают! Когда мама Оля привела ко мне тетю, у тети на ногах были смешные синие носки. Тетя надела их на ботинки. Мне было весело! Тетя такая большая, а не знает, что носки надо надевать на ноги, а не на ботинки. Синие носки шуршали, я рассматривала смешные синие носки. А тетя достала из сумки мозаику и дала мне:

– Здравствуй, Таня. Какие у тебя красивые подсолнухи на столе! Я тебе мозаику принесла. А знаешь, из нее тоже можно сложить подсолнух. Давай открою. Смотри, желтые детали, это будут лепестки. Коричневые, это серединка. Зеленые – листочки, а между ними – белые. Смотри, похоже? Я оставлю тебе мозаику, ты будешь с ней играть? Как будто рисовать, только не карандашом, а кусочками. Будешь? Ну и хорошо. Вот, я оставлю ее здесь, на столе.

И я рисовала, как сказала тетя. Я люблю рисовать пасонуки, красиво, хорошо. Пасонуки на клеенке, пасонуки на мозаике, пасонуки на поле. Поля я сама придумала, белое – поле. На поле пасонуки. Когда тетю привела мама Лида, у тети тоже был пасонук на кофте. У тети был белый халат, как у других тетей с улицы. И белый халат закрыл пасонук. Желтый пасонук на кофте. Тетя подошла к столу и села на стул, а я хотела посмотреть пасонук. Я схватила тетин халат и стала тянуть, чтоб снять. Я говорила тете снять халат, чтоб было видно пасонук. Тетя дернулась, тетя стала вставать. Я схватила крепко и тянула халат, чтоб снять. И тетя тоже тянула халат:

– Танюша, что ты, не надо, отпусти!

Я говорила тете, что не надо халата. Из-за халата не видно пасонук. А мама Лида быстро пришла и стала отрывать мою руку от халата. Я не хотела отпускать, я хотела снять халат. Я говорила: нет, нет, нет, пасонук, пасонук, пасонук. А мама Лида говорила:

– Отпусти, отпусти тетю, Таня, отпусти.

Я отпустила, потому что я слушаюсь маму Лиду. А тетя совсем закрыла халатом пасонук. Я показывала на кофту, я говорила: нет, нет, нет, пасонук! А тетя начала уходить, тетя пошла к двери. И мама Лида говорила:

– Вы ее нервируете. Вы ее испугали.

И тетя смотрела на меня и молчала, халат совсем закрыл пасонук. Мне было грустно, я хотела посмотреть пасонук на кофте! И я стала звать тетю, но тетя не подошла. И я стала звать громко, громко, громко. А мама Лида говорила:

– Выйдете сейчас же!..

Бабичева Анастасия. Критическая статья «Обо всем или ни о чем: нужное подчеркнуть (№22)».

«Гносеологические, онтологические и аксиологические аспекты восприятия мира и текста» – ого, вот это подзаголовок, думаю я, открывая философское эссе «Мир. Текст. Я» Андрея Медведева. И название-то было интригующим: мир, текст, я – проблематика, над которой бился, пожалуй, весь ХХ век; но автор пишет в веке XXI, так неужели нашлось сказать что-то новое, еще не сказанное? А уж подзаголовок! Тут Вам, уважаемый читатель, и познание, и бытие, и теория ценностей. И даже если автор не скажет ничего нового, то, уж наверное, обобщит и подытожит так, что последние спорные моменты получат свои точки над i. Да и вообще, такой подзаголовок – высокая планка, которую ставит сам автор, а это значит, что ниже нее он, конечно же, уже не сможет опуститься. Ведь никто его, уважаемого автора, право же, не тянул за язык. Да и не станешь ждать слов на ветер от господина Медведева, будучи знакомым с биографической справкой на его странице.

Впрочем, кредитование текста в залог его названия и подзаголовка подвергается существенному сомнению уже в начале эссе. Задается ли читатель, ориентированный на «гносеологические, онтологические и аксиологические аспекты восприятия мира и текста», вопросом о том, «почему мы воспринимаем читаемое и видимое неодинаково»? Полагаю, такой вопрос (и подобные ему) может служить первоначальным толчком к простейшим рефлексивным операциям. Но чтоб задаваться ими в рамках «гносеологических, онтологических» и далее по тексту… Довольно сомнительно.

Еще более настораживает обещание «между прочим» ответить на вопросы о том, что есть мир, что есть я и подобное. Впрочем, допустим, что это форма проявления авторской иронии. Но вот, что действительно странно, так это почему вопрос о нашем способе восприятия мира задан прежде, чем вопрос о том, что, вообще, есть мир, и что, вообще, есть я? Впрочем, допустим, что автор готов предоставить нам оригинальный взгляд на проблему, ведь недаром так заманчив был заголовок...

Бабичева Анастасия. Критическая статья «Сборники (часть 3). Возвращение в полынную сказку: о сборнике стихотворений Р. Вереска».

...Городская поэтика Ленинграда в этом сборнике чрезвычайно показательна. Так сложилось, что для современной российской культуры (именно культуры, а не только литературы) тема Ленинграда, Петербурга, Питера – под всеми известными именами – уверенно оформилась в целую субкультуру, в отдельный и полноценный культурный пласт. И даже не будучи ленинградцем, петербуржцем или питерцем, внимательный читатель угадывает эту поэтику еще до того, как одно из имен города или одна из его многочисленных узнаваемых примет называются прямо. Вот и у Родиона Вереска Ленинград – не по имени или приметам (точнее, не столько по ним), но по ощущению: по настроению внесезонного сплина; по дефициту солнца – не только как климатическому феномену, но как образу мысли; по совершенно особой цветовой и звуковой гамме, более всего близкой излому осени; даже по особому языку – немного усложненному и болезненному, чуть резкому, с особым лексическим строем, с особой ленинградской номинативностью:

 

…Плоский мощёный остров. Волны цвета индиго.
 Одиночеству триста лет, и плесень грызёт фасады.
 Нечем запить таблетку. Не к кому плыть на льдине.
 Детство – слепая зигота, юность – хламидомонада.
 
 («Хламидомонада»)

 Так и определенная специфика существования, зафиксированная в текстах Родиона Вереска, в наибольшей степени возможна именно в Ленинграде. В небольшом по объему сборнике «Хламидомонада» написан (хотя и не завершенный) цикл жизни, цикл года: от лета с обратной внутренней хронологией до нулевой точки отсчета, до января. Но в этом цикле нет весны с ее традиционной символикой – нет обновления, рождения вновь. В сборнике возможно и желанно не возобновление, не новое начало, но только возврат – возврат в лето наизнанку (от августа к июню), во вселенскую осень, в природу зимы...

Бабичева Анастасия. Сборник переводов «Homo Interpretatus».

Как скалы

 

показались на поверхности            постепенно               пока не остыл центр

мужчина и женщина                        окраски разной         как динозавры

окраски грязью                     автохтонные

наружу из древних морей    из глубин земли       

            без имен         защитных       степеней

                                               в этом климате

и в этом молчании   кроме постоянного движения волн

                        прерывистых скрипов

странного визга        непроницаемого для                        уключины

удара топора             приклада        из-под пресса                       жар сверху

                        и снизу

постоянное движение волн                        возбужденное розой

раскрои меня             подними        взвиться заставь       помочись

через равнину моей спины

похоже прискакал рассвет

утеса  трещину         расколи

определенный          пальцами       запахом         

            блеском          жесткостью               грубостью

пойманный и многогранный свет

отшлифованный       постоянным движением волн

в самом начале         был только секс

голод              поэзия                        дыхание         ш-ш-ш-ш

Бабичева Анастасия. Интервью «Джон Фаулз – каналу Би-Би-Си, октябрь 1977».

...Брэгг:

То есть существует очень расхожее мнение, не так ли, что роман умер из-за телевидения, кино и тому подобного…? 

Фаулз:

О, это нонсенс, совершенный нонсенс.

Брэгг:

Нонсенс. Почему Вы так считаете?

Фаулз:

На то есть множество совершенно очевидных причин. Например, тот факт, что в романе можно анализировать мысли и подсознательное так, как камера никогда не сможет. Есть множество технических особенностей. В романе можно совершенно легко менять местоположение и время, а на съемках с этим начинаются проблемы. Но гораздо важнее, я думаю, то, что слово это не конкретный образ. Допустим, я сочиняю такое предложение: «Она перешла дорогу»… Если это сценарий, и если снят фильм, то все, что увидят зрители, это как совершенно определенная она совершенно определенно переходит через совершенно определенную дорогу. А в романе, на самом деле, многое привносит именно читатель. Для каждого читателя предложение «Она перешла дорогу» будет немного отличаться, потому что каждый читатель создаст его из собственного запаса образов. Взять хотя бы самые знаменитые книги, «Войну и мир» или романы Джейн Остин. Из многих, многих миллионов читателей ни один не воссоздал роман, ни один читатель никогда не смог воссоздать роман одинаково. Для меня это потрясающее богатство, которое, в том числе, относится и к поэзии – и к поэзии, и к прозе – исключительная свобода единения. Существует некая взаимосвязь читателя и писателя. Но она исчезла в визуальном искусстве. Камера сродни фашизму: она как будто говорит, что позволено видеть только один конкретный образ. Она уничтожает свободу воображения, которой наделены слова, вербальные знаки. Вот почему я уверен, что роман, возможно, умрет, но проза, вербальный знак, не умрет никогда, поэзия не умрет никогда.

Бабичева Анастасия. Критическая статья «Сборники (часть 2). Для прогрессивного родительства: о сборнике рассказов Д. Измайловой.».

…И хотя сама я – приверженец именно просветительских идей и представитель именно прогрессивного родительства, и хотя мой светлый взгляд, «заточенный» Сирсами и Ибукой на производство юных гениев, то и дело застилала пелена то озадаченного удивления, то искреннего недоумения, а то и прямого возмущения, я охотно пошла на это развенчание. Да что уж там – на публичное сожжение! И если читатель во мне получил экстаз, то родитель во мне получил увесистый пинок. Нет, за сотнями почитанных страниц педагогических инструкций я не забыла о главном. Но Дина Измайлова еще раз – и до боли наглядно – сказала (прокричала!) об этом.

 

Вот почему некоторые отрывки хочется перечитывать снова и снова:

…Для того и уши,

чтобы прислушиваться; для того и глаза,

чтоб приглядывать; для того и ноги, чтоб

раздвигаться; для того и живот, чтоб

округляться; для того и руки, чтобы

подхватывать; для того и сердце, чтоб

беспокоиться; все для него одного, или

двух, или нескольких…

 

Дети живут так серьезно, не ведая, что можно жить как-то иначе. Они серьезно хохочут, серьезно притворяются, серьезно играют, полностью погружаясь в другую реальность, а, исчерпав все ее возможности, возвращаются обратно и на полном серьезе придумывают что-то новое…

Бабичева Анастасия. Критическая статья «Сборники (часть 1). «Бессмыслица, абсурд!»: о сборнике рассказов Т. Ткаченко».

…Например, рассказ первый, «Опыт «Неужели». (Передача)». Первые строки, и читатель уже потирает руки в предвкушении: он тоже хочет немного впечатления «неужели»! Но автор то ли не в ладах с описанием (опыт все усложняется без видимых причин), то ли развязку приберег на самый-самый финал (ну когда же, когда?...), то ли я чего-то не понимаю… Читатель перечитывает снова: все вроде бы верно. Но где же, позвольте, смысл? Настороже, он принимается за второй рассказ. «Ёрмунгард. (Eine Gymnastik)» с первых же строк снова обещает: тут, видно, что-то из области эротики… Но снова какие-то неуместные сложности, и сцена снова скатывается в фарс, в бесформенное нагромождение слов, в… абсурд! Тем более, читатель пока не знает, что такое или кто такой этот «Ёрмунгард». Может, город какой-то… Приступая к чтению «После Алисы. (Сценарий)», читатель уже не ждет ничего хорошего: ну еще бы, гриб-мегалит, что уж тут может быть хорошего!… И далее в том же духе.

А между тем абсурд Ткаченко заслуживает внимания не только тем, что автор последовательно реализует выбранный прием: постепенно, но неумолимо развеивает представления о «нормальности» текста, за руку ведет читателя к абсурду, хотя тот и упирается… Рассказы из сборника «Ёрмунгард и пр.», каждый в отдельности и все вместе, отличаются, например, качественно прописанной иронией, тонкой работой с художественными коннотациями (и работа эта не ограничивается уже упоминавшимся Синдбадом), своеобразной образностью и философичностью. Да что уж там, все это официальные слова! А между тем, некоторые фрагменты в особенности написаны так удачно, что чем больше о них думаешь, тем больше хочется восхищаться… Это я, например, о содержании книги в «Читающей нации», обо всем рассказе «Сказка про ничего» или о готовых афоризмах «Высокого лба, низкого лба»…

Бабичева Анастасия. Миниатюра «Стечение обстоятельств: понедельник, первый снег, утренний час-пик».

...Ты? Больше нет сил. Утыкаюсь в шерстяной шарф и реву…

Неужели Ты? Сколько месяцев мы не виделись и не говорили! И это даже успело стать нормой: с кем ни бывает. А тут – стечение обстоятельств, понедельник, первый снег, утренний час-пик. Иду на работу обычным маршрутом. И вижу тебя. Бежишь, скользишь, меня и не замечаешь даже. А мне что делать? Сказать «растерялся» – ничего не сказать. Остановить, позвать? Глупо. Но если пройдешь мимо, так и не увидишь? Ведь это Ты…

Всего несколько метров. Налетела на кого-то и отпрыгнула в сторону. А я так и не успел решить, что делать – подняла глаза. Наконец! Встала, как вкопанная. Секунда без движения, и я уже открываю рот, чтоб промямлить что-то невнятное, вроде «эммм, привет». Но ты вдруг утыкаешься в мой шарф и… плачешь? Да, ты плачешь!

Что делать? Куда смотреть? И куда деть руки? Обнять. Мы слишком давно не выделись. Отстранить. Мы слишком недавно расстались. Похлопать по спине, спросить, в чем дело, или так и стоять…

Неужели Ты? Что ты делаешь в этом районе? Куда спешишь? Как ты жила все это время? Помнила ли? Я – всегда…