Я стою. Я стою не просто, а недвижно. Людям третьего тысячелетия трудно было бы это понять. Я понял очень быстро. Поймёшь, и быстро, когда – в случае непонятия – вытекут твои глаза. И встанет в воздухе крик. Крик ослеплённого. И я понял очень быстро. «Чего и вам желаю», – следовало бы добавить в духе русской речи последних ста лет. Вашего времени. Но не добавлю. Я выпал из времени.
Мы стоим шеренгой, царедворцы, посреди – он. Цезарь Флавий Юстиниан Аламанский, Готский, Франкский, Германский, Антский, Аланский, Вандальский, Африканский. Словом, василевс. Или басилевс – как правильнее писать по-русски? Грозен почти так же, как супруга его, Феодора. Истинная гречанка, с лёгкой раскосостью во взгляде, только я вот не помню, на каком из островов она рождена? На Кипре? Бог весть. «Бог весть» – надо же, как я тут стал выражаться.
Тяжёлое шито. Оно висит на мне килограммами. Оно расшито драгоценностями. По двум причинам мы тут расцветились павлинами – из-за присутствия василевса и вследствие художника, что взирает на нас с потаённым испугом и спешно набрасывает что-то на бумаге.
Мы стоим недвижно, тот, что посерёдке – от сознания собственного величия, остальные – от сознания ничтожности своей и суровости наказания, что нависло дамокловым мечом, оно помахивает, да посвистывает нагим лезвием в воздухе. Слышно – вжик, вжик. Ещё я слышу наше дыхание. То один, то другой свистанёт ноздрями, повертит одними зрачками – не слышно ли было? Из солидарности и мы повертоглазим, головою не двинув, потом вперимся вперёд – на мозаичиста, набрасывающего эскиз для мозаики.
Я слегка выставил ногу вперёд. На пару миллиметров. Кто-то думает, что это легко? Попробуйте. Только вот здесь, здесь попробуйте...
