Строф Константин.
Рассказ «Воспитание чувств».
...– Пойдём, Ярославна, – сказал Бересклетов, обнимая за плечо подругу. – Не плачь. Бери свой сак.
– Если я нахожу что-то истинным, я обязан его сберечь, – обратился он к своим молодым друзьям. – Прощайте, мои дорогие. Вашу ручку, – попросил он Галю и с широкой масленичной улыбкой подарил ей рукопожатие.
За окном тем часом окончательно стемнело. Южная ночь рисовалась перед пришельцами своей непроглядной тьмою. Эмма надела поверх платья широкую лимонно-жёлтую футболку с карикатурной панорамой презренного Парижа и, собрав свои чудные волосы толстым пуком, переложила их на плечо, открыв свету маленькое правое ухо. Бересклетов попросил её минутку еще повременить и, взяв поднявшегося Кузю под руку, отвёл в сторону. Подле был только туземный мальчик, которого они не постеснялись в разговоре, а потому пришлось воспользоваться его немытыми ушами.
Бересклетов остановился и, вскользь оглядев Кузю, взволнованного и удивлённого, улыбнулся. Улыбка вышла виноватой и совсем не похожей на все предыдущие. Впервые, кажется, Кузя видел (и уж точно впервые – догадался), что Бересклетову неудобно начать разговор.
– Я хотел... – растерянно заговорил Кузя.
– Да-да, мой дорогой друг, конечно, – задумчиво перебил его Бересклетов, отрывисто сжимая и разжимая губы, блуждая пальцами, словно в поисках пуговицы, за которую взять. – Не примите близко к сердцу и уж паче того не тревожьте серьёзность, но вот что я хотел вам сказать. На прощание. Вы уж выслушайте. И лучше ничего не отвечайте. Вы ведь, я вижу, всё ещё цельны и живы внутри, однако… однако здоровье у названных мною субстанций довольно-таки квёлое, так что, во-первых, перестаньте давать им и себе тоже всяческие зароки. Попробуйте хоть день, а лучше год не отыскивать в груди ничего, кроме свежего воздуха. Отдайте кесарю кесарево, – он постучал легонько себе по виску. – И когда вы хоть сколько-нибудь шатко почувствуете под ногами эту новую тропинку, пришлите себе открытку, предпочтительно с видом каких-нибудь родных детств, знавших ещё вас школьником. А на обороте начертайте себе две-три строки, в которых укажите все те пороги, за которые вы запнулись, но которые, не посчитав нужным вернуться обратно в поле, переступили, побросав позади всю чистую поклажу. Освободите немного своей молодой душе места и поговорите с ней о тех, чьи скупые, как портняжные стежки, мысли теперь так вольготно заселяются в вашей с нею угодьях. Я малодушно сказал «тех», но должен бы был сказать «той». Вы уж простите меня за внезапную прямоту. Был бы я пошляком, предложил бы вам «бежать», но, будучи другом, прошу просто подумать. И поберечься: мало что остаётся от человека, коль скоро цель избавиться от него во имя вышивного счастья...
