Обсуждение: Рассказ «Гарем Иуды»

Даю продолжение рассказа.

И тогда я спросил в нетерпеньи и страхе: «Можно ответить сейчас?» Глянул испытующе, ухмыльнулся: «Нахрапом берешь, на ура…» – «Вам хочется жить лучше других. На то есть два способа: улучшить свой образ жизни, второе: ухудшить у других. Всё познается в сравнении. Купивший роскошный лимузин рад главным образом отсутствию его у остальных. Вы очень мудро устроились: группа людей глубоко несчастных, унижаемых ежечасно до крайности и бессильных в ненависти своей, окружает вас, благоденствующего эротомана. Насколько же остро, должно быть, ощущается счастье в таком окружении!»
Странно, он бороду не поглаживал, а подёргивал как-то; и сказал, даже участливо: «Ответ убедителен и оригинален. К тому же ты сымпровизировал – молодец. Вот только причина моего образа жизни не в этом. Остались две попытки, впрочем, все три дня ещё впереди. Не торопись. Будет жаль, если ты проиграешь».

* * *
Блюда, костюмы, свечи заместо электричества, ковры – всё было сплошным маскарадом, я растерялся, понимаете, будто в сказку попал, но что более всего удивило – все были русскими. Все восемь. Да, бывают азиаты светловолосые, голубоглазые, но воля ваша – неуловимый отпечаток на лице не даст ошибиться. Я, во всяком случае, никогда ещё не ошибался. Даже метисов тут не было. Мы сидели за роскошным… нет, не за столом, мы на полу сидели, кругом, я рядом с ним, с этим.
Так вот, я глядел на них, и мне стало страшно. Потому что они не кричали, не плакались и даже не метали злобных взглядов, спокойно ели, негодование было загнано внутрь, не знай я наперед, что они чувствуют, нипочем бы не догадался. Это было страшнее крика и слез, понимаете?
А потом одна из них пела. На арабском. То было довершением иллюзии, я тóчно был в средневековье. Скрестив ноги на ковре, покачиваясь в такт, девушка в шароварах, с замысловатой арабской вязью на лбу, пела монотонно и печально. И только было ещё двое, встав по хлопку, задвигались в медленном танце, как всё оборвалось. Грянул азан. Именно грянул, и неведомо откуда, видно, скрытая аппаратура¬, этот – ну этот – встал и вышел, и вот что я увидел тогда: на коленях, головами склонившись, они зажимали уши. Это же каждый день, подумал я. Каждый день, и по нескольку раз.

* * *
«Вы реконструируете прошлое. Каковы были ощущения зрителя на гладиаторских боях? Участника рыцарских турниров? Сколько неведомых нам эмоций утеряно! А ведь в них была своя, ни с чем не сравнимая прелесть. Вами избрано арабское средневековье. Отсюда и намаз, а ведь вы не истый мусульманин, иначе не привели бы постороннего в гарем. Вот только аппаратура современная…» Не поглаживал, а подёргивал бороду, смотрел участливо, я понимал с холодком, что промахнулся, и через пару секунд лежал на полу, придавлен неведомо откуда взявшимся верзилой – я ведь прыгнул уже, но ударить не успел, а он говорил, подходя: «Только не теряй головы».

* * *
Я не надеялся больше, лежал бездумно в выделенной мне комнате – заботливые, черти – только картины пред глазами всплывали: как он бороду подергивает, выдрать хочет, что ли, азан оглушительный, и к чему такая громкость, русских понабрал, лица-то не нашенские вовсе, не местные русские, из Москвы видать выманил, тьфу, так ведь хлопотно это, не легче было бы… и угораздило же меня, западника… словно выдрать её хочет… И вот тогда я завопил, заорал: «Аллилуйя!!», да нет, атеист я, неверующий, не знаю, почему именно так. Но вот именно так я воскликнул.

* * *
«Вы знаете, я тут думал о всяком: телепередачу вспомнил, арабы в Москве Коран излагают, люди на курсы ходят. Так знаете что? может, глупость скажу: это они и есть. Симпатизировавшие исламу. Только боюсь вот, что последние впечатления несколько изменили их взгляды. В чем задача ваша и заключается.
Как это жутко, должно быть: совершать тобой же ненавидимое! Содрогаясь от крыс, напялить самому крысиную шкуру, сжиться с ней, и чтоб показывали пальцем: «Фу, крыса!» Держать бороду, подёргивая ежеминутно, потому как вырвать хочется с корнем, но держать. Пожирать восточные сладости, от которых тошнит. Слушать арабские песни, что для вас железом по стеклу. Мучить женщин, которых жаль до слёз, и знать, как тебя ненавидят. Дьявол не разберет, кому из вас тяжелее? Хотя в одном вам легче: азан вам слушать не приходится. Выходя, затыкаете ведь уши?
Но цели своей вы добились. Ислам они знают теперь во плоти, чистый, неразбавленный Европой. И ненавидят не менее вас. В вашем лице ненавидят. Да, это самое страшное! Открыться вы уже не сможете. В том и задача ведь была, чтоб ненависть разжечь! Нужно честно сыграть до конца. Крысиную шкуру не содрать. Да вы… вы же Иуда. Та же история. Он якобы предал Христа – тем самым тот искупил грехи человечества. Только вот кто оценит сей подвиг? Шкуру предателя не содрать.
Только сейчас – ваш счастливый день, ведь правда? Было бы самым ужасным, умри вы непонятым никем, с клеймом мусульманина. Но выбор на сей раз оказался правильным. Вы нашли-таки единомышленника, и он разгадал вас. И… и знаете что?.. Я завидую вам. Эти восьмеро на свободе сделают для распространения наших идей куда больше, чем сделал я в одиночку, и это ваша заслуга. И ещё – мне не хватило бы выдержки.
Ну вот, я высказал всё, но скажите: теперь ведь вы счастливы?»
Я осёкся, потому что он плакал.

* * *
Он уже лежал, свежевыбритый, без восточного халата, нагой, чистенький, только правый висок в крови; растерянно переминались двое громил, ставших ненужными. На звук выстрела дверь распахнулась, они сгрудились боязливо у входа, потом, вглядевшись, завопили дико, ринулись и танцевали вкруг трупа, и кричали, и визжали, пинали, плевали, отплясывали, я еле пробился к нему, чтоб собою прикрыть, и кричал я им, хоть они и не слушали: «Перестаньте! перестаньте! Да перестаньте же!!»

19, 29-30 июня 1999 г.