Цитата из произведения в авторской редакции:

Впервые я совершенно отчётливо понял, что время и пространство связаны не где-то там, в умных книжках и хитрых математических формулах, а в аккурат в моём холодном, беспристрастном мозгу убеждённого материалиста, никогда не доверявшего ни мороку экстрасенсорных аллюзий, ни чувственности широко употребляемых метафор. Увиденное ошеломило. Я стоял на обочине только что приведшей меня в этот край дороги и не имел возможности поверить, что я здесь родился, вырос и жил так долго, что успел запомнить на этом лоне земном каждый бугорок и выступ, а все его избы, бани и колодцы даже во сне приходили ко мне только при своих конкретных именах и интонационных окрасах. Ничего этого не просто не было, но и не могло здесь быть… никогда! Не было не только моего родного дома, о чём я заранее знал, но и самого лона, то есть уходящих к горизонту бескрайних среднерусских полей с пологими холмами и аккуратными рощами, с подпирающей горизонт горой, по которой разбегались на две стороны игрушечные выселки, опутанные нитями дорог в разноцветных заплатах сельскохозяйственных угодий. Да, не было ничего. Лишь беспорядочная лесная «дрянь»: мелкий березняк вперемешку с ивой, ольхой и занесённым сюда невесть как борщевиком да кое-где изрядно полинявшие купы вётел, которыми некогда славилось родное село. Пожалуй, только они больно кольнули что-то внутри, и это что-то нехотя запустило перед мысленным взором череду  сомнений: нет, это не дикая сельва, не случайная безликая пустошь, а родной Эдем, у входа в который меня тщится спасти впервые усомнившаяся в себе Память.   

Я вспомнил, что в последний раз был здесь  «на стрежне веков», сразу после ухода первого российского президента, когда то и дело вертелись в общественном пространстве полузабытые остроты застойной поры типа «прошлое наше ужасно, будущее – прекрасно» и «партия нас учит, что газы от нагревания расширяются». Они, очевидно, весьма прозорливо обозначали обширные цели инициаторов создания «Единой России», ибо в настоящем, которое не брали в расчёт ни коммунисты, ни демократы, у России натурально остались одни только газовые (нефтяные) потоки да вот эта «дрянь» мелколесья. А тогда, помнится, я ещё спускался к  знакомым крышам  по вполне себе причёсанной равнине, и старые вётлы  отчётливо обозначали и русло обмелевшей речки, и береговое полукружье пруда, и даже край родной лужайки, на которой я – после гриппозного осложнения - второй раз в жизни учился ходить. И вот не минуло и двадцати лет нового века, и не стало ровным счётом НИ – ЧЕ - ГО. Кое-как раздвигая спутанные пряди беспорядочного подлеска, я никак не мог поверить, что бестолково оступаюсь ровно на тех уклонах, по которым некогда мог с закрытыми глазами пронести и не расплескать кринку парного молока, а июльской грозой наугад носился здесь, купаясь до беспамятства в духмяных парах цветущей гречихи. Но такого не могло случиться! – то появлялся, то вновь исчезал внутренний голос. – Такие чудовищные перемены предопределяют века! И я вдруг вспомнил, как мой дед рассказывал примерно о таком же вот оцепенении, которое сковало его в двадцатые (почти век назад!), когда он, после долгих артельных странствий по дальним городам и весям, помятый изнурительными допросами в райотделе НКВД, вернулся вот этой же дорогой к родным дымам. Тогда он не увидел ни церкви, ни барского дома, ни мельниц, ни кожевенной мануфактуры, ни целого порядка самых богатых на селе изб. Село менее чем за десяток лет стало чужим, кургузым, совершенно не похожим на самоё себя. «Уходил из одного места, а чуть погодя вернулся в совсем другое», - поведал он мне тогда своё странное ощущение, которое стойко держалось в нём до конца дней...