Цитата из романа Влада Чучалина «Пронежность»:

...Жанна улыбалась и смаковала момент – таким сконфуженным Лёнечку она никогда не видела. Наконец Лёнечка признался, что одна старушка, божий одуванчик, принесла ему старинную книгу на реставрацию, а сама пропала. Лёнечка потом только узнал, что старушка умерла, и книга эта до сих пор хранится у него. И Лёнечка немного полистал её и кое-что понял, но чтобы окончательно разобраться, ему нужно встретится с человеком, о котором средневековые авторы, ссылаясь на античных, пишут в этой книге. Жанна высказала сомнение, что Майкл есть тот самый человек, но проявила интерес к самой книге, и Лёнечка торжественно открыл свой шкафчик, настоящий Джакоб, и трепетно вынул странного вида книжицу, более похожую на узорчатую шкатулочку с вычурными накладками.

– Я тоже подумал, что это скорее киот для иконы, только не мог понять, для какой именно, – Лёнечка протягивает артефакт Жанне, а та всё ещё сомневается и прячет руки за спиной, – размерчик уж больно загадочный, ни в одну иконописную традицию не вписывается. Да ещё замочек... Просто расчудесный замочек. Я таких тоже никогда не видел. А ещё роспись...

Жанна наконец решилась и почувствовала в своих руках, как это принято говорить, всю тяжесть мира. Однако в следующее мгновение она довольно небрежно сунула книжицу в футляр, сделанный Лёнечкой из влагостойкой фанеры специально для таких случаев, а футляр спрятала в рюкзачок.

– Очень странная роспись, – продолжает Лёнечка, – поначалу я тоже подумал, что это средневековая стилизация под византийский орнамент, но геометрия не та, не персидская. Такое ощущение, что не обошлось без шумеро-акадской символики, впрочем, присмотрись, и египетская иероглифика попадается…

Жанна кивала, но думала не о сложнейшей механике этого обычного с виду замочка, который посредством не менее прекрасной композиции золотых струн связывал страницы этой книги в структуру, наподобие современных композитных материалов, которые, как известно, прочнее алмаза.

– А самое интересное, как я открыл этот замочек, – Лёнечка широко улыбается, оголяя ржавые как у старой пилы зубья, – всё перепробовал: отмычки, свёрла, горелкой пытался расплавить личинку, рентгеном просвечивал, чтобы ключ изготовить, всё без толку. И тогда я сдался… и замочек открылся. Сам! Правда, до этого я по матушке прошёлся… очень, очень сильно.

Жанна кивнула и спросила напрямик:

– Лёнчик, а все же, почему портрет осыпается? Всё дело во мне, или Майкл какой-то не такой?

Лёнечка так посмотрел на Жанну, что изошёлся слюнями, поперхнулся и долго-долго откашливался. Затем с обиженным видом слазил на свои антресоли и вытянул из груды картин холст на подрамнике, превосходно натянутый, проклеенный и загрунтованный, суёт Жанне, а сам отворачивается. Жанна благоговейно приняла Лёнечкин подарок и говорит, что теперь он точно не осыплется, а как его написать, Жанна знает, потому что сама того не ведая написала дочку Понтилы, да так правдиво, что сама под впечатлением.

– Ну, Понтила, Валерка Шведов, помнишь? Женился на Наташке Черепахе, а она его ножом пырнула. Умер лет двадцать назад, детей Наташке не оставив, по крайней мере, так мы думали. Оказывается, оставил Валерка потомство, причём, своеобразное. Я когда писать её начала, только поняла, что Валеркина кровь, – Жанна помолчала и горестно добавила, – мудисткая.

– А, мудисты, – улыбнулся Лёнчик, – как же, помню. И главмуд у них был, огромный такой.

– Ага, он, Валерка. Чего они с мудотрубой не вытворяли только, пока госбезопасность не вмешалась.

– И про них в этой книжечке написано...