Цитата из рассказа Евгеня Топчиева «Красное и белое»:
...А днём за блестящий доклад Неверова девушка уже готова была его расцеловать. Какой-то цветок распускался в ней: как важны ей, оказывается, в мужчине ясный ум, ироничность, умение видеть суть вещей!
Вообще говоря, до совещания она думала, что Андрей – «ватник» и ярый «путинец». В обеденных спорах ей подчас хотелось плюнуть ему в тарелку. Пару раз, было дело, она жестоко троллила Неверова, только что не высмеяла прилюдно, а так почти до этого дошло. Короче, она успела записать его в «ура-патриоты» – категорию, откуда не так-то просто выписаться.
И тут вдруг такой доклад! Андрей держался так уверенно и – о боже, какой секс! – чуть-чуть иронично к невидимому оппоненту – российскому государству: доклад был посвящён экономической ситуации в стране. Он как бы подводил слушателей к обрыву, куда каждый заглядывал сам – представлялось, что там окажется наша экономика.
Слова и мысли в этом докладе были упруги и нежны, как при правильном съёме мужчиной женщины – странно это сравнивать, но, видно, такая она ненормальная, оказалось, это близкие для неё вещи. К концу выступления она почти захотела этого прозревшего мужика, способного, как выяснилось, на тонкие наблюдения и глубокие выводы.
Вечером они гуляли по территории отеля, прихватив с собой бутылку бордо, и он катал её на качелях, точно ребёночка, и читал ей «Шагане ты моя, Шагане». Вино казалось Марии очень вкусным и после каждого глотка сразу падало в низ живота, и там что-то натягивалось от сладкой тревоги. Мария хохотала, лёжа на гамачной паутинке, и, закинув голову, смотрела, как туда-сюда прыгает, перемещается звёздное небо, а когда её сапожки взлетали до пика – видела снег и деревья, растущие вверх тормашками.
«…Жаль, он не знает Бродского, всё-таки он «ватник», Неверов, Емеля, а ни фига не европеец! Всё равно он крестьянин, и нет в нём ни капли дворянского, но, с другой стороны, что ж тут такого, он талантливый, целеустремлённый, всё равно он – цвет народа! Каков народ, таков и цвет...»
На крыльце спального корпуса он держал в руках озябшую, пьяненькую революционерку и думал, что сегодня она какая-то чересчур кроткая, и что кротость эта – странная. Новая, покорная Донская будет, пожалуй, ещё поопасней прежней. Она целовалась отрывисто, как бы постепенно входя во вкус, и совсем не закрывала глаз.
...
Она не пылала от страсти, но её тело было переполнено тёмным весельем, и вот пришла пора его выпустить. Был довольно забавный зуд под кожей, появляющийся то здесь, то там, везде, особенно на сгибах, невыясненный и отчего-то мешающий жить. Почему-то сегодня ей было не жалко отдать себя этому мужчине, пусть бесконечно чужому и немножко презираемому ею за что-то – так сразу не объяснишь, за что...