Цитата из повести Михаила Ковсана Экскурсия:

Экскурсии и экскурсоводов я не люблю. Однако ценю. Причина ясна: увидеть по-настоящему возможности нет, приходится не на гербовой, да и толковые попадаются, в переплёт из банальностей вкладывающие несколько страниц плотным петитом. Редко, но в этой роли и я выступаю. Когда приезжают те, кому отказать невозможно. Сто лет знакомы, как тут откажешь? Маршрут выработался спонтанно, под меня и гостей моих подверстался. Обычно встречаемся там, куда их привозят автобусы, чем раньше, тем лучше. Прощаемся там же, чем позже, тем больше увидели. Ритм определяет невинный вопрос. Если с кофе начнём (как не предложить?), будет вразвалочку, не спеша. Если кофе потом, будет резво, если не свалятся, много увидят, обед не предлагать – перехватим и понесёмся. Такой ритм мне по душе, хотя следующий день двигаться будет непросто и работаться будет не очень. Зато плотный петит, из которого изгнаны даже лишние предлоги-союзы.

Городу, по-моему, часы ни к чему. Но город, в котором их не было б, не встречал. Разве что для солнечных делаю исключение. Такие у нас впереди, напротив базара. Здесь же, на фасаде огромного здания Центральной автобусной станции – огромные стрелки, включая насмешку – секундную. Если бы никаких часов не было вовсе, определить время было б не трудно. Чем чище – тем раньше, чем позже – мусора больше. К обеду на асфальте – множество сора, вокруг урн – огромные горы, лавинами опадающие. Вечером в неясном свете лунно-фонарном надо их, присматриваясь, огибать. Но экскурсантам уже не до мусора: мечтая о душе и под спиной умеренно твёрдом, едва доползают.

Сказавший: было, есть, будет, был, есть и будет человеком лживым и ограниченным. Кому нужно время, испорченное часами? Но сказавший, даже исчезнув, порой возникает, из меня ко мне выплывая. Почему и зачем? Эти вопросы могли бы занять моего психоаналитика – если б он был, или биографа – если объявится.

Подумалось – промелькнуло: давно экскурсии не водил, значит, не приезжали, может, некому больше? Постарели те, что далече? И – внутренний монолог кто-то подслушал. Звонок. Привет. Голос знакомый. Но не узнал. Разговор сам собой хлынул – спросить, какой слон говорит, неудобно. Давно ничего не стесняюсь. А тут. Не покажешь ли, ты с ним неплохо знаком, завтра в девять там, где всегда. Переспросить не успел. Посмотрел номер – перезвонить. Нет-номера-нет. Глупый розыгрыш. Ладно.

Кто-то там, где всегда, будет ждать очень долго.

И – без паузы – отвергая звуки иные, шарманка, заглушая вторящие голоса. Ручка крутится, на вал наматывая туманное утро, а за ним тут же непрочное, зеленоватое, тоскливое предвечерье. Жуткий свет и жёлтые звуки упираются в грязные стены без окон, в улицу, унавоженную лошадьми, из-за тумана и газового грязного света нигде не начинающуюся и нигде не кончающуюся. Кусок улицы бесконечен, как звуки шарманки, не возникающие и не стихающие.

Кто-то взялся откуда-то. Кто-то где-то исчезнет. Сыро, холодно, слепо. Ручка шарманки невидимо крутится. Пока вертится, ничто никуда не исчезнет. Будет тянуться тошно, скользко, тоскливо, пока с иконы младенец с серьёзным лицом не сойдёт. Явится – и мелькнёт. Проковыляет по улице от конца до конца, дальше не двинется. Подойдёт к стене, ни двери, ни окна не найдёт, к ручке вернётся – смотреть, как крутится ненадёжно. И вдруг, ощутив безнадёжную размытость грязных полутонов, затосковав по чистым, сверкающим краскам, внутрь возвратится, к матери прислонится, пригреется, как собачонка рядом с шарманкой. Мать его приласкает, рубашонку с изображением крокодильчика у сердца одёрнет, вопрошающе глянет: где был, зачем уходил?

Где? В Городе был.

Зачем? Вопрос безответный...