Откровенный разговор

«Самый откровенный разговор – это разговор с самим собой. Может быть, не каждый такой... но последний?»

На чтение потребуется 37 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы

 

 

 

...Люба сидела и смотрела с беспокойством. Он, поглядывая на неё, старался понять, может ли она уловить его состояние – так, чтобы увидеть отчётливо, как и он: «уже близко…»? Нет, судя по её нерешительному беспокойству, по порывам то одно сделать, то другое… – ничего она не видит. Просто слабый он для неё и больной; а мысли о смерти – это уж законно для их возрастов, тут и без всякого повода, в здоровии сущем подумаешь, а слёг, они так толпой в голову и лезут... Ты, конечно, сопротивляешься – что тоже естественно, – отодвигаешь их: ну, пошли прочь! Вот какая интересная штука – и не думать нельзя (какая-то доля разума есть ведь у каждого человека – а разум не может отворачиваться от того, что разумеется), и думать – тоже.. ведь житья тогда никакого не будет! Тогда уж лучше сразу руки скрестить, лечь куда полагается и... Тьфу, гадость!

И, конечно, они знают, что делать, – хоть беспокойно (ибо неизвестно!), но всё ж: научились, ещё с детства – видели, что другие делают, как ведут себя.. Иные, жаждущие побыстрее взрослыми стать детские умы, впитывают всё до малейших деталей – один из ритуалов этого притягательного (своей важностью, настоящей значимостью; уверенность – что бы они ни делали) мира больших людей, просто ритуал. И беспокойство полагается, и слова, и даже слёзы – всё это включается, срабатывает в соответствующий момент, затмевая что-либо, что может прорезаться само собой… Они до сих пор дети, но теперь они играют во взрослость на «законных» основаниях – они чувствуют своё взрослое тело, из зеркала на них глядит взрослый, да и другие (такие же играющие, корчащие из себя) – как со взрослым обращаются; и иногда такая важная у них роль – ты в центре внимания… давай, теперь от тебя ждут твоего верного участия, теперь твой выход, точно, как в театре, только важнее! – и ты не подводишь: вспоминая всё знакомое тебе об этом испокон веков, ты столько раз представлял это, тайно в мыслях репетировал, и теперь, вспоминая – подспудно и мгновенно, – выдаёшь... Волнуешься – хорошо ль сыграл? Но обычно все довольны, тут не особо взыскательная публика… – хотя, с другой стороны, малейший промах сшибает слово – оно ещё не произнесено, но после, когда актёра или актрисы не будет рядом, и останутся одни критики – эти всё выскажут.. А тебе среди них ещё жи... пардон, ещё играть и играть, – так что в такие моменты нужно постараться, не сплоховать; так что и бояться их.

 

В данном случае публики ещё не было. Парная сцена: умирающий муж... да нет, нет! Просто больной (но слова и все жесты наготове), беспокойная жена при нём... Нет, не знала она ещё, что он умирает; смотрела тревожно, смущалась, когда он отвечал ей взглядом, отворачивалась, начинала с тем самым беспокойством оглядывать комнату – будто в комнате причина, будто к комнате оно направлено, а не к живому человеку (вот ещё глупая застенчивость!), – потом смотрела опять… и всё-таки маялась: что-то надо сделать, что ж мы сидим-то?..

Ну а что ещё делать? Он понимал её волнение, но уже оно его не трогало совсем, то есть, почти – раньше бы он поговорил с ней: слово-другое (она бы унялась, хоть немного, – как по команде), но теперь и это было бессмысленно. Ничего теперь не имело значения – он знал. Оставалось только жить и ждать... чего-то. То есть, просто жить.

Он не боялся смерти, просто потому, что это выдумка. Наверно так он бы и объяснил, если бы чаще смотрел на свои понимания и пытался их при помощи слов выразить. Но самого понимания ему было достаточно, а толковать некому; это как лёгкое, но чрезвычайно действенное лекарство... Вот «смерть» – приходит одна мысль… – и тут этот пузырёк... они на самом деле очень похожи – может, в том и секрет: это как лекарство от вирусов, о котором однажды рассказывал доктор, с которым они ехали целых сорок минут в автобусе до города: лекарство против вируса делается из самого вируса. Непонятно, как и что там работает, но одно справляется с другим и оба исчезают. Вот так и мысли от смерти – кто-то чихнул этим, упомнил, а то сама жизнь подталкивает – но тут… другая мысль – они словно стоят рядом, смотрят друг на друга... та вторая мысль будто бы говорит: «Ну что, видишь, ты такая же, как и я, – просто мысль! А, значит, ничего важного» – и обе они утекают туда, где пропадают и все остальные, и всё... – есть ли такое место или они просто растворяются, как дым на ветру, неизвестно.

 

Таким образом, он не боялся никогда; теперь же, когда всё подошло так близко – то, о чём ты много слышал, видел издали несколько раз (не саму, а уже результат!), то, чего все почти боятся... что ты чувствуешь?

Фёдор чувствовал спокойствие. Некуда больше спешить, делать нечего... Последнее, конечно, беспокоило: даже невообразимо – как так, делать нечего?!! Но он сразу же смирился – откуда-то приобретается такая мудрость, которая, может, и не пригодится никогда, а то действует, в критических ситуациях... Но всё-таки зудело безделие, и было ещё осознанье (тоже практически бессловесное), что как-никак это особый момент (хотя бы этим вынужденным и неразрешимым безделием), и надо его провести по-особому. Что же ты будешь делать, ха-ха? Фёдор уже решил – через несколько минут после того, как проснулся и понял (по ощущению), и немного полежал, побыл с этим, когда утихомирились лёгкие волны души, вздетые предчувствием, как ветерком… Он просто посмотрит на свою жизнь, на эту жизнь, которую прожил, – просто оглянется, чтобы понять: верно ли, так ли, была ли в ней суть?.. Посмотрит, поговорит с собой об этом – единый раз (больше и не надо).

Это его очень заинтриговало, даже развеселило, эта пришедшая сама собой идея... – быть может (странно сказать!), как никакая работа, и будто открылось, запахло сразу то тем, то тем, прежними событиями, чувствами, думами, о чём раньше некогда было думать, – атмосфера прожитого, ещё без деталей, засочилась уже, стала доступной – надо было только погружаться теперь... Но тут вошла Люба, и пока нельзя было. Он не мог при ней совсем уйти в себя (а это и требовалось), она бы забеспокоилась ещё больше... – нет, нет (достанет сил ещё…): вот уйдёт, тогда, – пока уж полежим при ней спокойно. А это так хорошо, оказывается, – просто спокойно лежать... Он и болел-то в жизни всего наверно пару раз – некогда, ну некогда было болеть! Иные любят вылёживаться неделями – Фёдор, если бы о людях говорил, сказал бы, что им либо делать нечего, либо слишком они жалеют себя: ах, какой я несчастный – вот лежу тут, ненужный никому, бессильный, как бревно... То и правда – об этом он совсем никому не говорил (не хотел он ссориться с людьми, просто не хотел), но теперь, как и во всём другом, можно признаться себе: правда, что не нужен. Ну что за чушь? Это тоже попахивает пустословными романами со всеми их напыщенными речами – многие, видать, в это поверили: гуманизм да идеалы... Родился и живи – вот что. Живи как знаешь; делай, что видишь нужным, – у каждого здесь своя работа, кому дрова рубить, а кому, может, и романы эти писать… всякое бывает. А иному, может, и совсем ничего делать не надо – но это нужно уметь (не работать и не превратиться в скотину, а то в вещь!), Фёдору это, честно сказать, плохо представлялось... Хотя теперь – вот он лежит, и всё хорошо; ничего его не ждёт, всё в прошлом, кажись, завершено – что-то там выплывает иногда, но это мелочи, они его уже не задевают, – и ничего не ждёт: просто будь себе и всё – просто будь...