Хочешь, я тебе Москву покажу?

На чтение потребуется три с половиной часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы

 

 

 

Что нужно человеку, чтобы почувствовать себя счастливым? Поел, и ты уже – вот он! Покурить бы только…

Моя махорка от дождя превратилась в жиденькую вонючую кашицу, от которой пришлось сразу же ещё там, на дереве, освободиться.

Деловито хлопая себя по карманам, я выразительно посмотрел на своего старшего товарища.

– Что, курить охота? Вроде бы рановато тебе, но пора! На, накуривай шею до мосла! Раньше начнёшь – быстрее кончишь.

Сигареты у дяди Миши душистые, курятся в две-три затяжки, не успеешь прикурить, а уже губы обжигаешь. У Маргариты вчера точно такие же были: куришь и не накуриваешься. Я всю пачку в момент иссадил.

– Дядь Миш, а где ты сигареты берёшь?

– Тебе скажи, и ты там брать будешь.

– Нет, правда, где?

– Маргарита твоя вчера принесла целый блок. Всё тебя спрашивала: «А мальчик где?» «Какой мальчик? – говорю. – Он по всем статьям мужик вроде». А она всё: «Мальчик да мальчик!» Прозевал ты эту царь-девицу. По кустам шарахался, пока мы здесь чаи с ней гоняли. Марья вот еду прислала. Давай, кури, да за работу! К вечеру снова машина приедет. Успеть надо!

Придавив сапогом окурок, я прихватил топор и подался следом за наставником.

 

Весь день мы работали слажено. До обеда я обрубал ветки, а дядя Миша подгонял под размер раскиданные обожжённые прошлогодним палом стволы, опиливая верхушки.

Коротко перекусив тем, что осталось от вчерашнего ужина, мы после обеда подтаскивали брёвна к дороге: дядя Миша стоял у лебёдки, а я, зачалив бревно, препровождал его до самого того места, откуда будем грузить машину.

Работа подгоняет замешкавшее на отдыхе время, и вот уже, отлипая взмокшие рубашки от тел, мы снова в деле. Сыто урчит машина, медленно крутится барабан лебёдки, медленно ползёт очередное бревно к дороге. Дядя Миша кричит мне, чтобы я успевал небольшим ломиком направлять ствол, подваживая его торец, который так и норовит уткнуться или в землю, или в очередной пенёк.

Жарко. Хотя солнце уже давно перевалило за верхушки сосен, но дневной зной ещё не отпускает лес. Хвоя испаряет горьковато-смоляной дух, забивая все остальные запахи. Жарко и душно.

– Давай перекурим! – мой напарник глушит мотор, и вот мы уже сидим, сладко потягивая дым, всё на том же бревне, на котором вчера отдыхали мужики.

– Едут! – обрадовано вскочил я, заслышав тягучее, натужное гудение мотора.

Было слышно, как машина осиливает очередной подъём в сыпучем, уже просохшем после вчерашнего ливня песке.

– Едут, – подтвердил дядя Миша, оставаясь на своём месте. – Чего вскочил? Они и без тебя приедут. Сиди, отдыхай!

Я снова опускаюсь на бревно. Мой старший напарник или, вернее сказать, бригадир, прав. Чего спешить? Вот подъедет машина, шофёр откроет задний борт, вот тогда и спеши, да смотри, чтобы от тяжести пупок не развязался.

 

Коротко посигналив, возле наших брёвен остановился вчерашний грузовик, не спеша из кабины вылез шофёр, за ним ещё два мужика, но уже другие, незнакомые. Шофёр резкими движениями повернул запоры, и задний борт открылся с таким грохотом, что ворона, дремавшая рядом на суку, панически взмахнув растрёпанным крылом, с истошным криком взлетела, но потом, очевидно, раздумав, снова уселась на тот же самый сук.

Дядя Миша, поплевав на окурок, раздавил его и медленно пошёл навстречу мужикам.

Коротко переговорив с ними, он махнул мне рукой, и мы опять, покрякивая и подгоняя сами себя короткими безобидными матерками, стали грузиться. Свой голос, хотя и робкий, я тоже к случаю старался вплести в их голоса.

Давай, давай, делай, голубок белай! И накатывались брёвна одно на другое в объёмистый кузов, только успевай поворачиваться, да смотри не оступись; под бревно попадёшь – не воротишься!

Всякая работа в коллективе заставляет подчиняться общему ритму, это как роящиеся под осень птицы или стайки рыбной мелочи, которые тоже подчиняются всемирному закону стаи.

«Давай, давай, делай: полушубок квелай, валенки козиные, девки егозиные!» – и бревно уже на плечах.

Возле машины другая команда, чтобы бревно синхронно, враскачку закинуть в кузов: «Ну-ка-тётушка-Елена, подними-хмыря-с-колена! Подними-и-покачай! Будут-дети-невзначай!» – и последнее в обхват неподъёмное бревно с гиком и прибаутками ложится плотно с другими вряд. И мы, счастливые и усталые валимся тут же возле машины на траву.

 

– Мы славно поработали, мы славно отдохнём! – один из мужиков лезет в кабину и возвращается с большой хозяйской сумкой и ставит её в центр круга.

Закуска та же, но мужики сегодня другие. Следом вынимается бутылка пшеничной водки «Московская» с картонной бескозыркой, залитой белым сургучом – «белоголовка» по-тогдашнему.

Все оживились, задвигали локтями, примащиваясь к сумке.

Дядя Миша, посмеиваясь, стоял в сторонке. Я, несмотря на голод, без своего напарника не решался подсесть к мужикам и вопросительно посмотрел в его сторону. Дядя Миша молча открыл дверцу своей шаланды и передал мне банку свиной тушёнки в густой антикоррозийной смазке. Смазки было столько много, что банку пришлось вытирать большим, белым и бархатистым с исподу лопухом, похожим на гигантский лист мать-мачехи.

Теперь в круг присел и дядя Миша. В руках он держал литровую банку кислого молока. Откуда она у него здесь оказалась, я не знал. Мужики на его предложение испробовать домашней простокваши только посмеялись.

Мой наставник приложился к банке, отпил порядочно и протянул её мне.

– Ты, Михаил, как хошь, а парня не порть! Он, видал, как брёвна швыряеет! Ему к мужской компании прикипать надо. Жизнь у него вся впереди светит. На-ка! – один из мужиков вложил мне в горсть стакан с водкой. – Пей, не боись!