HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Иван Азаров

Ultima ratio

Обсудить

Повесть

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 31.10.2007
Оглавление

3. Часть 3
4. Часть 4
5. Часть 5

Часть 4


 

 

 

Стремглав летим мы на другой конец Города, дабы проведать давнишнего гостя наших сердец, страдальца Джозефа. В оранжевой робе солдата ремонтных бригад путешествует он подземными галереями. Отмеряет шаги вдоль темных ниш и стен, на которых танцуют отблески горящих факелов. Сперва Сэммлер шел спокойно, как и должен вести себя человек, переживший незадолго до описываемых событий столь дикое приключение. Мальчик ступал не спеша, потому что побаливала ушибленная нога. Через пару минут стало намечаться легкое движение на периферии видимого, активность, подмеченная неразборчивым боковым зрением. Джозеф забеспокоился и обернулся. Никаких поводов для подозрений. Голые стены, длинные коридоры, пустота, воцарившаяся на века. Сердце забилось чаще, исключено, кто бы мог здесь прятаться? Джозеф старался забыть о досадном движении, но оно принимало все более угрожающие размеры и приближалось к нему медленно, вкрадчиво, но с непоколебимой уверенностью в том, что всегда сможет продолжить свой бег. Будто загадочные частицы плясали за спиной путника, гнусная мошкара, мелкое зверье. "Бог мой, – крепился Джозеф, – я не сломаюсь, не сдамся на милость врагу, вот подожду, когда сие адское коловращение вплотную ко мне подойдет, и повернусь к нему лицом, я хочу знать кто мой враг!" Непонятное мельтешение, наполнявшее душу страхом, перерастало в немыслимый маскарад, и он грозился поглотить Джозефа. Невероятно, да что же это! Откуда взялись призраки, морочащие мне голову. Лучше не молчать, на фоне тишины и дробная поступь мыши будет казаться шагами человека. Сгинь, сгинь, пропади, прочь с моих глаз, изыди наваждение: мне не за что нести такое наказание! – закричал Джозеф во все горло. Эхо разнесло его крик на многие километры вокруг. С удовлетворением он прислушался: беготня унялась, никто не готовил козней и не пережидал в засаде беспокойный момент. "Боюсь, я чересчур взволнован и мне чудится много лишнего, но подтвердить данное соображение не удастся в одиночестве. Одиночество пугает, все кругом настораживает, везде мнится подвох, чудится ловушка, недобрый умысел. Но с другой стороны страшнее остального враг, долгое время остававшийся вне подозрений, враг, которого мы принимали за нашего сообщника. И от таких избавлен я все-таки. Длинная галерея обрывалась остроступенчатой лестницей, закончившийся переход открывал вид на станцию, отделанную розовым мрамором. Ужасающий беспорядок царил вокруг. Вся платформа была завалена мусором, расколотыми бутылками, очистками от овощей. Трудно было и вообразить размах вандальских пиршеств. Отвратительный запах заставлял дышать с помощью рта: у каждой колонны было наблевано, высохшие лужи крови крепко присохли к полу. Клочья человеческих волос, раскиданных здесь и там, позволяли строить предположения о том, что происходило в метро неделю или месяц назад. На Джозефа удрученно взирали со стен фрески и мозаики, их удивление не знало предела. Это скорбное зрелище заставляло Джозефа сравнивать пребывание здесь с посещением развалин Помпей или прогулкой по Содому и Гоморре, наказанным за свои прегрешения. Так и моя Родина наказана руками своих граждан. Жив проклятый Город отныне будет только в памяти потомков, да и они, пожалуй, будут теряться в догадках, относительно того, кем мы являлись: просвещенной нацией ученых и поэтов или страной господства самодуров и излишеств. Но излишне повторять, что страх оздоравливает нацию, ибо нашу не могло испортить уже ничто. Страну срама и неизбывного позора, где любое благое начинание или явление немедленно сводилось к выгоде власть предержащих и к горю подчиненного люда. Страну бесконечного раболепства и непрестанного кипения людских масс в желании истребить все и сотворить все заново. Государство, в котором наиболее верным толкованием сокращения СМИ представлялась фраза: "Сознанием манипулируют интерпретации". То было время, когда дети помыкали родителями, когда гении гнули спины за гроши и кляли судьбу за то, что не родились домашними животными. Время, по сравнению с которым собственное царствование показалось бы Лиру раем. Его можно было обозначить, как засилье бездарностей, торжество примитивных воззрений, эпоха дешевых лозунгов и поразительной доверчивости, поголовной наивности людей. Джозефу казалось, чем глупее трюк циркача, тем охотнее на него все велись. Время, когда все кичились своей безграмотностью. Это было государство, перевернутых ценностей, государство, в котором преобладание недостатков над положительными сторонами было столь велико, что казалось намеренным, казалось шуткой, неумелой комедией. Для Джозефа это было временем плавающих ориентиров, временем, когда доселе прозрачный кристалл жизни начал мутнеть, когда пропала былая простота и ясность. Момент жизни, овеянный смертной скукой и боязнью зыблемых ценностей, мгновения, просиживаемые на берегу Реки. Тогда в осенних туманах Джозеф разваливался на корпускулы и нити, растворялся в упрямом потоке людской суеты, тянущей свою лямку, словно осел, не обращающий внимание ни на что остальное до тех пор, пока его, как следует, не огреют по голове: "Остановись, прислушайся, что-то не так, мы катимся под откос!" Страна замерла в ожидании, что-то будет сейчас! И было поздно искать выхода, просить прощения или советов, доверия или времени, наступил конец, и это также очевидно, как и то, что былого не воротить, что прольется много крови, что жертвы будут со всех сторон. Народ стоял на пороге катастрофы, и даже ярые фанатики содрогались при мысли о том, что придется им совершить. Но это было неизбежно. Преданными зрителями сидели на ветвях жирные вороны. С женских губ была стерта помада, тяжесть войны опять падала на их плечи, они поголовно рядились в медсестер, поварих и чернорабочих на заводах. Дух войны поселился здесь надолго. Он нарисовал жизнь горожан заново, с чистого листа, руководствуясь нормами многолетней давности. Война повернула время вспять. Люди осунулись и ходили с перепуганными лицами, и только самые стойкие, храбрые или безмозглые не теряли присутствия духа. Джозеф прохаживался туда и обратно, дожидаясь поезда. Но тот все не казал носа из своей темной норы.

Сэммлеру кажется, будто за ним следит пара внимательных глаз. Будто с него не сводит взора вставший за колонной шпион. Кто-то дышит в спину, кто-то сдерживает стук возбужденного сердца. На платформе станции два ряда колонн. Джозеф выбежал на середину, чтобы проглядывать одновременно оба ряда. Он быстро промчался вдоль всей платформы. Но преследователь опять умудрился скрыться. Где же он, за какой колонной таит свой замысел? Джозеф решил брать тем же. И сам прислонился к колонне с лицевой стороны, то есть пойди он вперед, он уперся бы в следующую колонну этого ряда. Холодный, гладкий мрамор, слегка поблескивают в нем отражения ламп, которые елочными игрушками развешаны по потолку. Он губами прикоснулся к немому камню и принялся вслушиваться, на этот раз мелкий топот не останавливался. Дальний ход отдавался еле слышным эхом в просторах зала. Принять решение: выглянуть вправо или влево из-за колонны. При этом по правую руку окажутся основные площади, впрочем, они под контролем и с легкостью просматриваются. Другое дело: шпион способен прятаться точно по диагонали в соседнем ряду за дорическим ордером. Дожидаться своего часа. Ладно, – Сэммлер огибает колонну слева, и проворно льнет к следующей. При этом под наблюдением находилась правая половина пролета. Таким образом, враг не проскочил навстречу ему в противоположную сторону. Из того факта, что юный контрразведчик двигался с края станции к ее центру, со всей очевидностью следует ограничение пространства перемещений его тактического противника. Вместе с этим теоретиком стратегии сухопутного боя и разведки мы попытаемся запереть зверя в его собственном логове. Джозеф движется тихо, ступая на мысках. Ни единого движения не было замечено за это время. Как перед бурей замолкает океан. Но вот и закончилась станция, впереди стена. На дверях неповрежденные печати, а сигануть в тоннель шпион не мог: давно известно, что для борьбы с хулиганами и вредителями в тоннели закачан ядовитый газ, который под действием вентиляторов и из-за выгнутого вниз профиля подземных коммуникаций, не выходит на платформы. Куда он мог спрятаться? Осмотрен каждый уголок, наверное, на станции никого и не было; почудилось движение впотьмах, шорохи в нишах, вздохи там, где нас нет. Скорый ход подозрительных теней. Не стоит огорчаться, с кем не бывает. Для порядка Сэммлер следует на середину каменной гробницы городских подземелий и дожидается поезда там, но мания преследования не дает ему покоя, боязливо он отступает от края платформы. Как бы кто нечаянно не подтолкнул украдкой, и как бы не очутится на рельсах растерзанной грудой мяса. Локомотив не появлялся, что послужило причиной его задержки? Джозеф нервно мял шнурок от куртки и прохаживался пять квадратов мозаики туда, пять обратно. Но дикий визг, донесшийся из самых глубин ада, возвестил ему о конце света, самые страшные опасения нашего героя оказались воплощены в жизнь. Он слетел на пути и пребольно расшиб коленку о каменные шпалы. В порыве страха он, ничего не соображая, попытался тут же взобраться обратно, но худющий человек в потрепанном замшевом пальто лихо смазал ему тростью по голове и заставил вновь подниматься на ноги. "Пусти меня, что ты делаешь сумасшедший, сейчас покажется поезд и мне тогда несдобровать!" Но тот только визжал от радости, что поймал Джозефа в ловушку, и стучал тростью по краю платформы, чтобы отпугнуть мальчика. Он бесновался и брызгал слюной. "Опомнись, к чему тебе моя смерть, отпусти меня наверх, ты, верно, меня с кем-то спутал!" – тщетно пытался образумить маньяка мальчик.

– Я слеп и мир обращен ко мне темной стороной, он взрастил во мне темные стороны моей души; считай, я отвечаю ему той же монетой, – неожиданно зашепелявил сумасшедший. Я вижу только тьму, но я чую, как ужас смердит у тебя подмышками, и в уши ко мне просится тяжелый присвист твоего дыхания и глухой стук запертого сердца. Тебе отсюда не выбраться, ты обречен на смерть так же, как обречен стать мне пищей, после того, как по тебе пройдется поезд.

– Псих, что ты мелешь…

– Молчать, я сейчас главный, на меня уже достаточно кричали в прошлом, теперь вы будете меня умолять о пощаде, и ты будешь первым!

– Еды полно в магазинах и они не охраняются, наешься досыта, зачем я тебе сдался, пусти меня.

– Я шага не ступлю из метро, мне есть, кого опасаться, там бродят духи, которых мне не одолеть, которые движутся тише, чем я, чья рука тверже стали, а мысль разит на расстоянии! Ангельских войск легион сторожит все выходы из метро, но и сами они опасаются заходить в мои владения. А здесь я полноправный хозяин. Но вот, движется твоя смерть, прими ее, как подобает мужчине: повернись ей навстречу, слышишь, вот, вот она, приготовься, скоро произойдет главное событие в твоей жизни.

– Может, и главное, но надеюсь не последнее, – Джозеф пытается отбежать и забраться на платформу в стороне от умалишенного.

– Ха-ха-ха, нет, не выйдет, умри, умри, пришел твой час, я тебя не выпущу отсюда!

Грохочет, сыпет искрами и сверкает прожекторами подземное чудовище, неспешно оно обращает на меня свой взор, и ускоряет ход. Оно, подобно времени, сокращает расстояние между моим любимым героем и его кончиной. Неумолимо и хищно. Что сделает наш Джозеф? Все пришел конец, беги, не беги – нет разницы, тебя расшибет в лепешку, поздно вспоминать былые дни, не осталось ничего, он вновь новорожденный. Словно вняв словам помешанного, Джозеф оборачивается навстречу составу и его глупо ухмыляющемуся свиному рылу. Прислоняется к стене и глядит вдаль, затем с вызовом смотрит на старика. Тот настораживается и пытается уловить причину стихших просьб пленника. Тот устремляется навстречу локомотиву и бежит, не страшась столкновения лицом к лицу. Когда шансов выжить почти не осталось, наше поведение становится таким, каким бы оно было в ситуации гипотетической игры, принципиально лишенной летальных исходов. Мы идем на сумасшедший риск и на диковинные трюки. По мере приближения к головному вагону составу Сэммлер начал смещаться влево, ближе к стене. Затем он с разбегу ступил одной ногой на стену и успел коснуться другой, сильно выпрыгнув вверх. В этот момент цепь грохочущих вагонов закрыла бы его от наших глаз, находись мы на платформе. Сделал он это неслучайно, дело в том, что, прижавшись к стене на некоторое время, он уцелел. Далее Джозеф вцепился руками в раму, заранее выбранного окна. Состав, двигавшийся в противоположную сторону, перекрутил в воздухе тело мальчика и с размаху захлестнул его на крышу вагона. Не приходя в себя, Джозеф соскальзывает на платформу и бежит к слепому. Тот поражен: « Как он сумел уцелеть, это невозможно! Он бессмертен. Пришел мой час, но и я не сдамся. Сперва побегай за мной, моя смерть. Я тебя не боюсь, ибо мне не видно твоего звериного оскала". Джозеф движим жаждой мести. Только бы ухватить сухопарого старичка, монстра в человеческом обличии. "Я хорошенько его проучу, так, чтобы его собственное учение выбьется из головы!" Помешанный с нечеловеческой прытью огибает одну колонну за другой, при этом он умудряется помогать себе тростью, которая снабжена крючьями, он перепархивает от колонны к колонне и почти не касается ногами земли. Вскоре он скроется из виду и все преимущество Джозефа сойдет на нет. В последнем броске юный натуралист падает на платформу, скользит по ней и хватает за штанину прыгучего демона. Тот спотыкается и случайно выпускает трость из рук. Падает и бьется о платформу, замирает. Его лицо разбито, он дышит, словно загнанный заяц. Теперь ему не вырваться: слишком он хрупкого сложения. Да и возраст уже не тот.

– Ты попался, – замечает Сэммлер.

– Знаю, – отвечает старик, – но пойми: это был не я. Одиночество, унижение, желание мести творит с нами что-то невообразимое. Я превратился в чудовище, в монстра. Я больше не внушаю жалости, я могу вызвать только страх. Я животное, я инвалид, я мерзок, и гнусными деяниями я пытался расквитаться с миром за свою неудачную жизнь. Ведь именно люди воспитали во мне демона. Мне нет оправдания, сейчас, когда ко мне возвращается разум, я и сам не в состоянии узнать себя. Как я низко пал! Отчего мне выпала столь ужасная судьба, что люди перестали меня считать себе подобным? Конечно, легко меня осуждать, когда вам все время улыбалась удача, когда жизнь не толкала вас на преступление, когда вы купались в роскоши, а зло творили чужими руками, но попади вы на мое место, еще неизвестно, кем бы стал каждый из вас. Не тяни времени, убей меня сразу: моя рука бы не дрогнула, пусть твоя будет столь же твердой.

– Нет. Нет, я не стану этого делать, – Джозеф молчит, коленями придавливая старика к земле.

– Значит, ты собиратель душ, и моя тебе ни к чему?

– Опять не то.

– Привяжешь меня к рельсам, подлец, хочешь видеть мои страдания, цедить по каплям мою боль?

– Ты свободен, иди на все четыре стороны, побежденные вызывают лишь жалость. Ты не посмеешь больше напасть на человека, обезоруженный людским пониманием. Не знаю, для чего я так поступаю. Но убийство – попытка перекроить мир, а я не сторонник перемен. Я их боюсь, я страшусь времени; будь это в моей воле, я остался бы навсегда в уединенном королевстве, где нет смерти и новых лиц. Замена старого новым терзает меня невыносимо.

– Ты святой!

– О нет. Я грешник и грешники любимы мне (рыдает). Я пришел в мир не творить расправу, а проповедовать добро и терпимость. Я тебя понимаю, а потому могу простить, ступай, мой друг, мир больше, чем тебе кажется.

Старик подымается, он дрожит, он растроган, текут слезы из незрячих глаз: "Прости меня!" Джозеф поворачивается и собирается садиться в поезд. Старик молитвенно протягивает к нему руки. "Скажи, как мне присоединиться к тебе, чтобы следовать за тобой повсюду?" Сэммлер медленно поворачивается: " Трижды поклянись мне в верности, а при первом удобном случае предай меня врагам". Старик смотрит вслед Джозефу продолжительное время. А затем падает; из щелей между зубами струится кровь, красная, как восток утром. Волной кровь закрывает подбородок. Молчание наполняет зал. Джозеф уходит, старик умирает и падает лицом вперед.

Укачивает в вагоне мерный ход и стук о рельсы. За окном мелькают полосатые таблички и надписи с цифрами. Пучки проводов лозами вьются вдоль серых стен. Но напротив сидит странный субъект, его пытливый взгляд нервирует натерпевшегося за сегодня Джозефа. Одет он на редкость прилично: в костюмчик с брюками, ботиночки блестят, словно зеркало. Тем более, что кроме них двоих в вагоне больше никого, и они незнакомы.

– Не позволите полюбопытствовать, с какой целью Вы в столь неподходящий час едете на метро по опустевшей столице? – начинает разговор человек в костюме.

– Так катаюсь, гуляю, – с неохотой отвечает ему Джозеф.

– То есть как, – поражен Костюм, – Вы что ж, не на службе?

– Я не слуга, – замечает Сэммлер.

– Все мы слуги своего Отечества, – с пафосом возражает Костюм.

– Мне всегда казалось, что отечество должно служить своим гражданам. А потом, Вы, что тоже на службе?

– Разумеется!

– Стало быть, Вы не отечество, а отечество – те, кто рангом повыше Вас?

– Глупости, по какому праву вы отлыниваете от своих прямых обязанностей?

– Прямых, косвенных, выражайтесь поконкретнее: во мне не найдете своего собрата-политика, демагога, болтуна, позера и пустомелю.

– Не пытайтесь меня раззадорить, я не поддамся на ваши провокации. Разумеется, речь идет о воинской повинности.

– Из повинностей мне известны барщина, оброк, но я был рожден не крепостными и не холопами, чтобы их отбывать.

– Ваше поведение слишком типично, даже заносчивость не добавляет вам оригинальности. Но все едины перед лицом закона, вы, таким образом, поступаете очень некрасиво.

– Чепуха! Добропорядочность не имеет ничего общего с добром и, тем более, с нравственной красотой. А закон – это так. Абстракция, символ, знак, пугало для несовершеннолетних и палач для животных в людском обличии. Закон сделан людьми, отсюда проистекает его обязательное несовершенство. Закон не может быть неизменным, он обязан быть непрерывным процессом. Ежели он прекратил свою эволюцию – все: он принялся вредить людям, ради которых появился на свет. Нынче закон – предмет насмешек и пересудов, к нему утрачено доверие, он ненавистен. Закон не могут блюсти люди, подобные вам:

Кому свой меч вручает Бог,
Быть должен так же свят, как строг:
Собою всем пример являть…
Позор злодею, что казнит
За грех, что в нем самом сокрыт!
Втройне стыдиться должен тот,
Кто ближнего пороки рвет,
Как сорную траву на поле,
А свой порок растит на воле!  

Законы, в обществе, созданном вами, подобны драгоценностям в руках нищих или дикарей, они столь же неуместны и бесполезны. Ваши издохшие заповеди походили на садовника, что состригает молодые побеги и не позволяет дереву развиваться. Юриспруденция стала синонимом сутенера или сводни, торгующей нашим временем и судьбами.

– Не торопитесь упрекать меня в грязных делишках. За мной ничего не числится, а вот Вы, например, по какому праву прошли в метро, закрытого для посещения в настоящее время в связи с военной обстановкой?

– Я уверен: наши предшественники строили эти коммуникации не затем, чтобы их продали в частные руки обманщиков и торгашей, захвативших все, представлявшее ценность. Отчего вы решили, будто вам позволено регламентировать наши радости, доходы, перемещения, все ограничено, кроме ваших аппетитов. Полно, строить из себя ангелочков, выборов ждать еще долго. Пусть даже Вы не такое крупное лицо, но цепь порока начинается и раньше: О, если б все, имеющие власть,

Громами управляли, как Юпитер, –
Сам громовержец был бы оглушен.
Ведь каждый жалкий, маленький чиновник
Гремел бы в небесах.
Его не убедить: мера самозванцу неизвестна,
Жажда помыкать затмила взор.
Речей разумных смысл ему не ясен,
Доводам простым не внемлет он,
Как бешенством спаленная собака или
Обезьяна, человека младший брат,
Что на потеху зрителям упорно рожи продолжает строить.  

Поступки, в которых людей вашей профессии и образа жизни обычно замечают, были предсказаны много веков назад. Вам даже нет нужды кого-то из себя строить. Обмануть вы можете только непросвещенную чернь, каковых вы и пытаетесь сделать из нашего народа. Чем грязнее и подлее было ваше собственное поведение, тем больше ужесточали вы законы. К счастью, вы были ограждены от его карающей длани, словно он создан не для вас, словно вы люди другой породы и от закона найдется у вас иммунитет. Сила, сосредоточившаяся в ваших руках понуждала вас проверять ее необъятность, безграничность. Любая причуда, пришедшая вам на ум, тут же воплощалась в жизнь. Играйте с судьбой, рискуйте, бейтесь об заклад с фортуной, но знайте: "Легко и просто в преступленье впасть,//Когда ему защитой служит власть."

– Знаете, тяжеловато отвечать на все обвинения сразу, тем более, что Вы и пытались хоть как-нибудь структурировать свою обвинительную речь, а кинули в меня целый ворох насмешек, цитат и дичайших сравнений, будто вылили ведро помоев. Я скажу так, и знаю: многие меня поддержат, и большинство со мною согласится: людей, наш народ, всю эту толпу надо усмирять, необходимо каждый вечер загонять их в загон, а каждое утро выводить пастись на луг, иначе, кто знает, что случилось в противном случае: поднялся бы бунт, началось восстание, везде воцарился бы хаос. Все добродетели зеркальным образом заместились бы на соответствующие пороки, вместо школ и детских садов везде бы понастроены бордели оказались. Власть должна держать людей в ежовых рукавицах, власть, как опытный наездник: вовремя пришпоривать обязан и шоры не снимать. Усмиренная лошадь и не подозревает, что спокойно бы скакала без наездника. Вам это чувство превосходства наверняка знакомо, ощущение брезгливости по отношению ко вкусам черни.

– И не пытайтесь ко мне подольститься, сейчас дело не в том, к кому я себя отношу и что думаю по поводу массовой культуры. Вы ко всем нам относитесь, как к средству и отчего-то возомнили себя достойнее прочих людей. Очень верно этот момент подметил Шекспир:

Ты уличную женщину плетьми
Зачем сечешь, подлец, заплечный мастер?
Ты б лучше сам хлестал себя кнутом
За то, что втайне хочешь согрешить с ней.  

Вы не боги и не дворяне или аристократы, но отчего-то полагаете, будто от природы ваше положение выше положения других людей. Вы располагаете ими, словно рабами, хотя обязаны им всем, вплоть до своих круглых сытых лиц. Вы не замечали? – все, вращающиеся в ваших кругах, моментально тучнеют и полнеют. Их лица приобретают мерзкий оттенок довольства и брезгливости. Вам никогда не стать знатью в том смысле, в котором этот слово употреблялось до революции. Вас впору называть отбросами общества, забравшимися чересчур высоко. И боюсь, чтобы согнать вас придется приложить немало сил. Ваши дни сочтены, а в вашем сословии историки предпочтут умалчивать, словно и не существовало этого пятна позора на панораме истории нашей страны. Внушительность зрелища вашего свержения с престола, который вы успели обратить в хлев, будет сравнима только с внушительностью бездны ваших прегрешений. Люди будут и радоваться, и содрогаться одновременно, но в ужас мирных граждан приводить будет не зрелище ваших окровавленных тел, а дитя, что они пригрели у своего сердца, и которое так долго сохраняло втайне свой истинный облик вампира и чудовища.

– Замолчи, замолчи, немедленно прекрати! Ты подстрекаешь народ к погромам и убийствам.

– Нет, вы заблуждаетесь. Я, скорее, дух грядущих кровопролитий, я призван их оправдать своими страданиями, но, полагаю, вам не уловить ни толики юмора в моих апокалиптических речах. Ваш рассудок закоснел в стандартных формулировках каждодневных проявлений ораторского мастерства. Профессия дурить людям голову дала о себе знать: вы и сами поглупели изрядно. А такой аспект вашего мастерства, как умения казаться хорошим человек, субъектом, заслуживающим доверия, тем не менее, не делают из политика хорошего актера.

– Вы грозите расправой своей Родине, вы фанатик и будете гореть в аду!

– Как бы все места не оказались там заняты, да и хватит сорить громкими словами: политику, дельцу, заимодавцу это не к лицу.

– Выметайся из вагона, подлец, ты заслуживаешь немедленной казни, жаль, народа не соберется на отличное зрелище. Прочь, позор своего поколения! Сгинь, ублюдок, при чьем появлении краска не сходит с лица у всех матерей при мысли о том, что и Вы приходитесь кому-то сыном. Что стоишь? Выметайся немедля! Пошевеливайся и не взирай на меня с гордостью и вызовом!

– О боже, какая сцена, вы превзошли самого себя. Какой пафос и верность традициям Вы говорили чрезвычайно убедительно, но меня вам убедить не удастся, ибо ваше червивое нутро мне видно насквозь.

На ближайшей станции мистер Костюм стремглав выбегает из вагона, на нем и лица, впрочем, нет, а выглядит он действительно жалко и потрепанно, не зря, видно, говорят, что профессия политика более всего напоминает профессию проститутки.

Тем временем, Генрих в порыве губительного отчаяния завершал одно из стихотворений, которое с натяжкой получилось бы назвать удачным:

Когда последним вздохом мнится осень,
Опять мятущийся твой облик зрим,
Лепечет листьев умирающих напев.
Одной тобой я уж давно томим,
Дневную славу я, охотно бы презрев,
К тебе летел бы окрыленный,
И нынче неземной красой плененный
Наверно, вспоминаю о тебе,
А, в общем, о неверной нам судьбе.  

После часа бесплодных мучений Генрих перешел к работе над собственным сценарием фильма, в котором молодой Джонни Депп играл бы, столь рано от нас ушедшего Томми Болина, а Орландо Блуму предназначались роли сразу двух известных спортсменов: Семена Полтавского и Роже Федерера.

В тот самый миг Джозеф Сэммлер выходил из метро на станции Перово, где-то неподалеку от Зеленого проспекта. Рядом находилось пересечение двух небольших улиц. Врата ада были окружены близко подступавшими угрюмыми домами кирпичной кладки. Как только голова Джозефа показалась над поверхностью земли, его окликнул голос человека явно невежественного и неприветливого. Он сторожил выход из метро и сидел на стуле, одетый в тренировочные штаны, сапоги и нелепый полушубок.

Сторож:

Кто тебя пустил в метро, и что ты делал там, ответь? Или придется отвечать за свой поступок по строгости закона всей. Признайся сам: замыслил преступленье, и план свой бережешь, – открыть тогда придется. Выпытаем его мы у тебя.

Джозеф:

Поверьте мне: ответить со всею откровенностью желаю. Я знать не знал о мерах предосторожности такой. Зовут меня Автолик, и по надобности я ехал подземным поездом.

Сторож:

Никто про самого себя не скажет: да в праздности шатался я по граду стольному, прости меня усердный сторож. Каждый приберег нужду на черный день. Что с тобой: да отчего ты грязен так, оборван и побит?

Джозеф:

Повстречался мне бродяга окаянный. Меня он обобрал и поколотил, так, что я чуть с жизнью не простился.

Сторож:

А имени его ты не припомнишь?

Джозеф:

Ну, как же! Отлично помню, передо мною он бахвалился своим коварством, назвался он Джозефом в тот раз.

Сторож:

Отлично, молодец, Автолик! Скоро мы поймаем мучителя, злодея. И воздадим ему за прегрешения его.

(Странный человек с широким рюкзаком крадется у Джозефа за спиной, стараясь пройти незамеченным. Сторож обращается к нему.)

Постой, куда же ты, не торопись! Вначале я тебя и не заметил. Что за чудеса, как тень бесшумно крался ты.

Незнакомец:

Все верно, я тень того за кем я крался.

Сторож:

Как так? Тебя случайно звать не Джозеф. А фамилья как? (Джозефу)

Джозеф:

По фамильи Сэммлер, припоминаю я.

Сторож:

Так вот, не ты ли Джозеф Сэммлер?

Незнакомец:

Если б так, я скорее был бы не тенью вашего собеседника, а его родственником!

Сторож:

Что за смысл ты от меня таишь? Вы вдвоем дурите меня, но, клянусь, меня вам не провести!

Джозеф:

Посудите сами, ведь тень и вправду родственником далеким мне придется. А общие корни у нас – солнце, что меня освещает и земля, по которой силуэтом бродит тень.

Сторож:

Ты мне по душе, ты ловкий малый, за словом ты в карман не лезешь, ответом я твоим удовлетворен.

Незнакомец:

Который час? – не откажите в любезности мне сообщить.

Сторож:

Сейчас взгляну; скоро пять пробьет. Ах, хитрец!

Джозеф:

Что произошло, бесстрашный привратник? Чем Вы так удивлены?

Сторож:

Не сбивай меня! Пусть пять пробьет, но секунды не прошло, как он пропал, момент удобный улучив. Вот человек: незаметно появился и также бесшумно пропал.

Джозеф:

Остались мы вдвоем. Так мы близки, и все же мы враги!

Сторож:

Скорее, наоборот, мы враги именно потому, что остались в одиночестве и кроме нас здесь никого. Ведь, когда толпою мы окружены, ненависти природной суждено обратиться на множество людей, и так безбурно переходит в безразличие вся злость.

Джозеф:

Но мы – сторонники различных сил: порядка и свободы.

Сторож:

И вправду, плохо государство то, что ставит волю человечества превыше закона!

Джозеф:

Плох закон, стремящийся свободу обуздать.

Сторож:

Желания иных людей преступны; свободы им давать нельзя.

Джозеф:

И разгулявшийся закон не менее опасен, чем пес кровавый, сбежавший от хозяина.

Сторож:

И кто ж его на цепь осмелится обратно посадить?

Джозеф:

Положим, я. Засим оставить нужно мне тебя. Мне пора, будь на чеку. В отличие от меня, вам есть чего бояться. Старуха с косой неподалеку бродит.

Свинцовый сон ослабил свою хватку, и за несколько мгновений до того, как пробило пять, Тараканов очнулся лежащим на полу. Проснувшись неожиданно, он отлично помнил приснившийся ему сон, а потому решил его записать.

 

Oreodytes (краткий рассказ, записанный Генрихом).

 

Солнечная долина, не ведавшая огорчений и утрат до этого дня. Заливные луга, светлые леса хвойных пород. Альпийская местность, девственная чистота нетронутой природы. Опрятное поселение с деревянными домами и булыжными мостовыми. С маленькими продуктовыми магазинами и продавцами, которых всех знаешь с детства. Безвыездно гостит здесь тишина, на первый взгляд здесь никого не живет, лишь доносится откуда-то сверху детский смех. Мы замечаем компанию детей. Их трое, им около 13 лет. Смуглые, загоревшие под жаркими лучами горного солнца. Торопливое щебетание, веселое беспокойство, маленькие секреты благословенного возраста! Он замечает, что некто третий крутится около нее слишком долго. От этого ноет сердце, ком отчаяния моментально подкатывает к горлу. Взгляд задерживается на белых кружевных рукавах короткого летнего платья. Они колышутся, будто на ветру. Он взглядом умоляет ее прекратить, но она делает вид, что не понимает его и продолжает беззаботный разговор. "Может быть, сходим в сад?" – только бы не оставаться на одном месте. Робость не оставляет места ясности и правде, дым тайны застит глаза детям. Она прелестно хмурится в ответ на его недовольное молчание. Наконец, она отходит и раздраженно говорит, что заведет интрижку с другим. Он обижен, удивлен, оскорблен. Как же было прекрасно, когда они еще не осмеливались называть все своими словами! Первозданного порядка больше нет. Они разрушают его своими руками, будет что угодно, но прежней чистоты не вернуть. Как жаль, они не осознают еще своего счастья, потом они будут страдать и плакать, а теперь ни за что не уступят друг другу. В ответ, он хочет побольнее уколоть ее, тоже удивить, отомстить за то, что она первая совершила опасный шаг. В этом возрасте дети еще не умеют просить прощения, зато с легкостью ранят друг друга, даже не замечая того. "Мне то что, я уже давно "дружу" с Алленом", – отвечает он и уходит, покидая их изумленных.

Дети директора местной школы вместе играют на пляже, но грозный убийца в железном панцире, спрятавшийся в кустах на другом берегу озера сверкает глазами и гипнотизирует их. Они бросают свои занятия и босиком идут туда, где их сожрет человек в железных доспехах. Скорее всего, они не последние.

Директор школы организует какой-то праздник. Длинноволосый Аллен говорит ему на ухо, директор благодарит за совет, а Аллен замечает, что будет довольна и жена директора. Вместе они выходят из кабинета директора, о чем-то оживленно разговаривая, но перед этим директор поворачивает фотографию в рамке изображением вниз. На фотографии изображена она улыбающейся.

А Джозеф выходит из подземного перехода и держится правой стороны улицы и идет вдоль пятиэтажного дома, крашенного в желтый цвет. Встречает ресторан с заколоченными дверьми и завядшими растениями в кадках. Эта улица пересекается очень на нее похожей и идущей относительно нее под прямым углом. Разбитая табличка из пластмассы любезно сообщает Джозефу о том, что ранее эта улица называлась 2-ой Владимирской. Реклама ковров соблазняет покупателей оголенным телом модели с подведенными глазами. Джозеф смотрит себе под ноги и поднимает мягкий белый ластик, специально для художников который. В недоумении он кладет его себе в карман. Придется принять чужие правила игры. Но перед принятием этого решения он был пронзен острейшим воспоминанием. Шестой и седьмой классы, его школы, где заставляли заучивать огромные латинские тексты. Злобный и надоедливый карлик Можжевелов домогается высокой, обаятельной Оли. Сам Джозеф был здесь как бы не при чем, он не умел глупо улыбаться и говорить другим из желания подольститься. Он был чересчур стеснителен и скован. Он боялся объяснений и опасался играть в открытую. Можжевелов с глупой улыбкой на перемене между подряд идущими уроками латинского таскал у Оли вещи: пенал или ручку. Джозефа это всегда бесило, и он сначала догонял Можжевелова, затем хорошенько его встряхивал и отбирал стащенную вещь. Тот особенно и не сопротивлялся, только смеялся, закатывал глаза и молил о пощаде дурным голосом. Сэммлер понимал: по дурацки, скорее всего, выглядит он. И именно он постепенно становился лишним в их междоусобных играх. У Ольги были прямые, светло-русые волосы и короткая прическа, в виде собранных сзади в пучок волос. Даже, когда она старалась выглядеть серьезной, вечная улыбка царила у нее на устах. Солнечное существо. Подробнее об этом вспомнить трудно, кто-то из предков у нее был нерусским. От них она унаследовала суженный разрез глаз и лучащуюся теплым южным солнцем кожу. Она иногда прищуривалась и часто шушукалась с подружками или смеялась. В школе она появлялась в джинсовой юбке цвета морской волны. Но развития этой пьесы он так и не дождался, а перешел в другую школу, где и был положен конец всем его сладким мечтаниям. В восьмом классе он уже учил, чем ферменты отличаются от обычных катализаторов, и рассматривал в бинокуляр огромных стрекоз из рода Кордулегастер. Только в одиннадцатом классе он осмелился позвонить своей бывшей однокласснице. Непостижимо, как он решился на этот поступок. Джозеф избегал встреч с прошлым, которое, как ему казалось, всегда глядит на него с укором. Одноклассницу звали Аня. Она пришла во второй класс латинской школы одновременно с ним. Это как-то их связывало на протяжении всех пяти лет. Он даже считал, что в некотором роде должен оказывать ей покровительство, оберегать ее. Она конечно была не столь броской, как ее подруга Ольга. Она заплетала волосы в длинную косу, носила очки и ходила в одежде неярких тонов. Но изредка он подмечал в ее походке необъяснимое изящество, величественность, царственную медлительность. Чудную черту, что засверкает, будто бриллиант, если осветить ее под нужным углом. Она могла так улыбнуться, что замирало сердце, что слова оставались в груди невысказанными, так, что ее просьбе уступил бы любой. Но она не оказала заметного влияния на его жизнь. Прошла рядом, но они разминулись. Но тогда Джозеф зачем-то ей позвонил и волновался при этом до дрожи в руках. В том разговоре он узнал: все в порядке, все, как всегда, и отчего он не пришел на последний звонок в их старую школу? Еще она сказала непонятную фразу, реплику, вырванную из контекста. Ей не нравилось, как себя ведет Можжевелов. Он стал какой-то не такой, неприятный. Не ясно, какой смысл таился за таинственными словами, а предполагать Джозеф не смел. Когда придут времена, и истина откроется. Только после окончания войны, да с нами в качестве живых. Думы, обращенные в прошлое, волнуют нам сердце неизъяснимым страданием. Они живительны неосязаемостью, события, которых уж нет, не отягчают душу, как прежде. Ветер прошлого не колышет волосы ныне.

 

 

 

 


Оглавление

3. Часть 3
4. Часть 4
5. Часть 5
517 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 12:14 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!