HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Иван Азаров

Ultima ratio

Обсудить

Повесть

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 31.10.2007
Оглавление

8. Часть 8
9. Часть 9
10. Часть 10

Часть 9


 

 

 

 

По коридорам красного мрамора держит путь вслед за Джозефом Илья Соболевский. Он его не видит, дабы и тот не заметил его, но отлично слышит сбивающуюся, жалкую поступь его шагов. Странно: мы можем потренироваться и стать неслышными остальным людям, но мы никогда не сможем стать невидимыми. В чем смысл априорной асимметрии ясно не вполне, но факт сей сомнению не подлежит. Погрузившись в себя, Сент-Джон едва не выдает собственное присутствие. Отлично, наш лунатик вздумал с кем-то поговорить. Он перекидывается шутками с кем, от кого добра не жди. Один раз Сент-Джон встречал отряд маньяков, в подземном закоулке они добивали какого-то бродягу. Тогда Мистер Риверс изменил своим принципам и решил не пришивать инквизиторов к их голубым сутанам, закрыв глаза на их злодеяние. Видимо, зря: прощеное зло разгорается еще сильнее. Теперь они стали избивать Джозефа. Неприятный поворот событий, хотя он вполне мог постоять за себя, но предпочел отмолчаться. Его лицо не выражало ни малейшей заинтересованности в происходящем. Джозеф колебался: выбежать, значило бы спасти его, но тогда он лишится его поддержки навсегда. Подозрительным будет выглядеть неожиданное появление спасителя, а потом что? Убивать их на его глазах, значило бы, оттолкнуть его от себя навеки. Тем более при таких пораженческих настроениях. Веселы и дружелюбны будьте с людьми своего круга и уровня развития, к недоразвитым тварям следует относиться со свойственной им самим жестокостью, как к конкурирующему виду. Краткий курс дарвинизма, оправдание самоуправства с помощью эволюционизма со свойственным последователям Макиавелли цинизмом. Джозеф Сэммлер должен сам прийти к выводу о необходимости борьбы и сопротивления. Они затаскивают распухшее тело бывшего одноклассника нашего героя в свой участок. Похоже, он лишился чувств. Сент-Джон ждет еще немного, чтобы точно не попасться на глаза Джозефу. Затем пьяные голоса возвестили о начале всеобщей пьянки. Порубились знатно – теперь погуляем! Коварством отличный от прочих смертных Сент-Джон застигает их в момент беспечного бражничества в кругу друзей. Прощения не было никому. И была страшная сеча. Полегли все до единого. В крови потопил первопрестольный град окаянный Илья Соболевский. Уверенно и бесшумно он вошел в узкую залу. Через минуту все шесть инквизиторов были безнадежно мертвы. Чрезмерной жестокости в его поступках не было, они получили по заслугам. Свершился небесный суд! Он вскоре ушел, но прежде утер следы побоев в подземном переходе, лишних свидетелей знание было ни к чему.

Сент-Джон решил не дожидаться выздоровления Джозефа. Пройдет достаточно много времени, прежде чем он сумеет хотя бы встать. Он выходит из метро на площадь и набирает себе еды в магазине с отбитым замком. К нему подходит собака, виляя хвостом. Черная, никудышная псина.

– Тебе, наверное, хочется колбасы? – рассеянно спрашивает ее Сент-Джон. Собака в смущении отворачивается, она не верит своим ушам.

– Ладно уж, бери. Илья отрывает ей кусок, пряно пахнущий мясом. – Животное берет его зубами и уходит насладиться пищей наедине.

Но тревога неслучайно посещает храброе сердце Сент-Джона. Как там поживает Джозеф Сэммлер? Не случилось с ним чего. Торопливо Илья сбегает по лестнице, пропуская по несколько ступенек кряду. Из глубин метро до него доносится страшный крик. «Не опоздал ли я», – сокрушается Сент-Джон. В камере его не было. Успел прийти в себя. Юноша бежит дальше, подземный переход между станциями заканчивается спуском в центре станции. «Да, как же я мог забыть!» – Сент-Джон вспоминает о живущем здесь сумасшедшем старике, которого даже ему было очень нелегко поймать. Илья вздумал проучить его, ибо тот лакомился мясом людей, павших во время перестрелок в метро и не собирался никуда уходить отсюда. Но упырь, не знавший солнечного света уже в течение полугода с необычайной ловкостью уходил от ударов саблей, а вдобавок попытался скинуть мальчика на рельсы. Но небесный мститель одолел умалишенного и, наступив тому на горло ногой, потребовал, чтобы тот немедленно прекратил нападать на людей и приносить им всяческий вред. Старик прослезился, стал вспоминать несчастное прошлое, умолял не гневаться на него, унижался и причитал. Говорил, сам не знает, как превратился в такое чудовище и поправлял связку зазубренных скальпелей за поясом. С верхотуры моста, над углублением, в котором проезжали поезда, небесный мститель различил носящегося туда-сюда Джозефа. «Уж не сошел ли с ума и он?» Затем, будто из воздуха появился старик со своей клюкой. Он вцепился в штукатуреную поверхность колонны руками и ногами и стал медленно карабкаться на нее. Джозеф не заметил его и вскоре старик бесновался на краю платформы и отгонял от платформы Джозефа. Сюжет нам уже знакомый повторять не станет автор, но уточнением он просит не побрезговать. Мы помним, как Джозеф простил умалишенного пенсионера, набравшегося храбрости поживиться человеческой плотью. Джозеф подчинился своим внутренним порывам солидарности со всем миром в его многолюдном одиночестве и отверг ненависть и омерзение позволил адскому исчадию бродить по свету и дальше. Но он отказался от сопровождения в лице старика. Но тому уже было не до этого, дрожа и наливаясь злобой, тянулся он к метательным ножам. На правое колено опустился Илья, с плеча винтовку снял, прильнул к прицелу зорким оком, и под левую лопатку насмерть поразил он старика. Демон в обличье человека рухнул на землю, фонтанируя кровью – раствором злобы и ненависти. Прощай! Однако Джозеф успевает ускользнуть на подъехавшем поезде. Сент-Джон садится в следующий. По наитию он выскакивает из вагона, еле избегая объятий резиновых створок автоматических дверей. Станция – Перово, неужели он упустит своего товарища, так и не поделится с ним своими планами? Выходя из подземелий метрополитена, Сент-Джон натолкнулся на Джозефа и пожилого мужчину в форме. Он обменялся с ними парой фраз, обратил их внимание на что-то постороннее и ловко ускользнул. Но затем Сент-Джон, мастер перемещений по непроторенным путям, сбился с курса и на некоторое время потерял Джозефа из виду. Издалека доносились тарахтенье мотоциклов, звуки выстрелов и треск разбиваемых стекол. На всякий случай Сент-Джон принял решение вернуться к тому дому, с которого началось его путешествие. Джозеф там сладко дремал на чужой постели.

Сент-Джон задумался, а ведь с помощью неких манипуляций получится подтолкнуть пока апатичного Джозефа к решительным мерам! Раскрыть его склонности одним хитрым способом. И он пошел в соседнюю квартиру, положил рядом собой телефон с наклеенными адресами основных служб и вышел на балкон. Он носил сейчас с собой не самую лучшую из своих винтовок. Ею можно было пожертвовать. Он специально развернул так прицел и снял с него антибликовую оптику, дабы блеск прицела виден был издали, направил ее на квартиру, где Джозеф отдыхал. Тот прибежал неожиданно быстро и вдобавок настроенный не на шутку. Ножом он полоснул, опрокинувшего его Сент-Джона и попытался разлучить его с этой жизнью. Но привыкший к покушениям на свое тело Сент-Джон умело использовал темноту в квартире и успел подсунуть вместо себя подушку и пока остался лежать на месте. А Джозеф, ровно так, как и предполагал Сент-Джон, решил устроить охоту на доспехоносцев, вызвав их на эту квартиру, сам же Сэммлер, засел в детском саду напротив. Превозмогая боль, Сент-Джон поднялся на ноги. На улице он расправил крылья и взлетел в воздух, пылевые смерчи крутились вослед ему маленькими воронками. Со всей скоростью он летел к себе в тайник, расположенный под крышей старой фабрики, никаким другим способом, кроме как по воздуху, туда добраться было невозможно. Там лежала часть его финансов и запасные винтовки. Прикрутил глушитель к горлышку одной из последних моделей снайперских винтовок, проверил фокусировку прицела, выбрал нужных патронов и летучей мышью, питающейся серостью промозглых небес, сорвался с балки, вылетел в проем стены. Со стороны незаметной для Джозефа он приземлился на крышу детского сада. В окнах дома со стороны шоссе намечалось движение и беспокойство разбуженной толпы. Раздались первые выстрелы Джозефа. Подсчитав временные промежутки между ними, Сент-Джон одновременно со своим одноклассником стал поражать доспехоносцев. Большая часть выстрелов того шла мимо цели, некоторые попадали, и тогда Сент-Джон затаивался наверху. Джозеф вполне мог догадаться, кто-то дублирует его выстрелы своими, более точными. Рваная рана ноги наполняла все тело, досадной слабостью и приливами дрожи. Илья сделал несколько глубоких вздохов, сухость в горле и головокружение не помешали подняться ему вверх и скрыться в направлении центра.

Пришло время дать слово постоянному ведущему нашей рубрики «разбитые сердца». Интересно, о чем он поведает нам в этот раз? Вадим, как у вас дела? Опять на личном фронте без перемен, ха-ха! Настроение у Тараканова не из лучших, он мрачнее тучи. Хуже настроение у него могло быть только седьмого марта, в день двух памятных ему катастроф. Он лежа пробует писать на исчерканном листке бумаги, карандаш прорывает провисшую гладь бумажного листа:

Смерть нас ждет у порога,
Как на бога, на нее молись.
Смерть – это, в общем, немного,
Со смертью, как с жизнью смирись.  

Никогда еще Генрих не был так близок к мысли о самоубийстве. Ему вспоминались неудачи, саднящие грудь оттенками постыдного постоянства. Отчего все лучшее, что с нами происходило столь преходяще и лишь неудачи вечны? Красавица, разбившая мне сердце, за каждодневными муками истерзанного сознания я потерял твой лик, но помню мириады скорбей, переданных безобиднейшему из людей на вечное пользование. Всплывают редкие детали: коричневый кожаный ремешок часов на левой руке, циклическое чередование трех видов причесок: распущенных волос, струящегося водопада весеннего солнца и карнавального веселья пущенных в небо фейерверков. На твоей совести мое убийство. Ты подписала мне приговор своим невниманием и ангельской безупречностью. Даже с военнопленными поступали гуманнее, ты же выжгла в моей душе навеки неизгладимый след рабского преклонения. Я предаюсь мукам раскаяния и одиночество – мой строгий судья. За что я не рожден без сердца и вынужден гибнуть о частям? Но если бы душевные муки давали хоть маленькую гарантию того, что небесполезны могут быть они, я бы тут же отдал всего себя без раздумий. Сожжение на костре страстей пленника привязанности сердца. «Ты мне право даешь возлежать на пирах у всевышних», но «Ни бог не удостоил его пиром, ни богиня – ложем». Генрих выходит в спортивный зал, заваленный мусором, старыми журналами, изорванными учебниками. Уныло и тоскливо, но нет сил пытаться изменить неустроенный мир. Мы не демиурги, и все время нам приходится в этом сокрушаться. Занятным образом, в судьбе Генриха символическое противостояние добра и зла играло на удивление второстепенную роль, основные события происходили на полях брани вымысла и удушающего влияния реальности. Сколько сил он тратил на то, чтобы стереть с предметов блеск узнаваемости, чтобы все засияло новым светом величия и красоты. Генрих в отчаянии пытался забыться в угаре немудреных наслаждений суеты, но тем горшее было пробуждение. На сей раз попытка забыться сном не приносит ожидаемого облегчения, Морфей с презрением отворачивается от самого верного адепта. С раздражением, обличенным в форму покорности судьбе, Вадим запивает горсть таблеток водой из-под крана, а затем для пущего эффекта отвинчивает крышечку пузырька и капает на язык несколько капель жгучей коричневой жидкости со вкусом сушеных апельсинов или, скажем, корня солодки. Теперь каждый станет хозяином собственного настроения, желаешь – окунись в атмосферу праздника или рыдай, изливая чистую горечь беспричинных страданий, вечерней меланхолии предайся, любуйся прелестью заката. Нагрянет катастрофа сна, прими же бездны бесконечность. Генрих стоит на краю высокой скалы, рядом березовый лесок. Юноша подвешен к планеру и готов полететь, сейчас он собирается с мыслями. Топчет ногами забытое костровище. Ветер легонько подталкивает его и нетерпеливо подталкивает к началу полета. Склон, опрокинутый вниз вначале под небольшим углом, переходит вскоре в почти вертикальную стену, беспредельные скалы. Первый полет новичка, Генрих начинает разбегаться. Вместо предполагаемого для пешеходов спуска он толкается ногами и взмывает в воздух. Под ногами открывается пропасть, дышащая толщей дрожащего воздуха, редкие деревья умудряются удержаться на ужасной круче. И их существование лишь усугубляет страх перед пустотой под ногами. Все, закончился склон, идущий под меньшим углом, чем описанные скалы. Планер, будто только и ждал этого, переворачивается в воздухе. Генрих оказался спиной вниз, пляшущая линия горизонта заставляет его обезуметь. Небеса развернули его к себе лицом, дабы поразить в грудь. Крылья ломаются одно за другим, камнем Вадим падает к земле. Синий материал крыльев разорван в клочья и, угрожающе зашипев, сгорает в воздухе, растворяясь в потоке пронзающего эфира. Началось, мы погружаемся в сон! На шее затягиваем мягкую удавку, ту самую, что изготовили гномы для волчонка – сына Локи. Как бы мы ни пытались выкрутиться, назад хода нет. Воронка затягивает нас вовнутрь мира диковинных фантазий, остается принять правила игры и стать зрителем, а то и подневольным участником фантасмагорий, приготовленных нам писателем затуманенного сознания.

С давних пор время представлялось Генриху чем-то излишним. Категорией, чье появление в обиходе не являлось таким уж естественным и необходимым. Он не говорил открыто о своем неприятии хронологической субстанции, его раздражала та бездумность, с которой все люди подхватили потертую идейку. Природа означенной величины была чересчур далека от природы человека и близка людям ограниченным, примитивным. Едва ли под временем можно было иметь ввиду что-нибудь иное, кроме критерия непрестанной изменчивости вселенной, незримого спутника всевозможных преобразований сущего мира. Но представьте, мир вдруг остается без времени, некая заколдованная комната, обихода иллюзий, с какими переменами столкнемся мы при этом? Может, все потеряет подвижность, осмысленность? С первым согласиться практически невозможно: двигайся, крутись, живи – никакого времени для существования движения не требуется! Осмысленность, целесообразность или причинность, иначе говоря, отчего одно должно следовать за другим, атрибут ли это времени? Вращение стрелок часов способно упорядочивать события в мире? Скорее стоило объяснять возникающую иногда логичность поступков людей и череды событий жизни наличием судьбы или просто самой логичности, естественности реального мира. Человек, впервые употребивший слово, означающее теперь время, был либо неисправимым фантазером и болтуном, либо алчным шарлатаном, искавшим в афере тайной выгоды. Понятие времени слишком научно для того, чтобы стать предметом искусства и абстрактно для использования в общении между людьми. Психологи могли бы задуматься и над следующим вопросом: не останавливается внутреннее время личности, человека иногда абсолютно и не начинает ли оно порой двигаться вспять, когда он предается воспоминаниям? Не разветвляется ли оно на множество личных времен, когда человек засыпает и видит сны? Не пропадает ли время тогда? Неясен также достаточно простой вопрос: движемся ли мы вдоль оси времени или время, окутывая всех нас незримым покрывалом, воздушным поток несется вдаль, оставляя всех на месте? С точки зрения развития личности, люди иногда проваливаются в затоны, омуты времени, купаясь в ее неподвижной субстанции, то есть в своей неизменности. Все размышления Генриха странным образом воплотились в его сне, когда после падения планера на острые углы скал и обветренные верхушки деревьев, он увидел себя, идущим по краю знакомого оврага. Места было ему, несомненно, знакомо. Очень часто проходил он ранним утром по дороге вверх до поворота, когда, кажется, шел в школу. Или ходил в деревне за водой? В его жизни столько всего произошло, что хватило бы на сотню обычных, и он путался в подробностях приключений, путал названия, имена и даты, однако почти всегда мог описать эпизод, который с ним некогда происходил, обстоятельства ему сопутствующие.

Ранее утро наполнено солнечным светом, отражающимся от снежных ковров, расстеленных заботливой зимой. Легкий ветер морозит лицо, все замерло. Легкие сумерки томно застилают солнечные дали, снег моментально тает. Затем начинает накрапывать дождик. Генрих уже не в пальто, а в легкой куртке. По дну оврага проходила шоссейная дорога, мерцающие полупрозрачные автомобили бесшумно проезжали по ней, затем останавливались, пропадали или начинали чересчур непосредственное движение вспять с той же скоростью, словно зеркальное отражение предыдущих событий. Вскоре ему на пути повстречались люди, вероятно, мужчины или юноши, стоявшие, идущие в обратную сторону, падающие, закрывающие лицо от ударов, невидимых для Генриха. Идущие в ту же сторону, что и он сам. Вскоре Вадим Тараканов обратил внимание, на то, что они были все без лиц. Вернее все было несколько сложнее, их лица были прозрачны, а оттого незаметны. Вглядеться в них и разобрать их черты было очень сложно и требовало больших усилий, но была определенная надежда научиться распознавать их гораздо проще. Все эти люди были призраками, живыми наполовину, а то и того меньше, незыблемым и прочным был только пейзаж, очертания местности. Погодные условия, формы растительности причудливым образом изменялись на ходу. Генрих остановился и взглянул повнимательнее в лицо одному из мальчиков, коих становилось то больше, то меньше. Краем глаза он заметил: остальных призраков как ветром сдуло, они, будто растворились. Время суток стало вполне определенным, часа 3 дня, поздняя весна, а перед ним сам Генрих, а тогда еще Вадим Тараканов. Еще с короткими волосами, с тогдашними друзьями идет в сторону метро, ах да, там находилось метро, вниз по склону. Со школьным рюкзаком идет и весело разговаривает с приятелями. Но у настоящего Генриха нет сил проследовать за своим давнишним воплощением. По его желанию школьники стоят около него молча, затем весело оживают и продолжают путь. Материя сна вновь наполнила местность мглой раскаяния, вокруг одни призраки. Один из призраков прислонился к металлическому забору, огораживающему двор у элитных домов, возвышающихся неподалеку. Это опять сам Генрих, часов восемь утра, осень, еще не окончательно замученная дождем. Генрих ощущает волнение, дикий трепет сердца своего прообраза в прошлом. В чем дело? Неподалеку проходят юноша с курчавыми волосами и школьница класса девятого, наверное, все дело в этом. И это воспоминание погружается во тьму. Генрих начинает понимать, между ним и летающими поблизости призраки есть связь, вернее, он, совершенно точно, может отождествить себя с этими привидениями, они его отпечатки разных лет, его воспоминания о себе самом! Либо его образы, собранные в здесь, оттого что он сам сейчас здесь находится, и здесь же остались навсегда его отображения, которые стали вдруг доступны его чувствам. После подобного озарения дальнейшие догадки были очень просты. Туман, стелящийся за ним, – те представления его в этом месте, что были зафиксированы на краю оврага совсем недавно, прямо сейчас. Поэтому сознание еще не идентифицировало их, как некое прошлое. «Сейчас» – период времени, определяющий настоящее длится не секунду и не бесконечно малый миг, чуть больше. Следствие неопределенности во времени – размытость очертаний призраков. Причина неопределенной погоды, непонятного времени суток кроется в непосредственном суммировании окружающих условий за множество раз его здесь появлений. А как быть с…? Предположение показалось Генриху наивным, но все же, а что, если можно будет увидеть и образы самого себя, соответствующие будущим событиям? Различить будущее, также вглядываясь в лица призракам? Он глотнул воздуха и зажмурился. В голове заиграла песня «Hocus Pocus», мурашки побежали по телу и он, будто бы окунулся с головой в тазик с ледяной водой. От местности осталось лишь подобие силуэтов, картонные проекции домов, черно-белая вселенная. По дну оврага проехала машина, здоровый, шикарный, дорогой автомобиль и призрак на сей раз сидел на крыше автомобиля, высунувшись из люка на крыше. Образ скрылся за поворотом. Вадим попытался найти очередного призрака, тот медленно опустился на берег оврага сверху, словно принесенный гигантской птицей в клюве. Генрих предпринял попытку заглянуть в лицо призраку из будущего, черты лица того были достаточно хорошо очерчены, но будто обуглены. Генрих внимательно поглядел в глаза своему подобию, время которого еще не пришло. Тот не вытерпел молчаливого допроса и, молча, отвесил Генриху пощечину. Генрих опешил: «Видно, ему еще предстоят бои за мое будущее, так что лучше его не отвлекать!» – Писатель, привыкший находить оправдания поступкам других людей, нашелся и теперь.

Пролетает еще один миг, и Генрих уж в кафе, полном тусклого света. Наверное, оно еще не открылось, иль в этот час немного посетителей приходит. Генрих сидит за столом, накрытым тяжелой скатертью. Расторопный официант, не суетясь, заваривает Генриху мате и моментально пропадает. Не успевает наш герой различить лица и следующего официанта, а так как парадная форма у них была одинаковой, не представлялось возможным, с определенностью ответить на вопрос, был ли новый официант тем прежним или всего лишь его коллегой. В парадном зале официанты появлялись по одиночке, что сильно усложняло решение проблемы. Из-за спины Генриха бесшумно выплыл следующий ресторанный слуга с подносом, на котором стояли рюмки. Поднос приземлился прямехонько к Тараканову на стол. Плотно составленные одна к другой рюмки тихонько звякнули при посадке. Рюмки стояли на подносе вверх донышком. Вадим переворачивал их, подносил к губам и выпивал содержимое. Различные напитки плескались в каждой рюмке. Разных цветов и консистенций, всевозможные ароматы выплывали из-под переворачиваемых бокалов ли, рюмок ли, не важно: вместилища напитков не раз меняли форму, вытягивались, вырастали или уменьшались, запасались длинной ножкой и плоским подножием или удобной ручкой. Заслуживала внимания и иная деталь истории в кафе: за каждым напитком стоял новое чувство, коим он, несомненно, мог одарить любого выпившего напиток. Опорожнив бокал с густым пенящимся напитком, с запахом хвои и мяты, Вадим почувствовал, как на него нашла необычайной силы ярость; в исступлении писатель швырнул бокал о стену, бокал разбился вдребезги, а осколки вскоре растаяли ледышками. После рюмки непрозрачного, красного зелья Генриха охватила нежность, только не было вокруг никого, на кого ее можно было излить, кого бы можно было расцеловать или одарить царским подарком. Палитра чувств не знала пределов, затем Вадима одолела нещадная тоска, до сердца пробрала грусть расставания, искренне он расплакался, словно был самым горьким пьяницей, а вокруг расположилась толпа собутыльников. Из полумрака неосвещенных стен отделилась группа музыкантов, они затянули ненавязчивую песню на струнных инструментах. Тараканов поднялся с тем, чтобы заказать какую-нибудь песню. Ему подумалось, что так здесь принято. Но в голову пришла ему оригинальная мысль. Он положил в корпус скрипки пачку банкнот и спросил: «А не сыграете ли мне тишины, только, пожалуйста, с чувством, не очень торопитесь и не заигрывайтесь, мне не нужных всяких импровизаций и размышлений». Музыканты задумались и переглянусь, в их взглядах появилось нечто тревожное.

– Нас никогда не просили сыграть тишины. Пожалуй, у нас не получится сыграть ее удачно с первого раза. Тишину играть чересчур сложно.

– Да отчего же так? – удивился Тараканов.

– Бездействие губительно, да и непросто с уверенным видом ничего не делать, когда, в самом деле, за молчанием инструментов таится очень многое. Импровизация, игра с помощью запомнившихся фраз, объединенных в произвольные группы – действительно просто. Сложнее играть заученный специально материал по намеченному плану. Но гораздо сложнее делать противоположное тому, чему нас так долго обучали, к чему у нас есть природная склонность. Попробуйте заставить палача кого-нибудь вылечить, он начнет упрямиться, выдумывать способы, чтобы избежать подобного задания. Ни за какие деньги он не согласится исполнить вашу просьбу. Молчание и тишина – отнюдь не низшая степень занятости музыканта. Тишину, исполненную мастером, даже невежа отличит от тишины подмастерья. Играя мелодию, наша душа испытывает привычных изменений очередность, чтобы все действия максимально легко поддавались проигрыванию, в принципе, в игре на инструменте нет ничего для нас чрезвычайно тонкого и сложного. Все идет через связь тела и души, у большинства получается все автоматически, у остальных не получается ничего. Поймите же: в перебирании струн – для нас вся жизнь, мы скользим смычком с той же проникновенностью, с которой все люди дышат или поглощают пищу, то есть проще не придумаешь. Теперь вы нас просите молчать с инструментами в руках. Раньше движения нашей души перекрывали все остальные процессы происходящие внутри нас. Но сейчас приходит время для процессов более тонких, более микроскопических. Мы должны держать собственную тишину на фоне причудливых искажений, искривлений, неоднородностей личного времени. И, поверьте, на это способны лишь очень немногие! Перескочи наши мысли на иной материал или пусти мы их с другой скоростью, как тут же тишина испортится: станет грязной, неоднородной.

«Пусть так», – Генрих вскоре позабыл о своей несуразной просьбе. Хотелось чем-то развлечься, развеять унылую поступь сна, встряхнуться и прийти в себя. Пожелание, оказалось очень скоро реализовано. Официант, строгой походкой вынес блюдо с устрицами. На красном рукаве рубахи висело белое полотенце, назначение коего было не совсем ясно. Рука его немедля устремилась в сторону неосвещенной части зала. Моментально прожектора осветили ее; как в театре расступился занавес. Перед Таракановым предстал ряд полок с фарфоровыми кошками, сидящих в разных, однако не сильно отличающихся друг от друга позах. Официант возвестил посторонним, предельно нейтральным голосом о том, что можно утешиться наедине забавным аттракционом метания устриц. Генриха тут же увлекло новое занятие. Вначале броски летели даже не в сторону полок, а пачкали занавес. Потом он стал точнее. После каждого успешного броска кошки хором мяукали. Также изменялся цвет их глаз. Устрицы на блюде сменились солеными помидорами. Безудержный поток аппетитной снеди не причинял фарфоровым созданиям особого вреда. Сырые яйца выскакивали из рук и бились о хрустальные люстры со свешивающимися вниз сосульками. На соседних столах, веселя душу, падали графины, из графинов вылетали пробки. Стаканы скатывались на пол и разбивались вдребезги. Скатерти неприличным образом под порывами ветра задирались и поднимались вверх, как юбки дам, что в бурю вышли прогуляться. Лед, положенный в вазочки, дабы вина не нагревались или наоборот охлаждались перед приемом вовнутрь, рассыпался по полу и радостно, с весенним чувством сверкал под светом сотней ламп. С чувством легкого раскаяния Вадим заметил: в зале он уж не один. Представительного вида мужчина помогал ему, впрочем, без особого успеха, метаться всякими угощениями в фарфоровых кошек. Не зная, как начать их знакомство, Тараканов через продолжительный отрезок времени обернулся. Мужчина тут же улыбнулся и, шаловливо улыбаясь, произнес: «Рад представиться! Полковник Деризад».

– Граф Отливьев, – не особо задумываясь, брякнул Тараканов и побежал облегчиться, а заодно подумать, как вести себя с непрошеным гостем. Он забежал в первую попавшуюся кабинку и захлопнул дверь. Следы предшествующего посетителя давали о себе знать ядовито желтым цветом на фоне прохладной белизны уборной. «Тьфу, – содрогнулся Генрих от омерзения, совсем китайцы обленились!» И выбежал из кабинки, чтобы долго оттирать руки под струей воды.

Пришлось вернуться к гостю без особого плана действий. Тот и не подумал утратить своего благодушного, всепрощающего настроения…

– Любезный, простите, пожалуйста, мою некрепкую память, но я позабыл ваше имя? – изрек полковник.

– Пустяки, с радостью вам все напомню. Я мистер Рукосуев, по профессии врач генитолог, доктор Членозад, как в шутку прозвали меня мои пациенты.

– Великолепно, замечательно, – не унимался полковник. – Я Вам вот, что скажу, любезный доктор, в наше время надо держать язык за зубами, да деньгами не сорить, чуть зевнешь, и все, поминай, как звали!

– Справедливо, – согласился Генрих, однако подобные качества, как и ваши замечательные советы, всегда почитались мудрыми.

– И, тем не менее, я сегодня нарушу одно из озвученных мною правил. Я расскажу Вам занимательную историю, которая произошла со мной не далее года назад. Но до сих пор я храню о пережитых событиях живейшие воспоминания. Дело было под Петербургом, глухие окраины его поражали воображение своей необузданной дикостью, бесчеловечной пустотою. Я прогуливался там в поисках острых ощущений, искал беды на свою голову. День близился к завершению, но нельзя сказать, чтобы вечер вступил во владение северными просторами, ибо лучезарное светило еще не ушло за горизонт. Я немного заплутал и не мог найти выхода из нежилого поселка, состоящего из разобранных домов ли, недолговечных ли бараков. Не знаю, что за местом была та дыра. Издалека доносилось собачье гавканье, шум автомобилей. Но направление толком определить не получалось. Бесконечные холмы, безнадежные в своей плоскости. Ландшафтное выражение скуки. Невысокие ели, повсюду песок. Ощущение курорта было во всем, но ощущение обманчивое. Насаждения высокого кустарника не позволяли взору достигать отдаленных мест, приходилось довольствоваться перспективой ближних мест. Немного беспокоясь, я продолжал идти по песчаной дороге. На секунду я содержался перед плотной стенкой из кустарника, чтобы вытряхнуть камешки и веточки из башмаков. Не успел я после того совершить и шага вперед, как дорогу мне преградил с огромной скоростью несущийся железнодорожный состав. Оглушительным ревом и невероятным появлением он сбил вашего покорного слугу с толку. Буквально, в течение двух секунд промелькнуло не менее двух десятков вагонов. Долго я стоял, как вкопанный, и пытался разобраться в происшедшем. Во-первых, не было не совсем ясно, почему поезд подъехал ко мне совершенно бесшумно. Затем, перейдя намеченный заранее отрезок пути, я поразился ширине колеи таинственной железной дороги, а вернее ее малости. Кто приказал огородить пути плотной стенкой кустарника, за которой не видно было никакого движения? Венцом, краеугольным камнем этой тайны была невероятная скорость поезда. Фантастически стремительный ход поезда, казалось, напрочь отметал реальность его существования. И тем не менее себе, как свидетелю, я мог доверять безо всяческих сомнений. Иначе не имело смысла со всем разбираться. Совершенно точно запомнил я плотный поток воздуха, волной ударивший мне в лицо. Тогда он едва не опрокинул меня, а теперь не единого следа существования злосчастного поезда. Я решительно не собирался мириться со всей этой чертовщиной. Меня привлекала тайна поезда, перевозившего непонятно как, неизвестно кого, по безлюдным местам. От произошедшей истории веяло невыразимым ужасом мистического, изнутри исходил роковой свет, мне непрестанно чудилось, будто я стал свидетелем недозволенного. – Полковник перевел дух и продолжил. Должен признаться, через полчаса блужданий я сменил не одну дорогу и в итоге заблудился. Я бродил по узким тропинкам поблизости от большого города, но таинственная сила не позволяла мне выбраться из плена этой сказки. Я увидел надпись на щите, которая должна была служить для скорейшего узнавания окрестностей, подробностей маршрутов прогулок. Как я впоследствии узнал, надпись была на языке, потерявшем смысл. Вернее, смысла язык лишен был намеренно, чтобы никто не сумел разгадать секрета железных дорог. Вначале его создатели экспериментировали с созданием нового алогичного диалекта. Диковинное произношение демиурги перевели в письменную форму, используя греческий алфавит. Знаки, обозначавшие буквы вскоре были заменены другими, новыми, чем-то напоминающими иероглифы. Затем, чтобы сильнее запутать труд расшифровщикам, они принялись не всюду, а в некоторых местах заменять буквы «о» на «а», «б» на «п» и т.д., дабы исключить метод разгадывания с помощью вероятностей. Создатели письменности группировали слова в единые монолиты или цельные слова разбивали на несколько кусков. Порой в состав плаката включались отрывки заведомо бессмысленного набора знаков. Хотя, кто знает, за время бесконечных преобразований, они, чисто случайно, вполне могли набраться смысла. Буквы кодировались цифрами, цифру уже иным способом с помощью букв. Разгадывание надписи представлялось реальным лишь при использовании алгоритма, обратного тому, что применяли демиурги. Его-то мне и не доставало. Но я не отчаивался, а вместо этого пошел по одной из тропинок на низенький холм, с высоты географического превосходства надеясь отыскать выход из лабиринта. Поверите Вы или нет, уважаемый доктор, но я вышел на платформу, принадлежавшую незаконным железным дорогам. Немедленно я обошел вокруг нее, благо размеры ее не составляли для этого помехи. На ней располагалась билетная касса и телефон. Касса не работала, а телефонная трубка свешивалась на проводе вниз и без толку раскачивалась. С чем связано опустение, – подумалось мне. Я решил покинуть опасное место, как можно скорее, и спустился с платформы по лесенке, держась за перила. Я вновь бежал по пустырям и оврагам. Остановившись, я заметил: я нахожусь на перекрестье дорог. Издалека раздала неотвратимый гудок поезда. Никак не получалось определить направление приближающегося состава. При всей ограниченности пространства я еще не мог определить, по какой тропинке мне следует отбежать в сторону. Сдается мне, я уже слышал топот тысяч маленьких ног в тесных вагонах восточных экспрессов. В последний момент я все же прыгнул в сторону и, невероятная удача, я не погадал. Черной молнией поезд пронесся в направлении, перпендикулярном тому, что избрано было мной в качестве спасительного. Отменная реакция спасла мне жизнь, но не спасла ноги. Не успело пройти секунды, как я сквозь предательский свет сумерек заметил, что мои ботинки слегка расплываются и теряют привычные очертания обуви. Десятки острых колес разрезали мою ноги, не оставив ей ни единой надежды: из соединения ботинка и подошвы медленно сочилась кровь. Впрочем, мне незачем жаловаться, у меня всегда ноги болели и нуждались в протезах! – воскликнул с непонятным восторгом полковник и непроизвольно дернул коленом.

Генрих опустил взгляд под стол, дабы удостовериться в неисправности двигательного аппарата полковника самолично, все-таки он избрал для себя роль врача. Вместо толстых подошв или ортопедических ухищрений Генрих отчетливо увидел серый длинный облезлый хвост, обвивающий ножку трона. Медленно Тараканов поднял взгляд на полковника, тот изменился до неузнаваемости, развалился на высоком троне, лениво отхлебывал из кубка вина. На него тяжело смотреть невооруженными глазами, его богатые одежды едва заслоняли ослепительный свет, шедший от него, как от солнца. Одежды чернели, словно горшки с растениями на фоне ослепительного света, врывающегося в комнату. Скипетром с четырьмя заостренными золотыми вершинами он нацелился в грудь Тараканову. Очертания зала стали нечеткими и размытыми, они, словно медленно закружились в водовороте.

– Зачем ты пошел против меня, князь? – обратился к нему полковник, – неужели я так неприятен тебе?

В блюде, располагавшемся напротив полковника, дымились пельмени. Сквозь тонкий слой теста просвечивала красным начинка из сырого мяса. Тараканов вздохнул и отхлебнул легкой горечи мате.

– Что же, в таком случае, нам делать?

– А не ты ли в свое время мечтал, подобно аргентинскому фантасту-философу, покинуть мир людей и жить на удаленном острове? – после паузы осведомился полковник.

– До сих пор я не могу расстаться с надеждами располагать жизнью по своему усмотрению. Пусть я буду жить впроголодь, пускай моя одежда будет усеяна заплатами или дырами. Но только не плясать под чужую дудку. Я соглашусь покинуть землю в виде бесплотной души, лишь бы не приходилось мне пробавляться скукой. Наверное, пожертвую и радостями общения с людьми в любых формах проявления сего феномена. Меня душит тоска, если бы я проводил две третьих суток во сне, я бы повредил челюсть зевотой. Представьте себе, могущественный покровитель, я потерял надежду на то, что мир услышит меня. Разумеется, не в прямом смысле, в моих мечтах я окружен толпой единомышленников, на самом деле, я одинок и мои труды никому не нужны. Вместо любимого дела я вынужден искать подмены, что приносила б денег, еды, не унизительно ли мое поведение.

– Ничуть, я подарю тебе твоего Хорхе Луиса, ты станешь редактором журнала, а пока лети на родину Флобера и заступись за моих друзей, они в осаде. Я сам ведь человек стихии, не могу жить без искусства и противник системы. Сделай мне одолжение.

 

 

 

 

 

 


Оглавление

8. Часть 8
9. Часть 9
10. Часть 10
517 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 12:14 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!