Последний полет Жанны

 

 

 

Меня зовут Жанна, а не Jane, то есть на французский манер. Меня так назвал мой папа, который в 60-х годах жил в Париже, и у него там была любовница Жанна Вольюи, с которой мой папа делал сексуальную революцию. После окончательной победы революции, мой папа вернулся в Штаты, полностью отошел от молодежного движения, стал критиковать хиппи и рок-музыку и сделался обычным американцем и женился на обычной американке – моей матери. Итак, меня зовут Жанна Челси. Я писательница и никакого отношения не имею к футбольному клубу “Челси”. Я родилась в 1974 году, и рано потеряла родителей. Они погибли в автокатастрофе в 1978 году, на highway # 95, когда ездили из Норфолка в Вашингтон, и их машину сбил огромный грузовик, и машина буквально вылетела с трассы в сторону и врезалась в стену. Я тогда проводила лето у бабушки. Бабушка мне и рассказывала, что, когда погибли мама и папа, я перестала говорить, и это продолжалось 2 года, пока я не пошла в подготовительную группу детского сада для детей с какими-нибудь нарушениями речи и вот там-то и начала снова говорить. Как раз это случилось к тому времени, когда я должна была пойти в школу.

Я не люблю Жорж Санд, но мое детство было похоже на ее детство, ибо проходило оно в деревне. Не то, чтобы я все время жила в деревне, просто большую половину года я проводила там, у бабушки. В школу я ходила в городе, и бабушка приезжала ко мне в город, чтоб присмотреть за мной, потому что папа и мама у меня умерли, и потом на каникулах мы уезжали в деревню. Сразу же в этом захолустье я оказывалась в центре внимания (приехала из города!), и это меня тяготило, и я хотела, чтоб меня оставили в покое. Уже тогда мне было интереснее играть с мальчиками, чем с девочками. Подсознательно я чувствовала в мальчиках нечто более надежное, чем в плаксивых девочках, готовых расплакаться по любому поводу и даже без повода, а, поскольку смерть родителей (особенно мамы) воспитали во мне совсем другие качества, то мальчики своей волей (странно звучит это слово по отношению к 12-14-летним мальчишкам) и силой, которую я инстиктивно чувствовала, казались привлекательнее.

Помню одно лето в деревне (я уже ходила в школу, и после окончания учебного года бабушка поспешила вывезти меня из города, чтоб я развеялась). Помню, что я большую половину времени проводила дома, читая книгу (конечно, Вальтер Скотт, Дюма, Стивенсон, Жюль Верн), лежа на железной кровати с пружинами и время от времени смотрела в окно (из окна был виден старый дуб, засохший наполовину, которому, как говорила бабушка, было 300 лет). Время от времени в мое окно стучались деревенские девочки и звали меня поиграть в свои девичьи игры (они мне надоели, и я еще тогда понимала, что их интересую не я сама, а то обстоятельство, что приехала я из города), но я отказывалась, оставалась дома и читала, читала, читала... Что искала я в книгах? Конечно, убежище от действительности, в которой все было грубо, и в которой была смерть моих родителей. Книги были моим спасением, и бабушка, не понимая этого, гнала меня поиграть с моими сверстницами, от которых, однако, я уже (и я это чувствовала) ушла слишком далеко, благодаря книгам. Я до сих пор помню писклявые голоса деревенских девочек под моим окном:

– Жанночка, давай поиграем. Жанночка, покажи нам свои платья. Жанночка, расскажи про город…

Но однажды в окно мое постучались мальчики, и попросили выйти во двор.

– Там, далеко в поле мы нашли старую разрушенную мельницу, и хотим пойти посмотреть на нее. Пойдешь?

Я поняла, что это проверка моей храбрости и ответила согласием.

Одна из девочек (которая почему-то считала себя моей ближайшей подругой и поверенной в делах), шепнула мне, что с мальчиками так далеко ходить нельзя и что детям вообще запрещается ходить к старой мельнице, потому что там много змей. Я рассмеялась, сказала, что все это чушь и сообщила мальчикам, что это не старая мельница, а развалины Старого Замка, который лишь потом стал мельницей, и что в книге, которую я сейчас читаю, есть описания подобных замков, что там под развалинами должны находиться сундуки с золотом и бриллиантами (сказывалось влияние Вальтера Скотта и Стивенсона)… Мальчики сказали, что раз я знаю, как выглядят старые замки, то, значит, точно должна пойти с ними в качестве эксперта. Я сказала, что было бы глупостью ходить в такую экспедицию теперь (я уже знала это волшебное слово: экспедиция!), что если мы хотим добраться до золота, то должны отправиться туда рано утром, чтоб взрослые (войско старого шерифа) не остановили нас. Мы договорились, что мальчики придут за мной на рассвете, в 6 часов (ни у кого из них не было часов, и я отдала самому старшему из них свои), и мы пойдем к Старому Замку.

До самой поздней ночи девочка, которая считала себя моей ближайшей подругой, убеждала меня не ходить с мальчиками так далеко (а почему и зачем, я тогда не понимала; вот и говори теперь о том, что городские созревают раньше!), и я поняла, что если я что-то не придумаю, она нас всех сдаст войску старого шерифа (то есть взрослым; старым же шерифом была моя бабушка). Я достала из чемоданчика курточку, подарила своей подружке и взяла с нее слово, что она о нашем походе ничего не расскажет взрослым (в последствии это стало традицией: в каждый свой приезд в деревню я одаривала шмотками местных девиц, которые были от этого на седьмом небе от счастья; бабушка же каждый раз ругалась, говоря, что мне самой скоро нечего будет одеть).

До самого утра я не смогла заснуть: мысль о Старом Замке не давала покоя, и я уже была полностью готова к походу, когда ровно в шесть часов деревенские мальчики постучались в мое окно. Взяв свой маленький рюкзачок, я, стараясь не разбудить бабушку, вышла во двор. Оглядев меня с ног до головы, самый старший из мальчишек одобрил то обстоятельство, что я надела брюки, потому что в них будет легче лазить по стенам, и я подумала, что очень счастлива этой оценкой (тогда никто из девочек в деревне, не говоря уже о более взрослых, не одевал брюк). Мы отправились в путь, и вскоре оказалось, что путь будет нелегким и небезопасным (так пишут, кажется, в приключенческих книжках). Сначала нас чуть было не засек оруженосец короля (пастух, перегоняющий на далекие луга коров), и нам приходилось идти по дну оврага, где была грязь, доходящая до колена. Потом нас чуть было не увидели привозимые из далеких стран рабы (пассажиры рейсового автобуса). Очень скоро я устала, и мои верные мальчики по очереди несли мой рюкзак. Я смеюсь. Наверное, это было смешное зрелище: 13-летняя девочка в белой панамке, идущая впереди небольшого отряда деревенских мальчиков, одетых как оборванцы. Наверное, я была в чем-то похожа на Жанну д’Арк на пути к Орлеану, но я тогда еще не читала ничего об этой знаменитой моей тезке (зачем я все это пишу?).

На старой мельнице (которая никогда не была Старым Замком, но это не имело значения), мы пробыли до самой ночи, осматривая каждую щель, переворачивая все камни. Мы очень проголодались, но я сказала, что нужно переночевать здесь и утром возобновить поиски, если мы хотим что-то найти. Мальчики не были против, и мы зажгли костер (чтоб, как я сказала, хищники не напали на нас), и легли спать. Я разделила ночь на равные интервалы и назначила часовых, которые каждые 2 часа должны были сменять друг друга, и думая о том, откуда бы завтра раздобыть еду, заснула… А потом нас нашли. Оказалось, нас искали долго, в деревне поднялся настоящий переполох, особенно безумствовала моя бабушка, и когда дело дошло до полиции, девочка, которая считала себя моей ближайшей подругой и которой так понравилась моя курточка, рассказала, что я повела мальчиков к старой мельнице (всегда найдется Иуда, который покажет, где находится Гефсиманский сад). Бабушка говорила, что я не способна на такое (как она ошибалась!), что, наверное, меня противные мальчики затащили туда силой, во всяком случае после долгих препирательств вся деревня отправилась искать нас на старой мельнице. Когда меня разбудили, первое что я сказала, это:

– Бабуль, мы не нашли золото, наверное, проклятые мавры разграбили Замок до нас.

В ответ бабушка в первый и последний раз за всю жизнь дала мне пощечину, и я расплакалась.

После дела со старой мельницей все мальчики деревни поголовно влюбились в меня и втайне друг от друга писали мне любовные письма. Письма мне доставляла та самая девочка, которая считала себя моей верной подругой и которая пыталась загладить вину после своего предательства. Помню, как я читала письма, потом брала красную ручку, исправляла грамматические и орфографические ошибки и отправляла письма обратно воздыхателю. Нечто стервозное во всем этом было, конечно, но тем самым я давала понять деревенским оборванцам, что они не чета мне, что судьбой мне уготовлен принц, странствующий по разным странам на своем белом коне (дура! Но что делать? Мне было 13 лет!), и обязательно приедет за мной, и мы отправимся в его замок…

Потом я уже стабильно на каждые каникулы вместе с бабушкой приезжала в деревню. Все эти годы у меня слились в один… Из этих лет я помню только самую малость: например то, что с каждым годом дуб, который был виден из моего окна, все больше засыхал, и мне бывало каждый год грустно замечать это. Помню также, как я собирала вокруг себя детей по всей деревне и читала им книжки. Помню еще одного деревенского парня (настоящий ковбой!), который жил в доме напротив, и влюбился в меня, и громко по всей деревне включал ужасную музыку, от которой я впадала в истерику, а он думал, что доставляет мне величайшее удовольствие (это уже когда мне было лет 15-16, и я начинала понимать толк в музыке)… И все. Больше ничего не помню.

Это были несколько странные годы, прожитые в абсолютном одиночестве (12-16 лет). Я росла, не изучая окружающий меня мир, а в большей степени изучая себя, то есть, говоря точнее, я росла не вширь, а вглубь (глупость получилась какая-то и галиматья)… В процессе углубления в самое себя мне помогали книги, которые были одновременно и спасением (после того, как я потеряла маму и папу) и в то же время гибелью (поскольку вскоре я и вовсе потеряла связь с внешним миром). И вот однажды я открыла глаза и увидела мою первую любовь, и это было, когда мне было 16 лет…

Но это уже случилось в городе, и эти 6 месяцев – совсем другой период в моей жизни.

 

 

*   *   *

 

Бабушка пила чай из большой кружки. Пила, шумно выдыхая воздух и постанывая от удовольствия. Видимо, чай доставлял ей неимоверное удовольствие. И это длилось долго, бесконечно долго, и ее внучка, которая всегда, неизменно подавала бабушке чай, подумала: «В следующий раз чай ей нужно налить в маленькую чашку».

Жанна Челси, «Однажды в детстве».