Вторая вода

На чтение потребуется 2 часа 30 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Поздно вечером, перед тем как отправиться спать, Дитятьевы собирались под крышей крыльца. Словно карты раскладывали слова, в которых переплетались унылая русская безнадёжность и повёрнутое к удаче ободряющее «авось».

И сегодня разговорились, расположившись на рундуке и ступеньках крыльца.

Ольга Петровна с пасмурным вздохом:

– К выселению нас готовят. По второму заходу, как кулаков-недобитков.

Аристарх Иванович, стиснув зубы:

– Руку к этому кто приложил? Предколхоза, предсельсовета, секретарь партячейки. Тройка идолов, кость бы им в горло.

– Куда нас погонят? – Ольга Петровна в скорбном раздумье.

– Теперь не погонят, – заговорила Полина. Её лицо даже в сумерках отдавало суровостью женщины, не умеющей беспричинно роптать. – Сегодня в милицию заходила. Узнать про Степана. Зря. Как и в прошлый раз, ничего о нём не сказали. Может, и вправду не знают. Сказали про выселенье. Надо съезжать. Не принудительно, а добровольно.

Аристарх Иванович удивлен:

– Добровольно. В связи это с чем?

– В связи с затоплением наших мест, – досказала Полина.

Дитятьев не верит:

– А бумаги, списки эти, где мы значимся кулаками?

Полина предполагает:

– Теперь не до этого им. Теперь на уме у них – эвакуация. Шутка ли – целый город свезти.

– Который год об этом трезвонят, – Ольга Петровна платок с головы сняла, отмахиваясь от мошек. – Неужто и в самом деле? Неужто Мологу зальёт водой? Эдакой город? Коль зальёт, то и нам отсюдова надо.

Аристарх Иванович уверяет:

– Мы выше сидим. Нас затопление не заденет.

– А с верховьев-то вон как народ повалил, – вспомнила Ольга Петровна то, что видела утром и днём собственными глазами. – Все дороги запружены. Телеги с повозками. Жеребята. Стайки овец. Курицы на коровах квокочут, как на насестах. А на реке-то – страх Божий. Цельны деревни сплавляются на плотах. Дома разбирают и прямо на них вольным плавом. Семья за семьёй.

Дитятьев не мог не добавить:

– Видел, вон тоже, корову молем. Стоит, несчастная, голову вверх и мыргает, мыргает, ровно кому жалобу отправляет. А плот чуть живой. Мужик с молодухой на нём, да ещё и робёнок в зыбке. А зыбка висит на ухвате. Ухват же – на честном слове. Того и гляди, всё обрухнет в реку.

 

В августе рано темнеет. Полоска заката на западе скрылась, как лёгкая лодочка за осокой. Пахнуло валами скошённой травы.

Аристарх Иванович перекрестился, словно чёрта увидел за пряслами огорода, узнавая в наползнях ночи метнувшегося к нему в лаптях и лагерной оболочке не кого-нибудь там, а сына.

– Стёпка-а!!! – вырвалось из груди. Не из одной – из всех трёх. Обнимают Степана. Целуют куда попало. В глазах, как искры, недоумение: разве такое бывает? Разве это не сон?

Степан поднимается на крыльцо. Впереди, сияя, – Полина. Позади, воркуя, – отец и мать.

 

Ночь. В окнах – кисейные занавески. У крайнего слева окна, на самом верху его, как дозорщица, – косенькая луна. Высокая, с абажуром лампа заливает светом белую скатерть. Женщинам мило ухаживать, выставляя на стол капустные щи, огурчики с грядки, копчёную рыбу, а где-то минутой позднее и самовар с конфоркой, на которой сидит фарфоровый чайник с красной розочкой на боку. Принесена из кладовки и склянка горькой.

Степан пьянеет с первой же рюмки. Хорошо ему. В груди, как на храмовом празднике, заиграли колокола. Три пары глаз – на него. Сколько в них жалости, нежности и восторга!

Долго не спрашивают его. Хотя вопрос так и ходит по воздуху, пугая и возбуждая. Аристарх Иванович первый не выдержал:

– Выпустили тебя?

– Оттуда не выпускают, – ответил Степан.

В глазах у матери – страх.

– Сбежал?

Степан наклонил тяжёлую голову, улыбнулся зыбко и виновато:

– Сбежал.

Аристарх Иванович, словно кто пырнул его шилом, распрямился и тут же осел, наводя на Степана глаза:

– Спрячем.

Степан замотал головой:

– Прятать не надо. Найдут. Будет хуже не для меня, а для вас. К рассвету я должен вернуться. Пока не хватились. Тут не так далеко. На том берегу. Километриков семь или восемь…

 

Глядели родители на Степана. Взматерел. На лице наметилась то ли твёрдость, то ли определённость, словом что-то рисковое, с чем играют с судьбой, норовя забежать чуть вперёд перед собственной жизнью.

У Полины дрожит подбородок. Вот он, муж её. Настоящий. Щека её лежит у него на плече. Не верится ей, что скоро он поднимется и уйдёт. И снова она без него. Мать-одиночка, у кого есть сын, есть свекровь, есть и свёкор. Но не будет его. Не будет радости и опоры. Словно кто-то взял его в обе руки и решительно отвернул. От неё, от семьи, от дома.

 

Недолго, казалось бы, и сидели за уютным семейным столом. А время уже торопит. Давно ли косая луна смотрела в крайнее слева окно. А теперь – во второе глядит, словно подсказывает Степану, что минуты его истекают, пора в обратную путь-дорогу.

Заторопился Степан. Заглянул с Полиной в детскую горенку. Подошёл к кроватке, где спал, подложив под личико тёпленькую ладошку его драгоценный Витёк. Наклонился к нему. Прикоснулся губами к детской щеке, от которой повеяло сонным теплом, забытыми шалостями и детством.

В дорогу собрали ему вещмешок, положив две ковриги домашнего хлеба, глыбинку сала, трёх копчёных лещей, кое-что из белья и бутылку водки.

Отец принёс из чулана высокие, тонкого хрома, новые сапоги.

– Обувай заместо лаптей. Всё подоле послужат.

Не ослушался сын, хотя было жалко брать для лагерной жизни такой шикарный обуток, в котором ходить бы в самую пору по городским переулочкам и мосточкам, а не по вырубкам между пней.

Простились родители с ним на крыльце. А Полина пошла проводить до реки, а потом и до той стороны, куда поплыли они на лодке.

 

Луна, словно глаз, схоронилась под съехавшей бровью угрюмой тучей, посылая к Мологе развёрнутый мрак. Полина взяла выносной фонарь, и лодка прибилась к берегу в дрогнувшем свете. Потревожили спавшую щуку, перо её, просверкнув, рассекло водяную темень и тут же исчезло в чернеющей глубине.

Грозен берег реки накануне зари. Лепет листьев на гибкой осинке. Дальний крик пароходной трубы.

Был Степан в чрезвычайном волнении. Целуя Полину, чуял в себе не только сиюминутного, но и того наступательного отлёта, кто когда-то впервые с ней обнимался. Женщина для мужчины не только влечение, грех и радость, но и азартный полёт в запредельные тайны её распустившегося волнения, с каким забывается всё на свете, и хочется тихим голосом, даже не голосом, тенью голоса что-то ей петь.

Не мог расстаться Степан с Полиной. Не было сил. Однако она сказала, едва не отталкивая его:

– Иди! Не опаздывай! И фонарь забери!

Отказался Дитятьев от фонаря.

– Глаза вострые. Вижу не хуже волка. Да и знаю я эту тропинку. Хаживал тысячу раз…

Он подождал, пока свет фонаря золотым колобком не прошёлся, катясь, по чёрной воде вместе с лодкой. Постоял ещё пару минут, наблюдая за колобком, покатившимся по угору, где стоял у Степана родительский дом. Помахал в темноту рукой и, схватив вещмешок, пошагал по траве затаившегося, как рысь, моложского побережья.