Вторая вода

На чтение потребуется 2 часа 30 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Не слезая с коня, Олег увидел главных своих санитаров Баженовых, Мишу и Гришу. Везли на телеге кого-то большого в робе и новых хромовых сапогах. Лица не видать: покоится под брезентом

– Опять покойник? – кивнул на телегу.

– За сегодня – второй, – ответил кто-то из братьев.

– Ладно. Везите. – Дитятьев хотел повернуть своего битюга обратно, да не ушло от него, как братья перемигнулись. Он наклонился. Откинул брезент. Господи! Брат родимый!

– Как это так? – спросил он растерянно, но и грозно.

– Не знаем, – стал объяснять ему кто-то из братьев. – Лежит себе возле тачки. Наверно, сердечник. Чего уж нам? Подобрали. А что? Знакомый вам будет?

– Брат, – ответил Олег и, склонив низко голову, повел битюга впереди телеги.

Проехали к дальнему кладбищу, где ещё в прошлом году было колхозное поле. Там посуше, и снег лежал отдельными грядами возле осенних и зимних могил. А возле весенних он весь растаял и там кое-где лезла измученная трава.

Олег ходил и ходил на своём громадном коне, подбирая удобное место. Но так, ничего и, не выбрав, спрыгнул с коня, топнув ногой по жидкому мелкоснежью.

– Ройте.

 

«Надо же так, ну надо ж…» – вздыхал Дитятьев, задышливо отдуваясь от воздуха, которого было лишка. Горе упало ему на плечи, как обвалившаяся гора. Отдаться горю было нельзя: все бы из рук у него валилось. Сначала надо похоронить. Самому. Доверить кому-то не мог. Сделают, как попало. Не по-людски. Уж потом с головой и сердцем уйдёт он в эту свою беду. Не беду, а бедищу. Примет её, как печальную гостью, и будет сидеть с ней всю ночь, размышляя о том: почему хорошие люди так мало живут, а плохие – так много, словно около них кружит нечистая сила, и смерть, опасаясь её, обходит их стороной.

Вечер был ранний. Светила луна. Снежные грядки под ней свинцово синели. Пахло зажорами и водой. В канаве, около тощих берёзок побулькивал ручеек.

Олег подошёл к телеге. Снова откинул брезент. Глаза Степана были открыты, как у живого, и в них видна была маленькая луна. Олег закрыл их, надавливая на веки.

Потом расстегнул пуговицы на робе. Развёл брезентовые борта. На груди, поверх нижней и верхней рубах, в двух местах, под нижними рёбрами, темнела насыпанная земля, а под ней натёки застывшей крови. Он всё понял.

 

Копари были в земле, углубляя лопатами дно могилы.

– Я сейчас, – сказал им Олег и похлюпал по жидкому снегу к разломанной огороже, вдоль которой темнели ёлки.

Наломал большую охапку остро пахнущих ранней смолой еловых ветвей. Возвратился назад.

Могила была неглубокой. Набросал в нее хвойных лап. Перенёс тело брата. Опуская его, проследил за лопатами, которые Миша и Гриша держали в руках, в любую секунду готовые броситься с ними к нему, чтоб порубить его, как капусту, и, сбросив к Степану, тут же обоих и закопать.

Поднялся Олег. Закурил папиросу. Баженовы так и нырнули глазами в раскрытую пачку. Но Олег им не предложил.

– Зарывать? – спросили они.

– Нет, – ответил Олег, – надо хвои добавить. – Стрекнув окурок, показал на плеть прошлогодней крапивы, куда тот упал. – Копайте и тут.

– На кой? – удивились Баженовы.

– Так надо! – ответил Дитятьев и, закурив ещё одну папиросу, пошёл за новой охапкой еловых лап.

 

Назад не спешил. Одну за другой выкурил три папиросы. Легче не стало. Но появилась твёрдая мысль: «За Степана обоих – в землю».

Когда возвратился, вторая могила была готова. Однако в первой, где находился Степан, что-то как будто переменилось. Земля! На ногах у Степана земля! Это Баженовы накидали. Зачем? Могила была вдвое мельче обычной. Олег, бросив хвою, встал на колени. Потом опустился и на живот, чтоб достать до комочков земли. Отшвырнул их. «О, Господи!» – обомлел, увидев вместо добротных, почти ещё новых сапог, голые ноги. Промолчал. Разложил принесённый лапник. Когда тело укрылось под ним, поднялся и приказал:

– Зарывайте!

Темнело. От лагерного забора взлетела стая грачей. Летела низко, словно ища на земле поживу. Откуда-то из-за Волги гремнуло. Видимо, где-то взрывали церковь. На берегах Мологи и Волги этих белых красавиц не счесть. Стоять бы им и стоять. Да нельзя. Там, где церкви, пройдёт пароходный фарватер. Потому и рвут их опытные сапёры, сшибая одну за другой с лица берегов.

 

Закидали Баженовы тело Степана землёй. Подняли холмик. Встали возле Олега – само послушание и усердность.

«Боятся», – подумал Олег.

– А теперь, – посмотрел он на Мишу, – поработай чуть-чуть.

– А ты, – посмотрел и на Гришу, стоявшего перед ним в Степановых сапогах, – отдохни. – И ребром ладони, почти без размаха прошёлся по горлу. Гриша тут же и зашатался, падая навзничь в вырытую могилу. Зашевелился в ней, как гигантский паук, икнул и громко заплакал.

– Почему не работаешь? – Взгляд Олега коснулся лопаты, с которой стоял одноокий Баженов, судорожно следя за его рукой. Точно знал, что такая же участь, как брата, ждёт сейчас и его.

– Но ведь он? Но ведь он живой? – выпустил с трепетом вопросительные слова и очками уставился на Олега.

– Вот живого и закопаешь! – объяснил Дитятьев. – Или жалеешь его?

Баженов перепугался, уловив в интонации голоса командира беспощадность, с какой, не думая, убивают.

 

Мише страшно хочется жить. И он, поспешая, схватил лопату, всадил её в кучу земли и стал споро сваливать глыбу за глыбой. Сваливать и, моргая распаренным глазом, видеть, как Гриша отчаянно машет руками и жмурится, жмурится от луны, которая смотрит ему в глаза. Смотрит и на добротные сапоги, оставляя на голенищах своё рассеянное свечение.

Олег закурил последнюю папиросу. Заметил продольную, вдоль кустов холстину рыхлого снега. Прошелся по ней, очищая от глины подошвы сапог. Думал о брате. «Такой здоровенный, большой, и так нелепо попал на ножи. От кого? От каких-то шестёрок. И чего я второго-то не зарыл? – встрепенулся Олег. – Ладно. Успею…»

Он снял папаху. Испод её был горячий. Положил горстку снега. Снова надел, осязая затылком и лбом сырой холодок. Возвращаясь, почувствовал, как лицо его потянулось от удивления. Могила, где брат, как была, так и есть. Вторая могила, где младший Баженов, должна бы быть тоже, как первая, там, где и есть. Но, увы! Она лишь прикопана кое-как, и лопата торчит из неё. «А где копарь, которого надо бы кокнуть? Неужто сбежал? Но куда и когда?» На какие-нибудь три минуты Дитятьев и отлучался. «И нате вам! Умотал. Видно, понял, что я его закопаю. Вот и скрылся, как мышь». Олег стоял у могилы брата. Рядом две лошади. Пряли ушами. Думали про себя, когда о них вспомнят и уведут на конюшню. Там есть для них и овёс, и сено, и вообще можно будет предаться покою, а может, и сну, чтоб разглядеть те радужные картины, в которых увидят они себя, одних себя, разнузданных и свободных, без понуканий, без взмахов плётки, без окриков, без людей.

Что-то сломалось в Олеге. Ныло сердце. И было ему тихо, скорбно и тяжело. «Брата нет, – думал он. – Уж кому-кому, а ему-то бы жить и жить. Такая жена у него! А сынище! Не то, что ли, у меня. Никого. Один, как заброшенный стог в зимнем поле. Не ему бы лежать в этой хлипкой земле. Мне бы вместо него. Жизнь моя. Что она? Сколько стоит? Одну копейку…» Усмехнулся Олег. Отвёл отворот у плаща. Расстегнул тяжёлую жёлтую кобуру. Достал пистолет. Запустил дуло в рот. И нажал на курок.

Осечка.