День охоты шмеля

Через несколько кварталов я стал думать – в конце концов происходит что-то или нет? Сегодняшний день заставлял по-новому взглянуть на мир и… было ли что-то в этом дне? Говорят, что водопроводная труба бормочет, такое сравнение. А я всё думаю – а кому бормочет водопроводная труба? С кем она разговаривает? Неужели сама с собой? Можно по-разному относиться к тому человеку, которого я встретил у аттракционов. Можно верить ему или не верить, исходя из его личности. Но то, о чём он говорил, вполне вероятно! Действительно, почему бы неким силам не пытаться использовать День охоты шмеля в своих целях? Этих сил может быть и несколько, не ограничиваясь Последними. Мелькнула неожиданная догадка. Возможно, день неправильно считают, и на самом деле он приходится на другое число. Этим и пользуются некие организации, чтобы без помех обделывать свои делишки. А все остальные пусть ждут каких-то событий сегодня. А у них уже всё давно обделано. И без вас справились. Уже у них всё готово. Наилучшим образом, знаете ли. Шито-крыто. Есть более возможный вариант. Скажем, вообще нет никакого дня, это фикция, изобретённая тайными обществами, прикрытие для их махинаций. Так им, видимо, удобно. Они распространяют убеждение, дескать, есть такой особенный день, а сами спокойно делают свои дела. Вот оно как, пожалуй, может быть. Смотришь, а они всё уже обделали.

Ну ладно, ещё немного, прорвёмся, переживём этот день, а там посмотрим потом. Иногда ведь как бывает: смотришь на потолок и думаешь – это на потолке муха или гвоздь прибили? Муха, но гвоздей всё-таки больше.

Как много вокруг травинок, если вдуматься! Обычно вы говорите: вот растёт трава. Или: я сорвал травинку, чтобы пожевать или поковырять в зубах. Или поиграть в «петушка или курочку». Это, конечно, правильно. Но этих травинок гораздо больше на самом деле. Не то, чтобы это каждый отдельный стебелёк или лист травы, который вы отрываете. Но эти травинки есть, их много. Они есть сухие, они есть зелёные. Такие сухие, они так торчат. Зелёные, правда, тоже торчат, но вроде, помягче. Кстати, вы заметили, о былинках я вообще не упоминаю. Вот они так торчат, стебель такой, что в руках повертеть удобно, с листочками небольшими, ну, главное, что не с листочками, а с небольшими веточками и колоском, или просто на вершине небольшие веточки, но это не хуже. Где-то эти травинки растут кучками или просто одна-две торчат из какой-нибудь глины. У них часто бывают на стебле утолщения. Травинки можно срывать и поступать, как вы хотели: поломать в руке, пожевать. Конечно, если ваша задача – взять урожай сполна, тогда другое дело, вам подавай овощи, да потолще. Но это не тот случай.

Город и люди где-то в нём казались оставленной, забытой вещью, как заплесневевшая корка хлеба в ведре. А ведь недавно ему радовались и подмигивали друг другу: смотри, какой у нас хлеб есть. А потом хлеб заплесневел.

Я миновал улицу за улицей, двигаясь примерно в сторону улицы Зелёных плющей, и у меня возникло ощущение, что дома и улицы будто бы наматываются на что-то, и нет этому конца. Наматываются, наматываются, наматываются без конца.

Сегодняшний день озадачивал меня, точнее, приводил к озадачивающим открытиям. Например, оказалась, что у города не совсем такая планировка, как мне представлялось – были места, о которых я понятия не имел. Чуть было не выяснилось даже, что есть вторая река. Правда, никакой реки не было. В городе только одна река.

Вдруг бросилось в глаза: да что же это, как тут всё неровно, дома не по линейке, столбы, указатели, афишные тумбы – вразнобой. Ведь надо перед событием всё подравнять, надо успеть!.. Сегодня ведь единственный день на много лет, именно сегодня надо, чтобы всё было как следует!

Ведь как бывает: когда не очень хорошо видно, и наливаешь воду в чашку, то, если воды в чайнике мало, можно ориентироваться на струю из чайника, то есть лить до тех пор, пока она не иссякнет. А если в чайнике воды много, то лучше ориентироваться на чашку, прикидывать, сколько в неё ещё войдёт воды и лить не слишком долго.

Учитывается всё: как, что и так далее. Я увидел ворота, сбоку. Справа. Нет. Слева. Ворота у дома. Дома или здания. С замком. Запертые, наверно. Дом был обычный. Как дом. А у меня был ключ. Мне дали ключ. Я подумал, вдруг откроет. Я его взял, всунул в замок. Смотрю, открыл. Только повернул, и всё, открыл. Я зашёл, там двор. Я… там дверь была, я зашёл. По лестнице поднялся. Лестница как в поликлинике. Потому что маленькая, там или два или три этажа. А потом коридор. В этом коридоре я походил-походил, а он был неосвещённый. И так получилось, что в стене я обнаружил тайник. Я говорю это так просто, что, мол, обнаружил, как будто это так постоянно у меня бывает. Нет, я на самом деле удивился. Хотя, может, это не совсем тайник был, невысоко над полом, в кладке стены была маленькая ниша, непонятно для чего, может, от какого-то выключателя, пульта или ещё чего-то. И там лежала сложенная бумага. Я поискал место, где было побольше света, и прочёл бумагу.

«Я специализировался на розыгрышах. С самого детства, сначала делал маленькие розыгрыши, просто так, из любопытства, потом, по мере своего развития, всё более хитроумно продуманные. У меня это хорошо получалось и приносило большое удовлетворение. Можно сказать, я этим жил. Но сейчас… сейчас мне нужно сделать такое… я не могу об этом ничего сказать, но это настолько… В какой-то мере это бросает вызов моим способностям, такая грандиозная задача. Здесь очень много тонких вещей и подробностей, много того, что нужно продумывать, только тогда получится такая цельная и масштабная картина. Но самое главное – это не просто розыгрыш, и даже так: это вообще не для меня, не для моего интереса, а для большой цели. У меня появилась большая цель. И это так здорово, что у меня есть эта цель, что свой талант разыгрывателя я могу приложить к её достижению. Эту большую цель я не раскрою, конечно, но кое-что я теперь скажу. Поверьте, это очень важно, то, о чём я пишу. Дело в том…»

Чья-то рука забрала у меня бумагу:

– Читаете исповедь. Их тут много. Не обращайте внимания.

– Что за исповедь?

– Понимаете, раньше в этом здании помещалась психиатрическая лечебница. Здесь пробовалась разные методы лечения. Например, больных заставляли писать исповеди. То есть писать о чём-то, прямо не относящемся к заболеванию, но важном для больного.

Человек вывел меня к окнам, через которые был виден внутренний двор.

– А сейчас это здание переделывается. Производится уборка. Вот они, все эти исповеди.

Двор был завален бумагой. Горы исписанных листов. Бумажные горы. Много-много бумаги. И вся эта бумага была исписана. Бесчисленное количество листов, сложенных и не сложенных, а теперь сваленных как попало, громоздящихся во дворе. Столько бумаги я ещё никогда не видел. Ну представьте себе, если кидать и кидать эти листы сюда, в конце концов получатся просто горы. Горы бумаги. И на каждом листе было что-то написано. Таких листов было огромное множество. В это двор нагребли такое количество бумаги, что образовались настоящие горы! Масштабы впечатляли. Конечно, если взять бумажные листы и кидать и кидать, в какой-то момент они завалят весь двор. Это будут просто горы исписанной бумаги.

Итак, прочь из больницы и вперёд – дальше на восток, как я задумал. Я находился в покинутых районах. А может быть, просто было малолюдно, трудно определить. Я остановился на песочной площадке. А вот незнакомая конструкция – то ли полуразобранная детская горка, то ли что-то производственное. Не забраться ли на неё? Вдруг от этого что-то изменится, начнётся какой-то новый этап? По-моему, необходимо было сделать выбор между этапом, начинающимся от этой конструкции и этапом, ждущим меня на улице Зелёных плющей.

Я шёл, и всматривался в ландшафт пустых районов: как будто всё это завезли откуда-то издалека. Попадались на глаза многочисленные вывески лавок и различных заведений. Но разобрать мне их не удалось, не знаю, почему. То буквы были какие-то уж слишком стилизованные, то мешали картинки, а часть вывесок от старости потемнела. После асфальтового пандуса, что ли, было две-три ступеньки. Я не ожидал этого и оступился, машинально схватился за пучок травы. В руках осталась короткая травинка. Интересно: я вспомнил, что раньше, если я тянул травинки, никогда не доставалась короткая, всегда длинная. А в этот раз досталась.

Затем я дал себе обещание: что бы ни случилось, ни при каких условиях не мочить в воде то, что у меня в руках, что бы это ни было. Не окунать его, не брызгать, не смачивать никаким другим образом. Только так. Дав себе старт-сигнал, я продолжил шагать.

Я подобрал погнутый железный щит. Что с ним можно сделать? Подложить под деревянную лавку? Сунуть в почтовый ящик? Конечно, большая часть будет торчать. Как-то использовать его вместе с забытым на дороге батоном хлеба. Или дождаться прохожего и как-то взаимодействовать с ним при помощи железного листа? Я почувствовал, что сознание освободилось, получило какую-то свободу. И стало возможным использовать предметы любым образом, во взаимодействии с любыми другими предметами, а не так, как мы привыкли. И, самое главное, стало возможным ожидать чего-то от таких действий, какого-то иного результата, нежели в обычные дни, и, самое главное, значимого. И вслед за этим появилось ещё одно предположение. Может быть, суть Дня охоты шмеля – не в том, что имеет место некое событие, а в том, что мы получаем новые возможности, мы освобождаемся для новых дел. И поэтому нет чётких записей о сегодняшнем дне, потому что ничего толком и не случается, а мы не делаем чего-то, что может сделать, чего-то нового в принципе. Может, это шанс для всех нас? Другими словами: может, День охоты шмеля – это совсем не то, что мы думаем? Может, это какие-то возможности, какой-то шанс? Может быть, этот день должен нас чему-то научить? Поэтому он и повторяется. Потому что мы не видим эти возможности. Не видим открывающиеся нам возможности. Не видим их.

В разные стороны раскинулся город, богатую и разнообразную начинку содержал он в себе. Своим направлением я делал срез, и становились видны различные слои, становилось ясно, что есть, а чего нет и, более того, не может быть. Я смотрел на лежащие на ступеньках дома очистки от тыквы, напоминающие битый кафель. Всё это было что-то значащее, имеющее смысл, могущее сказать, но оно ничего мне не говорило – как рой пчёл или муравейник.

Объём, форма, число – вот чем мы пользуемся, когда говорим о чём-то. Однако вдумайтесь – а где же объём? Про число, наверное, говорить нет смысла, потому что чисел много. Есть числа зелёного, числа красного, числа голубого, есть числа перца. А есть числа «не счесть», «не всё сразу», «чересчур», «ого!» и так далее. Но форма – что сказать о ней? И тут все замолкают, потому что вот она осталась наконец одна, и получается, что её как бы и вовсе нет, да, пожалуй, и не было. Вот так получается. Синий, зелёный, красный – всего этого нет. Художнику, который рисует всё здесь, не дали красок этих цветов, хотя он, несомненно, ориентируется на эти цвета, как на образцы, когда смешивает те краски, которые у него есть.

А дальше я пошёл быстрее, потому что понял, что если останусь здесь, то это может на что-то повлиять. Я увидел и другие такие места – они были. Есть места, где можно куда-то зайти, что-то сделать или просто оставаться там некоторое время, и это будет иметь какое-то значение, что-то от этого произойдёт. А есть места, где всё это ни к чему не приведёт. И это вполне согласуется, скажем, со словами человека с аттракционов о «трассе».

Вдруг одежда стала мне велика. Не знаю, как объяснить, внешне она не изменилась, но по ощущениям стала как будто велика. Я ускорил шаги. Потом, постепенно, нет, не то, чтобы постепенно, а просто в какой-то момент я обнаружил, что с одеждой снова всё в порядке.

Где-то рядом должна бы быть эта улица плющей, куда направлялся тот человек, который внезапно исчез. Что же он там искал? Или кого? И почему именно сегодня? Значит, это было важно. Что же это могло быть?

Я подумал – как надо строить рассуждения? Допустим, вот это нам незнакомо. Это явление, этот факт – нам незнакомы. А давайте сделаем вид, будто оно нам знакомо. Совсем другое дело получится! Рассуждение от этого сразу выиграет.

И вот я на улице Зелёных плющей – не очень большой, судя по всему. Куда повернуть – направо, налево? – опять надо выбирать. Я повернул направо.

Дом был двухэтажный, на несколько квартир, с забором. Сбоку висела табличка – 6. Итак, отбросим сомнения…

Первый этаж был, скорее, нежилой, состоявший из хозяйственных помещений. На втором этаже находилось несколько дверей. Однако на мои звонки никто не ответил. Я уже собрался покинуть здание, когда открылась другая дверь, в глубине этажа, которую я сначала не заметил, и появился человек неприметной, в общем наружности, разве что несколько испуганный.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Здра…вствуйте.

– Не ждёте ли вы кого?

– Нет, я живу один, я никого не жду.

– Сегодня к вам должен был прийти один человек.

– Я никого не жду.

– А вот я смотрю, у ваших соседей заперто…

– Я не общаюсь с соседями.

Дверь закрылась.

Делать нечего, я вышел из здания. Впрочем… а не попробовать ли ещё раз? Я вернулся, позвонил уже точно в ту квартиру.

– Здравствуйте.

– Здра…вствуйте.

– Сегодня к вам должен был прийти один человек.

– Я никого не жду.

– Извините, я хотел сказать: я пришёл. Последним не удалось…

Дверь открылась шире.

– О, это вы! Заходите.

Итак, я попал в квартиру.

– Я вам всё расскажу, всё, что знаю. Хорошо, что вы здесь. Так им и надо, этим Последним.

Он уселся напротив меня и говорил всё более возбуждённо.

– Вы понимаете, те, кто наверху, правительство, они обделывают свои делишки в сегодняшний день. Они используют его для этого, вот в чём дело. Я сам не работаю в правительстве, но у меня есть знакомый, конечно, не министр, но вхож, вхож… Взять, например, вот эти махинации со строительством. Они у всех на слуху. Но! Все ведь как думают: ну да, нахимичили там что-то, тут подписали, там прибавили, конечно, это незаконно. А никто не скажет: слушай, а почему они так подстроили здесь? Здесь, а не там, где приписали? Но это, понимаете, только часть. Так сказать, верхушка айсберга. Потом, когда были дела о цехах, вы не заметили ничего странного? Везде пишут, что вот цеха, цеха, цеха! А о подопечных мастерских – ни словечка. Как будто их и нет. Вот как у них всё поставлено. Я вам больше скажу, – он понизил голос. – Год назад я сам столкнулся с этими делами. Когда работал. Только что-то начинаю, как говорится, с самого начала, туда-сюда, а мне говорят: сюда направлять не надо. И как я думаю, вот там они тогда и были. Ну, не они сами, конечно, но их представители, это точно, а не какие-то там простые приёмщики. Да что вы! Даже на большой бумаге, и то есть такой небольшой зазор и зачернено по краю. Представляете? Как будто это небольшой дефект или такой технологический процесс. Но если хорошо разбираешься, что к чему, тут и начнёшь соображать: а как, интересно, это получилось? Нет, у них всё продумано, как говорится, до мелочей. А этот день им очень нужен. У них есть такие планы, о которых если начнёшь рассказывать, все ахнут. Ну, я конечно, не знаю, не такая птица, но судя по тому, что я слышал, а кое с чем и сам сталкивался, представляю, что они могут тако-о-о-е прокрутить. Это они могут так всё повернуть, что до-о-олго будешь думать: а как это мы все здесь оказались. И где в это время были они.

Я долго слушал, но потом собрался уходить.

– Подождите, подождите, – испугался человек, – куда же вы? Слушайте, возьмите меня к себе! Я вас очень прошу. Вы должны это сделать. Вы видите, я вам открылся, такое рассказал, что аж самому страшно.

Я направился к двери. Он схватил меня за рукав.

– Ну, пожалуйста. Умоляю. Останьтесь. Я же всё рассказал. Возьмите меня. Умоля-я-я-ю вас. Я же всё…

Я вышёл из квартиры. Ну вот, теперь необходимо было вернуться на западно-восточное направление, поскольку, чтобы попасть на улицу Зелёных плющей, мне пришлось чуть-чуть свернуть. Меня насторожили черты на мостовой. Передо мной тянулась одна черта, невдалеке была другая, подлиннее. Через некоторое время я заметил черты на доме. Просто черты, не сказать, чтобы какие-то знаки. Черты. Черты проведены. Черты проведены здесь. Проведены там. Проведены повсюду. Что произошло? Почему они здесь? Кто провёл черты? Что это за мир черт? Уже есть всё, но теперь поверх всего – черты.

Мелькнуло очень давнее воспоминание: я стою перед каким-то забором, чего-то очень долго жду и смотрю на забор. И, наконец… но что было потом? Чего я ждал?