Куда течёшь, река?

В метро

Чихают, кашляют, читают…
Читают, кашляют, чихают…
Страницы жёлтые листают
и всё бегут, бегут, бегут…
Бранятся, мест не уступают,
на ноги смачно наступают,
на Пушке встречи назначают,
любимых в центре зала ждут.

И снова кашляют, чихают,
под лавкой банки оставляют,
на лавке тихо умирают
(им что-то ангелы поют)!

А выше небеса сияют,
а ниже корни прорастают…
Нет, ничего не замечают,
а всё снуют, снуют, снуют…

И я бегу со всеми вместе
из Люберецкого предместья,
наверное, раз этак двести,
а может даже триста в год,
с привычной сумкой за плечами
(вы там, конечно же, встречали
меня, да только не узнали)
до Пушки – и на переход.

В электричке

Вот девушка в вагоне у окна
стоит, сияя юностью своею.
Она великолепно сложена,
и ореол любви горит над нею.

В её глазах весны пьянящий свет –
в моей душе сплела тенёта осень.
Ей девятнадцать или двадцать лет –
мне сорок пять, точнее, сорок восемь.

Вот мы стоим в вагоне у окна,
и наш вагон, как парусник, качает…
И смотрим друг на друга, но она,
по-моему, меня не замечает.

Всюду толпы

1.

 

Всюду толпы, толпы, толпы,
пыл толпы горяч и жёлт.
Если молод, крут и зол ты –
пей хмельную брагу толп!
Наслаждайся белым светом,
рви зубами удила,
рой копытом, бей дуплетом,
пока наша не взяла!
Если даже кто-то рядом
оступился и упал,
поднимать его не надо:
наклонился – и отстал!
И уже, глядишь, другие
обошли тебя толпой,
у них мускулы стальные,
у них локти – что там твой!
Вот уже плетёшься сзади
без надежды на успех,
и на жизненном параде
ты – никчёмнейший из всех…

2.

 

Если голоден и гол ты,
если болен и устал,
если счастья не нашёл ты
(или даже не искал),
если изгнан отовсюду
и повсюду позабыт,
если ты схватил простуду,
ларингит и фарингит,
если похмелиться нечем,
а в кармане ни гроша,
если долу клонит плечи
полумертвая душа, –
не броди немым укором
по поверхности земли,
ляг тихонько под забором,
скорчи ноги – и умри.

Городовой

Может, я выражусь недостаточно здорово,
может, я вообще не в ладах со своей головой,
но мне кажется – на улицах нашего города
непременно должен стоять городовой.

Чтобы в руках у него была толстенная палка
и 45-й калибр в кожаной кобуре.
Чтобы самая что ни на есть распоследняя галка
двадцать раз подумала, прежде чем раскаркаться во дворе.

Чтобы, увидев его огромную бляху,
сверкающую на солнце ярче самых ярких огней,
жулики и хулиганы обмирали со страху
и скорее завязывали с криминальной карьерой своей.

Чтобы маньяк-убийца, прячущийся в подъезде,
и солидный киллер, получивший миллионный заказ,
вспомнили вдруг, что в далеком Чертолысом уезде
ждёт их маманя, и скорее исчезли с глаз

к чёртовой матери. Чтобы проститутки и геи,
педофилы и прочие извращенцы разных мастей
вспомнили вдруг, что есть дела поважнее,
чем гей-парады – например, воспитанье детей.

Чтобы никто не выбрасывал мусор куда попало,
чтобы даже кошки забыли по ночам свой истошный вой.
Хороший городовой – господи! – это так мало!
Это так много – хороший городовой!

Москва параллельная

Где-то там, в параллельных мирах,
в Крабовидной туманности где-то,
где кружится иная планета
на невидимых звёздных ветрах,

где-то там, в параллельной судьбе,
где я буду стройней и моложе,
с золотистым загаром на коже,
с лёгким пухом на верхней губе,

где-то там, в параллельной Москве,
я на Чистых тебя повстречаю
и из тысячи встречных узнаю,
и, конечно, женюсь на тебе…

C неба сыпется лунная взвесь,
я бреду по Москве акварельной,
сердцем чувствуя – ты где-то здесь
в измерении параллельном.

Наши встречи

Ни людей – ни богов…
Ни друзей – ни врагов…
Ни классических драм…
Ни готических дам…
Ни изысканных поз…
Ни волшебника Оз…
Ни Ватто…
Ни Буше…
Ни покоя в душе…
Ни великих идей…
Ни звезды…
Ни огня…
Ни детей – ни плетей…
Ни тебя…
Ни меня...
Только смутные сны в толчее городов.
В ожиданье весны, в ожиданье Годо.
Только тысячи птиц…Только тысячи глаз…
Переулков арбатских неспешный рассказ…
Ощущенье чего-то большого в конце…
Наши встречи тайком на Бульварном кольце…
Снова давка в метро…
Снова пицца в бистро…
Тёплый снег января.
Только ты…
Только я…

Внутри огня

Среди пустых бессмысленных систем,
где завтрак в восемь, ужин ровно в семь,
метро, маршрутка, отпуск раз в году,
где глухо и беззвёздно, как в аду,
где глупо и безвольно я бреду
в густой толпе под топот тысяч ног, –
вдруг раздаётся радостный звонок:
«Привет!»
«Привет!» – и больше нет проблем,
и рухнула стена тупых систем,
и ты – во мне,
и больше нет меня,
и мир – в огне,
и мы внутри огня.

Поезд «Москва – Ульяновск»

Поезд «Москва – Ульяновск» –
встреча пространства с временем.
Ночь проспал – а проснулся
совсем в другом измерении.

Здесь ни метро, ни Макдональдсов,
здесь – рублёвая зона.
Пушкин и Блок вместо комиксов.
Жизнь течёт тихо и сонно.

Здесь по степным курганам –
кости Степана Разина.
Поезд «Москва – Ульяновск» –
поезд «Европа – Азия».

Лето кончилось

Лето кончилось. Мы ненадолго уснули
в нашем липком от моря и пота июле,
а проснулись – за окнами серые тучи
и деревья в припадке болезни падучей.

Лето кончилось. Мы так давно его ждали,
изучая зимы ледяные скрижали.
"Будет! Будет!" – шептали. И вдруг – уже было:

вертолётный полёт стрекозы среброкрылой,
светозарные дни, звёздноокие ночи
(были дольше одни, а другие – короче),
сонмы бабочек сонных над веткой сирени...
Лето кончилось.
Мы ничего не успели...

Дурочка

Дурочка купила булочку,
пошла по улочке,
по переулочку.
Навстречу с горушки
идёт Егорушка,
яснее солнышка.

Дурочка уронила булочку,
искала дырочку,
чтоб юркнуть в щёлочку,
да не нашла, любезная,
дело бесполезное,
только платье изгваздала.

Двое

Осторожно спускаясь с горки,
по тропинке идут к реке
баба Нюра и пёс Трезорка
друг у друга на поводке.

Огоньки зажигает вечер,
облетает вишнёвый сад...
Потихоньку идут навстречу
и о чём-то всё говорят.

Молью траченная одёжка.
Шерсть линялая на боках.
А до речки совсем немножко –
вот она уже, в двух шагах.

Найти

Глубоко-глубоко плывут мои вольные рыбы.
Высоко-высоко летят мои гордые птицы.
В этот сказочный край мы с тобою вернуться могли бы,
В этот брошенный рай, но во время – не возвратиться!
Наше время ушло, как уходят в созвездие Девы,
Паука и Стрельца наши светлые юные лица.
В том волшебном краю мы владели и морем и небом,
В том погибшем раю никого не стесняли границы.
Нам казалось – вдали ждёт нас счастье за дымкой тумана,
И в погоне за ним мы в чужих городах заплутали.
Время мчится к концу, возвращаться к истоку пора нам
И друг друга найти, как в рождественской сказке, в финале.

Мы наше чувство потеряли

Мы наше чувство потеряли,
как иногда, впадая в раж,
теряют грузчики багаж
на переполненном вокзале.
Оно лежало в лопухах
в каком-то диком буераке,
и беспризорные собаки
его обнюхивали прах.
Не на гранитном пьедестале,
а в тёплой палевой пыли
оно лежало, и цвели
цветы вокруг, и прорастали
сквозь наше чувство дерева,
и в них весной селились птицы,
чтобы влюбиться, отгнездиться
и осенью на острова
опять лететь путём опасным,
и по дороге шелестеть
о чувстве, победившем смерть,
потерянном, и всё ж прекрасном.

Забытое чувство

Эта птица была стрекоза.
И её неземные глаза
бесконечность в себе отражали.
Отражали надмирные дали,
где за лесом темнела гроза.
Луг был необозримо велик.
В нитевидных путях повилик
заплутали осколки значенья.
Только синего неба свеченье
да кузнечиков радостный крик
наполняли вселенную смыслом.
Позабылись законы и числа.
Потерявший тропу муравей
заблудился в густой мураве.
Молоко в недрах крынки прокисло,
превратившись в какое-то сусло.
Было тихо, спокойно и грустно.
Нет, скорее надёжно и ясно,
будто жизнь прожита не напрасно...
Вот такое забытое чувство.

Крылья деревьев

Я проснулся чуть свет. Странным шумом наполнен весь дом:
то ли моря прибой, то ли птиц перелётных кочевья –
это крылья деревьев шумят за открытым окном,
это жёлтые крылья и алые крылья деревьев.

Трепеща на ветру, от земли оторваться хотят,
улететь в небеса им хватило бы воли и силы,
только тонкие корни их держат за старенький сад,
за бревенчатый дом да родительские могилы.

Дорога – сплошные ухабы

Дорога – сплошные ухабы.
Простор неогляден и гол.
Берёзы – бесстыжие бабы
задрали по ветру подол.
Чернеют кресты вдоль дороги –
кресты телефонных столбов.
Жилища грустны и убоги.
Закат к непогоде багров.
С багровой страною заката
смыкается долгий наш путь.
Дойдём ли под вечер куда-то?
Даст Бог – добредём как-нибудь.
Даст Бог, добредём понемногу
до дома с весёлым огнём.
Помолимся Господу Богу,
и тихо блаженно уснём.
А утром, проснувшись до света,
о прошлом забудем совсем.
Зачем же, папаша, всё это?
А Бог его знает – зачем!
Иди, брат, покуда идётся
и меньше заботься о том,
откуда всё это ведётся
и чем обернётся потом,
куда ты прибудешь в итоге,
где пот оботрёшь ты с лица.
Весь смысл – в этой самой дороге,
а ей, брат, не видно конца.