HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Игорь Белисов

Просто музыка

Обсудить

Сборник рассказов

Опубликовано редактором: Вероника Вебер, 29.12.2012
Оглавление

4. Больные люди
5. Закат
6. Смятение

Закат


 

 

 

В той стороне, где недавно исчезло солнце, ещё висели взрыхлившие небо алые прочерки. Безмолвными провожатыми клонились они к горизонту, словно пытаясь перегнуться за край и немного погреться у догорающего огня. А дальше, ввысь, в холодную акварель наплывающей ночи, небо бледнело, делалось ровным, прозрачным, и в этой космической глубине неброско поблескивали голубые колючие звёзды. Земля уплотнилась до угольной черноты. Столбы с провисшими нитями проводов, заборы с кряжистыми садами, крыши с кое-где желтеющими окошками, церковь, котельная, водонапорная башня – всё слилось в причудливый силуэт, угрюмый, в себе затаившийся.

А на востоке растекалась блеклая мгла. Ни неба, ни земли не осталось. Только сырая, белесовато-сизая муть. Поначалу бесплотная, лёгкая, она тяжелела, обретала вязкую непроглядность. Она тоже несла тишину, но совсем иного характера: если в покое деревни угадывалось молчание расположившегося на ночлег бытия, то с поля ползла безжизненная немь пустоты, промозглая и недружелюбная бесконечность.

И где-то там, в пустоте, в тумане ползущей ночи, одиноко мычала невидимая корова. Далёкий рёв, подавленный и потерянный, через равные интервалы времени прорезал ватное беззвучие простора. Было в этом что-то болезненно-грустное. Казалось, вся сельская жизнь, трудолюбиво и сурово бодрилась при свете дня, а теперь, погружаясь во мрак, вдруг обнажила неодолимость тоски. Ночь наплывала, туман вязко густел, а корова всё слала и слала свой позывной – заунывно, покинуто, безнадёжно...

 

 

*   *   *

 

Димка Сёмочкин не мог припомнить, когда впервые повстречал Дачника, но только верно знал, что уже видел его не раз и не два.

Димка возвращался домой. Он шёл по грунтовой дороге. Две плешивые колеи тянулась по задам огородов, отделяя деревню от поля кривой пограничной полоской. Укатанная глина была плотной как камень, однако пути Димке это не облегчало. Ноги то запутывались в траве, то вязли в месиве грязи, то проваливались в ямки, то спотыкались на кочках, норовили отступить, пойти по дуге, криво соскользнуть, больно подвернуться. Каждый шаг – в головокружительную неизвестность. Иногда ноги обретали уверенность, – и тогда удавалось сделать бросок в приблизительно правильном направлении, – но затем вновь начинали бессмысленно куролесить, насмешничать, предавать. Солнце село, дорога стала неразличима. Так хотелось быстрее добраться до дома и рухнуть в постель, вот только эти ноги, эти ходули в стоптанных башмаках, всё продолжали выплясывать свой разбитной, безобразный, неподвластный волевому усилию, танец.

А Дачник шагал спокойной, уверенной поступью, без дерготни и мучительных поисков. Его силуэт, очерченный нимбом догорающего заката, просто беспрепятственно плыл сквозь темнеющий вечер. И выглядел он так независимо, даже нагло, будто это ему принадлежат все окрестные дали. Будто он, пришелец из города, а не Димка Сёмочкин, коренной селянин, был полновластным хозяином здешних мест.

Дачник приблизился, скользнул равнодушным взглядом и проследовал дальше по праздному своему маршруту. Почему-то Димку задело это равнодушие незнакомого горожанина. Говённая его независимость. Чмошное его достоинство. Димка остановился, шатко повернулся и посмотрел вслед тёмной фигуре. В его нутре засвербела заноза: обидно. Димка остолбенел, пытаясь разобраться в хаосе неприятных мыслей. Не разобрался, мрачно сплюнул и продолжил штурм дороги домой.

 

 

*   *   *

 

Следующим вечером Димка вновь повстречал Дачника. Всё тот же закат и та же дорога околицы. Та же лёгкая походка бездельника и демонстративная отрешённость отвратительного городского лица. Димка издали его заприметил и притормозил собственный шаг, чтобы, по мере схождения, получше чужака разглядеть.

Дачник был ладен фигурой, но едва ли силён телом. В нём угадывалась зыбкая худосочность интеллигента, не ведавшего ярма жилистой мужицкой работы. Ткни пальцем в дых – и он сложится, как картонка. Димка видал таких ещё в армии, знал, чего они стоят. В своё время он провёл немало приятных дней, измываясь над их бесполезной студенческой образованностью и благовоспитанностью хрупких манер.

Да, с тех пор много чего изменилось. Теперь они хозяева этой жизни. Мало им городских сластей-радостей, так ещё и понаехали на село, понакупили земли, понастроили дач, что ни дом, то дворец или крепость. Дорогой кирпич. Стеклопакеты. Металлочерепица. Ажурные ограды, кованые ворота, дорожки, газончики-бёна-мать! А машины, какие машины! Иномарки сплошные. Димкина жизнь, наверно, столько не стоит, как та машина.

А у него самого – столетний сруб на уплывшем фундаменте, два сарая и хлев, корова-нездорова, огород-невпроворот, да трактор «Беларусь» с потрескавшимися колёсами и постоянно вывернутыми замасленными потрохами: то мотор, то коробка, то электрика, то гидравлика... Да ещё и жена, баба крикливая, глупая и всегда недовольная. И детишки, чумазые зверёныши, нахальные, озорные, ещё мелкие для помощи по хозяйству, но всё туда же – с желаньями. Грыжу надорвешь, пытаясь хоть как-то всё это выдюжить.

А эти-то, глянь-ка, прикатили из своего города: музычка, пивко, шашлычок, и так весь сезон напролёт, ни дня им, ни ночи. И когда только спят? Наверное, в городе отсыпаются, в своих офисах-шмописах. А чего им там ещё делать? Там за человека работает компьютер и этот... фак, что ли? Энтернет, одним словом.

Это не то, что на утренней зорьке подыматься и маяться: то ли опохмелишься, то ли помрёшь. Это совсем другая жизнь. Они будут шашлык жрать, да бабёнок топтать, – а ты на них вкалывай, расти хлеб, выкармливай скот, кряхти, потей, загоняй в землю свою горбатую жизнь трудяги. Тебе бы с хозяйством к ночи разделаться, хлопнуть стакан, да завалиться пораньше спать, – а эти будут чаёвничать далеко за полночь, вести заумные разговоры, а то и прогуливаться по деревне, как по курорту.

Дачник приблизился. Димка хорошо видел его лицо: высокий лоб с аккуратно зачёсанным волосом, плавная линия скул, прямой нос, уверенный подбородок. И глаза – внимательные и спокойные, мгновенно тебя пронзающие, но тут же ускользающие без малейшей искорки интереса.

И снова обида кольнула Димку от этого безразличия. Будто перед горожанином был не живой человек, кровь и душа деревни, а всего лишь один из фрагментов скучного пейзажа, вроде покосившегося столба, гнилого забора или неровной поленницы дров. Таких понятий, как благовоспитанность или такт, в бесхитростной Димкиной жизни не было. Зато имелось обострённое чувство врождённой гордости, заранее подозрительной и насупленной, всегда готовой к злой обороне и свирепому ответному выпаду. Но всё же, один только взгляд, даже такой оскорбительный в вежливом безразличии, этого было слишком мало, чтобы стронуть с места назревшую ненависть. А в том, что он Дачника ненавидит, Димка уже не сомневался. За что? Да хоть за вот эту его гладкую морду, по которой так и чешется съездить тяжёлый кулак пахаря.

Дачник успел пройти мимо, когда Димка поднес к глазам руку. Несколько раз сжал и разжал короткие пальцы со слоистыми чёрными ногтями, с бурой сетью навеки въевшейся грязи. Он знал, что и лицо его – такое же точно, как эта трудовая клешня: честное, грубое, в морщинках, чешуйках и бугорках.

Смятением интуиции он почуял в Дачнике своего ровесника. Но по жизни между ними была многолетняя, вековая пропасть. Этот подтянутый горожанин пребывал в молодцеватой поре мужчины с правильным питанием, физкультурными упражнениями, хорошим заработком и отпускными турне. И всё это у него существовало стабильно, из года в год, регулярно, с приятным разнообразием прихотей и перспектив. Димкина же судьба, не успев как следует развернуться, тут же захлопнулась примитивной ловушкой, сузилась до борьбы за выживание, до боли в спине, тяжести в голове и мерзкой трясучки пальцев, – если с утра, или, на худой конец, к полудню, не найдешь похмелиться. Димкина жизнь, в сущности, закруглилась и вышла на финишную прямую. Он был старик. Шёл ему тридцать первый год.

 

 

*   *   *

 

Странная тревога поселилась в душе у Димки. Дремлющая в течение долгого трудового дня, ближе к вечеру она пробуждалась и начинала изнутри стучаться. Где-то в груди: тук-тук, тук-тук... И вот однажды, когда Димка, бредя за околицей, в очередной раз узрел вдали знакомый контур врага, в нём полыхнуло молнией озарение, которое мгновенно всё объяснило: причина тревожного состояния – ОН.

Димка остановился, пригнул голову, сжал кулаки, весь собрался тугой, упругой готовностью, и стоял так, пока Дачник, своей всегдашней беспечной походкой, медленно сокращал между ними дистанцию. Он шёл твёрдо и правильно, но в Димкином мутном глазу движение Дачника чертилось непредсказуемо сложным зигзагом, совпадающим с каждым грубым наклоном, которые совершал неустойчивый горизонт. Димка взмок и начал икать. Димка разволновался.

Дачник призраком выплывал из тумана. И вдруг как-то резко, в два-три шага, обретя плоть человека, звук шагов и даже отчетливый запах враждебности, моментально проскользнул мимо Димки. От него изошла стремительная волна, наподобие той, что сопутствует летящему поезду – Димку резко швырнуло в сторону. Хотя возможно, это горизонт накренился, и Димка подчинился земной гравитации. Так или иначе, решающий миг был упущен и, когда мир более-менее уравновесился, и Димка вернулся в перпендикулярное положение, Дачник успел удалиться в туман.

Димка встряхнулся, сжал зубы и двинулся следом. Он шагал быстро, но осторожно, стараясь попадать с противником в такт. Вопреки стараниям, шаги его сыпались откровенно и невпопад, оглашая тишь беспокойной недоброй дробью.

Дачник не реагировал. Всё так же медленно и размеренно, со спокойной, безоглядной уверенностью, покачиваясь с амплитудой невесомого поплавка, продолжал свой заносчивый путь.

Вот эта самоуверенность, эта презрительная неуязвимость раскаляла в Димке белеющую спираль ярости. Димка уже не таился, шагал с ускорением, почти бежал, почти нёсся вдогонку за издевательски равнодушным обидчиком... Горизонт как будто собрался, перестали крениться заборы, и даже колдобистая грунтовка вытянулась гладью для решающего броска... Всё окружение, куда ни глянь, такое родное, извечное, кровное, было на Димкиной стороне: ты только догони, накажи, отмсти...

Вдруг земля предала. Димка не успел ещё почувствовать острой боли подвернувшегося сустава стопы, но уже плевался песком, скрипел зубами и в злом бессилии тупо смотрел, как всё дальше и дальше уходит невозмутимый, недосягаемый, ненавистный Дачник...

 

 

*   *   *

 

Очередной день оказался днём выходным. Димка понял это по нестерпимо яркому солнцу, которое поднялось уже высоко, в то время как сам он ещё запоздало ворочался в пропотелой, измятой постели. Он это понял по голосам ребятни, праздно играющей во дворе, избавленной от нужды ждать родителей в детском садике, а также по добродушной издёвке жены: «Ну чё разоспался-то? Хорош дрыхнуть, дома работы невпроворот!».

Едва начавшись, день был испорчен. Димка знал точно, что в доме опохмелиться нечем. Неотступный контроль цепкой бабы не оставлял малейшего шанса улизнуть по неотложным живительным нуждам. Ни колодезная вода, ни огуречный рассол не могли организм ободрить. В голове гудело, во рту пекло, в груди застрял тупой нетёсаный кол, а жена увивалась змеёю и с фальшивой улыбочкой беззаботности заглядывала в глаза да поводила нацеленным носом. Конфликтовать Димка не собирался: у него всё равно денег нет, в поселковом магазине давно перестали отпускать в долг, да и старые дружки в последнее время, похоже, норовили обойти стороной, а при случайной встрече смотрели с замкнутой жалостью. Может, и к лучшему? Может и правда, пора завязывать?

Закусив удила нездоровья, Димка впрягся в законную безотрадность. Весь мучительный день он глушил себя всякой работой. Задавал корм, носил воду, ворочал вилами, стучал молотком, таскал какие-то брёвна и доски, какие-то ящики и мешки, сопел, кряхтел, обливался потом, плевался горечью, сквернословил, изнемогал, мрачнел, заряжался тяжёлой, злой неприязнью.

Ближе к вечеру, когда солнце устало, Димка хлопнул калиткой и вышел в сторону поля. Присев на колоду, он начал смотреть вдаль. Поле давно заросло буйной травой и даже кустами. У самого леса виднелись чёрно-белые кляксы. То брело, возвращаясь в деревню, стадо коров. Тёплый ветер, качая бурьяном, доносил выстрелы пастушеского кнута, протяжный коровий рёв, сочный дух раскалённого за день навоза. Мирно было вокруг, бестревожно.

Неожиданно в этой идиллии возникло нечто весьма чужеродное. Какой-то неуместный, ритмический, наглый звук. Музыка. Презрительно модная, оскорбительно радостная, она волнами катилась со стороны дач. И ещё – смех. Женское и мужское многоголосье. Не тот, привычный для Димки, деревенский, разухабистый гогот, что обнаруживает отдыхающих односельчан – а омерзительно городской, прилизанно сдержанный, раздражительно скромный, ненавистно интеллигентный, утончённый, такой, благовоспитанный хохоток...

И тут Димка всё понял. Моментально и ослепительно. И неказистую судьбу, и некрасивую жену, и недалёких детишек. Шаткие заборы, кривые столбы, сломанный трактор, безденежье, нездоровье, чахлость урожая, падёж скота, мелочная бережливость, хроническая ругань, покосившийся дом, зауженная перспектива, рано пришедшая усталость от жизни и растущая доза сорокаградусной гибели... – всё, всё из-за городских. Из-за таких вот улыбчивых, праздных, обеспеченных тварей, которые тянут и тянут из деревни все соки, и нет от них продыху. Всё из-за них. Из-за таких, которые знай только бездельничают да слушают музыку. Из-за таких.

Из-за таких, как Дачник.

Едва Димка вспомнил о нём, как образ вечернего незнакомца тут же воссиял кошмарным видением. Димку бросило в пот. И сразу – в озноб. Он зажмурил глаза, затряс головой. Но и в полном затмении отгороженной слепоты, Дачник всё так же шагал по сумрачному полю болезненной Димкиной грёзы, шагал ровно, спокойно, страшно и неотвратимо.

Димка вскочил, ринулся через огород, побежал, спотыкаясь о грядки, – а Дачник с невозмутимостью продолжал вышагивать рядом, жутким призраком прилепившись к убегающему человеку, совершая свою традиционную прогулку на склоне дня.

Только вода, ледяное ведро воды, – одно, другое, ещё, и ещё, – кое-как отогнали муторное наваждение. Призрак исчез, Димка трясся от холода, но зато в голове его появился, вращаясь, тяжеленный огненный шар. Этот шар вскоре занял весь объём черепной коробки, в нём плавились мысли, и Димка ничего не мог сообразить. Единственным холодком в этом внутреннем пекле была чудовищная догадка, что огненный шар непостижимым образом связан с Дачником.

Жена несколько раз обращалась к Димке, он всякий раз отвечал невпопад, и та простодушно решила, что муж переутомился, перегрелся на солнышке. Она отвела его в дом, раздела и уложила в постель, укутав по горло, будто занедужившее дитя. В чистом и тёплом уюте постели Димке стало полегче. Он даже поговорил с женой на тему хозяйственных нужд. Но как только жена удалилась, он резко сел и больше уже не ложился, тревожно прислушиваясь, да приглядываясь к неясно чему.

Густая вечерняя синь постепенно заполнила комнату. Лазурный проём окна зеленел, желтел, обесцвечивался – и вдруг полыхнул красным. Огромный шар солнца медленно оседал пред возбуждённым Димкиным взором. Внезапно он понял: единственно ясная мысль, которая озарила собой остаток безумного дня, была мысль о неотвратимом приближении заката. О закатной прогулке Дачника.

Димка понял свой долг. Понимание было таким ослепительным, что в нём меркло и солнце, и всё остальное в привычной, вдруг ставшей нереально далёкой, жизни. Он должен решительно выйти навстречу Дачнику. Выйти и поставить во всей этой муке точку.

Поднявшись с кровати, Димка крадучись скользнул в коридор. Заглянул в кухню. Никого. Метнулся к буфету. Выдвинул ящик. Застыл в последнем противоборстве решимости и липкого ужаса. И вытащил длинный, блеснувший молнией, нож.

Сердце бешено билось, зрение сузилось, мысли путались в бред, но Димка был уверен, что контролирует ситуацию. Подойдя к двери на крыльцо, он остановился, прислушался. Со двора доносились привычные мирные звуки: кудахтанье кур, металлический шелест собачьей цепи, вопли детишек, беззлобный окрик жены. Развернувшись, Димка двинулся в противоположную сторону. Он пересёк полумрак коридора, вошёл в комнату с окном в огород, распахнул дребезжащую раму, взобрался на подоконник, вытер о штаны скользкие руки, поудобней перехватил нож – и спрыгнул в притихшие красные сумерки...

 

 

*   *   *

 

Признаюсь, люблю прогуляться на склоне дня.

Такая, знаете ли, динамическая медитация.

По факту ли неприлично длинного летнего отпуска, по обязанности ли регулярных семейных уикендов, я, бывает, довольно подолгу обитаю на даче. Нешикарный, но ладный дом, небольшой, но приятный участок. Банька, яблони, грядки, парники – о прелесть! – в многолетней войне потеснившая огород вечнозелёная площадка газона. В центре площадки – подвесная лежанка под парусиновым тентом. Какое блаженство – завалившись в славном этом тенёчке, отрешившись от каких бы то ни было дел, отдаться полуденной лени в компании с книжкой, а то и без книжки, в дремотном безмыслии, под далёкие звуки летней деревни!

Но счастье нирваны, как правило, бывает недолгим. Подавляющая доля так называемого «свободного времени» извне заполняется навязанной трудовой повинностью – без чёткого плана и логического финала. Я не хочу обидеть тех, кто не мыслит дачного отдыха без молотка или тяпки, без переделки уже построенного и пересадки уже прижившегося. Меня же эта суета тяготит. Но в ещё большую тоску повергают ежевечерние непременные пиршества, где всё жирно, пьяно, громко, многолюдно и практически бесконечно. Визги детей и пространные философствованья взрослых, мощь динамиков и краснощёкие хоровые пения, все эти салатики, шашлычки, разговорчики, грибочки, водочки, хохмочки, обсуждения, домыслы, сплетни... – у-да-виц-ца! Нет, нет, это не для меня. Я здесь чужой.

И вот, отдав дань родственному этикету, я потихоньку ускользаю из-за стола. Накидываю потёртый бушлат, выхожу за калитку. Не знаю, наверное, я – нелюдим. Ну что бы мне, в самом деле, не сидеть с остальными, лузгать семечки да состязаться в круговой эстафете пустой болтовни? Не могу. Культурные лица моего городского привычного окружения, помещённые в антураж псевдокрестьянского быта, вдруг обнажают захолустность их интересов – и делаются мне мучительны. И уже манит безлюдье, даль, поле, небо, одиночество тайной свободы, раскованность мыслей, отрешённость эмоций...

Выйдя за ворота садоводческого товарищества, я иду по асфальту и вскоре сворачиваю на грунтовку, которая стелется вдоль забора, минует граничный фонарный столб и устремляется в муть наползающей ночи. Чем дальше я ухожу от весёлого дачного жара, тем холоднее и строже становится пейзаж. Слева от дороги щетинисто высится хмурый лес. Справа простирается бескрайнее дикое поле. Впереди качается моя собственная, опрокинутая закатом, всё более длинная и всё более плотная тень. Я вижу, как раскалённая охра дороги гаснет, бледнеет, обесцвечивается, делается неотличимой от всего остального, мрачнеющего пространства. Где-то за полем, по ворсистой черной нити дороги, ползут бусинки фар, глухо шипят моторы. В двух-трёх местах, разбросанные по горизонту, слабо мерцают россыпи деревень. А надо мной, в головокружительной синей бездне, остывающей и растворяющей последние облака, на знакомых местах геометрии зодиака набирают накал голубые колючие звёзды.

Всё так нереально, таинственно, призрачно. Туманная мгла накрывает меня. Я исчезаю. Я один на один со вселенной. В этот час я не чувствую себя ни обывателем, ни поэтом, ни деревенским, ни городским, ни животным, ни человеком, – а только ничтожной частицей величественного мироздания, чья красота не знает условностей, дроблений, границ. Радость существования наполняет мою душу. Любая мысль обнажает суетность и ненужность. Я становлюсь чистым, прозрачным, невидимым, невесомым – и смиренною каплей теку сквозь простор.

 

 

*   *   *

 

Как-то раз, возвращаясь с медитативной прогулки, я увидел, что мой маршрут пролегает мимо дрожащего костерка. Я давно знал это место, не раз видел его в свете дня: на лесной поляне, раскрытой к дороге, лежат несколько брёвен, периметром огибающие чёрный кружок золы. Прекрасный пленэр для романтических посиделок – если не считать битого стекла, линялых этикеток и ржавых консервных банок. Сейчас, под покровом ночи, мусор был незаметен, и всё выглядело довольно уютно. Правда, не внушала уюта сидящая у огня компашка, судя по долетающим репликам – аборигены села. Их было, навскидку, человек семь, суровых хлопцев и девок. Они живо о чём-то судачили, грубо острили и звенели стаканами.

Обобщённый жизненный опыт подсказывает, что всякое пьяное сборище всегда лучше обойти стороной. Тем более – ночью. Мало ли какая удаль взбредёт в голову дюжим молодцам, подогретым водкой и лукавым присутствием разомлевших подруг.

Но я не подумал сворачивать. Я исповедую принцип неуязвимости: при встрече со зверем – будь то четвероногим или двуногим – следует продолжать независимый путь, не фиксируя на этом внимания, словно ты один в целом мире, словно нет этой хищной угрозы, что молча следит за твоим продвижением внимательным гипнотическим взглядом. Если внутренняя релаксация достаточно искренна, мы разминёмся. Надеюсь.

Можете назвать это как угодно – фатализмом, дзен-буддизмом, верой в Бога или безответственной ребячливостью, – да только с некоторой поры во мне живёт убежденность: с нами произойдет ровно то, что дóлжно, и не случится такого, чему не судьба.

Невозмутимой походкой я вошёл в освещённую зону видимости. Разговоры умолкли. Остались треск полыхающих сучьев и мягкая поступь шагов. Боковым зрением я почувствовал групповой прицел обращённого на меня любопытства. Я внушал сердцу стучать как можно ровнее и потихоньку шагал себе мимо.

– Эй, мужик, угости сигареткой!..

Я замедлил шаги. Взглянул на того, кто окликнул меня. Это был крепкий малый неопределённого возраста, с вызывающим блеском маленьких глазок и кривой широкой ухмылкой. Похоже, именно он возглавлял эту условно мирную шайку. Вскользь оценил остальных. Четыре парня и три девахи. Смотрят с насмешливым ожиданием хозяев моего положения. Разного роста и физической формы, но одинаково хмельные, самоуверенные, и, со всей очевидностью, не очень-то взрослые, – а на красной земле, в свете пламени, играют бликами две пустые водочные бутылки и одна – едва только отпитая. Что мне оставалось?..

Приказав сердцу стучать с максимально возможным в данной ситуации хладнокровием, я приблизился к потрескивающему костру.

Главарь загрёб протянутую мною пачку, неспешно вытряхнул сигаретку, взял головешку и сладостно прикурил. После этого он передал мои сигареты соседу – сутулому юноше с узким лбом питекантропа. Тот с удовольствием угостился и пустил дальше по кругу. Каждый последовательно уменьшал содержимое моей пачки. А девицы даже затеяли с сигаретами кокетливую игру.

Между тем возобновился прерванный моим появлением разговор...

– Так чё с ним случилось? – обратился к главарю питекантроп.

– С кем?

– Ну, с Димкой-то, с Сёмочкиным.

– А-а, с ним-то?.. – Главарь вдумчиво затянулся. – Да чё, иду я, значит, домой. Вижу: навстречу идёт Димка. Мне он издалека ещё не понравился – дёрганый весь какой-то, стрёмный. Я подошёл, глянь, а у него – нож. Такой свинорез в натуре. – Главарь развёл руки в жесте рыбацко-охотничьего вранья. – Ну я, значит, спрашиваю: ты чё, говорю, Димка, резать кого собрался? А он отвечает – ага, резать. Прикинь? Так и сказал. И смотрит – вроде как на меня, а вроде и через меня. Вроде ослеп. И глазищи-то, глазищи такие, в натуре, стрёмные. Я, бля, аж маленько струхнул. Стою. От тоже стоит. Кого ж, спрашиваю, резать-то будешь, Димка, братан? В шутку, значит, спросил у него. Думал, посмеёмся, и все дела. А он мне, на полном серьёзе, – дачника!

Главарь полоснул по мне быстрым взглядом, затем нагнулся и поворошил палкой угли. Пламя взметнулось искрящимся жаром, – а я летел, улетал в тошнотворную пропасть внезапной, холодной и липкой, догадки...

– И чё? – Питекантроп заерзал.

– Ну чё, я, бля, сразу смекнул, дело ясное, что лучше не связываться. Побежал, значит, за Степанычем. Беда, говорю, с Димкой. По дороге ещё и Витьку Сыча с собой зацепили. А Димка уже ушёл далеко, мы его в поле уже догнали. А он нас не признаёт. Прикинь? Сбрендил в натуре. Уж не знаю, как мы смогли, но втроём, всё же скрутили. А брыкался, махал ножичком – мрак! Степанычу, бля, чуть ухо не отхватил. – Главарь зычно харкнул в костер.

– И чё те-ерь с Димкой-то?

– Чё, чё!.. Лежит дома, связанный. Глюки ловит, балдеет. Жене наказали стеречь. Дашка-фельдшерица сказала, что если к утру не отпустит, придётся в город везти, в областную психушку.

– В психушку?!

– А куда ж его, родимого, деть? Он же, в натуре, белку поймал.

– Белку?!

– Ну да, её самую. Белую, значит, горячку.

– М-да, дела… – протянул питекантроп. – А от чего она, горячка, бывает-то?

– Дело ясное, отчего... – Главарь тяжко вздохнул, призадумавшись... У его ног валялся стакан, Главарь его взял, посмотрел сквозь стекло на огонь. – Крепко он, бля, зараза, горькую пил.

Питекантроп заулыбался:

– А кто ж нынче не пьёт-то?

– Тоже верно, – угрюмо согласился главарь.

– Спивается вся деревня...

– В натуре...

Я вдруг обнаружил, что моя, изрядно похудевшая, пачка, пройдя круг угощения, возвратилась ко мне.

– Спасибочки, – сказала девица, возвратившая сигареты, маленькая, угреватая и до щемящей жалости некрасивая. Я запомнил её, потому что она мне улыбнулась. Потому что улыбка её повергла меня в содрогание: сквозь блеснувшую в тёмных глазах благодарность влажно зияла разогретая хмелем блудливость.

Никто ничего мне больше не говорил. Впрочем, друг другу – тоже. Сидели, молчали, зачарованно глядя в огонь. Похоже, миссия моя здесь иссякла. Я развернулся и пошёл удаляться. Меня провожала ночная тишь, мягко потрескивая спадающим напряжением костра.

Или нет – был ещё один звук. Далекий, едва различимый, но такой живой, тягучий, печальный и безнадёжный.

Где-то там, в седом тумане безбрежного поля, одиноко мычала невидимая корова.

Я отошёл уже достаточно далеко, когда компания оживилась, и я услышал тихий голос питекантропа.

– Чё ж те-ерь делать-то? – вопросил он в риторической меланхолии.

– Чё, чё!.. – ответил в злом веселье главарь. – Наливай!

 

 

 

2005 г.

Редакция 2012 г.

 

 

 


Оглавление

4. Больные люди
5. Закат
6. Смятение
508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!