Самка скорпиона

дилогии «Скорпионья сага»
На чтение потребуется 7 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Я знал, что выход на работу – вступление во взрослую жизнь.

Однако представлял я эту жизнь несколько иллюзорно.

Юность всегда рисует будущее романтически. Но что такое романтика? Это замещение опыта, которого нет, фантазией. То, что рассказывают взрослые – только контур, причем, лукавый. Содержание лукавства открывается постепенно, в свой срок.

В детстве мне было известно, что отец работает в университете. Когда я учился в школе, он перевелся в зоопарк. Вообще-то, мне как ребенку, зоопарк нравился больше, но мама периодически намекала на крах отцовской карьеры. Это печалило.

В зоопарке он работал в «Террариуме». Я часто и подолгу там пропадал. В «Террариуме» содержались разнообразные пресмыкающиеся, от ящериц до аллигаторов, от Красноногих черепах до Королевской кобры. Сотрудники звали это место любовно: «Гадюшник». Из маминых уст слово выходило предельно ядовитым. Я расстраивался за отца, пока не узнал в конце школьных лет, что он не просто работник «Гадюшника», а заведующий, то есть, главный.

Именно с его подачи я поступил на биофак. Именно благодаря ему, получил распределение в зоопарк. Именно в «Террариум» был взят на работу, из чего следовало, что отец обо мне заботился, а не жил для себя, как утверждала, иной раз, сгоряча, мама. 

В штат «Террариума», впрочем, меня ввели номинально, на полставки. Главная стезя моя лежала в аспирантуру. Мне предстояло написание диссертации в лаборатории при «Террариуме», а уж потом, кандидатом наук, я должен был шагнуть, по идее, вверх. Лаборатория, как и я, числилась за «Террариумом» номинально. Подробностей отец не пояснял, дескать, всему свой срок. Все, что мне пока полагалось знать, это профиль исследований.

Ученые занимались там скорпионами...

Когда я услышал об этом, долго смеялся. Профессия вырисовывалась логично, но мне показалось, что скорпионы в центре нашего города – это абсурд.

Отец одернул: «Никогда не делай выводов по первой ассоциации».

→

И вот я шел в ту самую лабораторию. Располагалась она далековато от «Террариума», да и вообще, от любых объектов для посетителей. За линией складов имелся участок, заросший кустарником. Над буйной зеленью круглилась серая крыша ангара. Периметр обнесен колючей проволокой. Калитка оказалась заперта. Сколько же таких строений нелюдимого вида таятся по закоулкам, и никто не знает, что там внутри?

Я нажал кнопку звонка.

После паузы появилась... девушка?.. дама? – молодая женщина. Я затруднился определить ее возраст. Она не шла – подплывала, с любопытством в меня вглядываясь, а ее тело упруго и сочно под белым халатом двигалось.

– Здравствуйте, я к Ефиму Соломоновичу. Это здесь?

– А вы кто?

Я назвал фамилию.

– А-а... Так вы сын того самого... Проходите, мы вас давно ждем.

Пошла к ангару. Ее тыл ворожил. Я раздраженно поплелся следом: так и знал, меня здесь будут считать папенькиным сынком. Она оглядывалась, улыбаясь, впрочем, приветливо, без надменности. Я расплылся в ответной улыбке, но тут же посерьезнел. Еще чего.

Внутри все оказалось иначе, чем я себе представлял. Фантазия рисовала какие-то колбы, пробирки, микроскопы... Ничего подобного. Антураж лаборатории походил скорее на ферму по разведению диковинной мелкой живности.

Посредине стоял длинный стол в окружении стульев, заваленный бумагами, папками, канцелярским хламом. В углу примостились диван с парой кресел и низкий столик с приметами регулярного чаепития. Несколько холодильников. Электроплита. Несколько глухих шкафов. Этим меблировка исчерпывалась.

Все остальное видимое пространство заполонили во много рядов многоярусные клетушки с подопечными.

Скорпионы...

Никогда раньше я не видел их так близко. И в таком количестве. В первый момент даже слегка подурнело. Они шевелились. Индивидуальные звуки их жизни сливались в общий монотонный шелест вроде потрескивания сухой палой листвы. Я поежился, озираясь. Вдруг представилось, каково это, если они разом вырвутся на свободу и набросятся, например, на меня...

И еще мое внимание привлек плакат на стене: грозный красноармеец, пронзающий зрителя пальцем. Агитка, известная каждому по учебникам истории, в данном случае добровольцам не тыкала. Изначальная надпись была заклеена листком ватмана, по которому некий шутник аккуратно вывел:

ОНТОГЕНЕЗ ЕСТЬ КРАТКОЕ ПОВТОРЕНИЕ ФИЛОГЕНЕЗА.

А они тут ребята с юмором...

Кабинет завлаба располагался в одном из закутков, отгороженных от пространства фермы. Ефим Соломонович оказался щупленьким человечком с морщинистой плешью в курчавых сединах и в тонких очках под кустами бровей. Когда я вошел, он грыз карандаш, задумчиво сгорбившись над столом. Точней, над газетой. Еще точней, над абракадаброй кроссворда.

Я представился. Он обрадовался, словно родному. Спросил, как родители, как отдыхается, как настроение. Едва дав ответить, пустился распространяться о лаборатории, о коллективе, о том, как нешуточно мне повезло...

В сущности, я зашел познакомиться. И еще, договориться о выходе с сентября. Мне требовалось обустроить квартиру и съездить в провинцию за женой. Не вникая в подробности, он вошел в положение: конечно-конечно, наука потерпит, мне дозволено выйти, когда я решу все вопросы. Славный чудак.

Неожиданно он сказал:

– А теперь небольшой экзамен... Способность ощущать – что это?

Я смутился:

– Даже не знаю... Может быть, чувство?

Он склонился к кроссворду, прикинул карандашом и вскинул брови.

– Правильно!.. Так-так-так... А что такое – плод сознания?

– Мысль...

– Подходит!.. А вот еще. Единица языка для обозначения понятий...

– Слово...

– Молодец! Светлая голова! Сработаемся! – Он прищурился. – Ну а теперь скажи, что в кроссворде самое главное?

Я пожал плечами... Выждав, чтоб я помучался, он торжественно вытянул перст:

– Назвать вещи своими именами!..

Когда я вышел из кабинета, скорпионы, в сравнении с завлабом, не показались таким уж чудовищным и абсурдным занятием.

– Ну как вам наш Соломоныч? – Меня окликнула та самая женщина. – Напугал? Он безобидный, не бойтесь. Мы все его любим.

– Я думал, вы здесь работаете. А вы кроссворды разгадываете.

– И работаем в том числе.

Она приблизилась неспешной походкой хозяйки. Остановилась. В ее карих глазах лукаво играла усмешка. Дрогнули, всплыли лодочкой уголки мягких губ. Протянула ладошку.

– Меня зовут Ада. А вас как?

→

Итак, я вступил во взрослую жизнь. Стал аспирантом, ходил на работу, обживался с любимой в отдельной квартире. Тихая радость полнила дни. Дни складывались в недели. Все было хорошо.

И вдруг она исчезла.

Бедняжка. Опять.

Не вернулась из института. Как и в тот раз, в конце весны, еще при родителях. Теперь – новый случай на новом месте.

Промаялся вечер. Настала ночь. Завтра на работу. Какой уж тут сон. От сигарет и чая мутило, подташнивало, шибало в пот. Новая квартира, телефона нет. Пойти искать? Но куда? Многомиллионный город, безнадега. Оставалось ждать.

Вероятности, одна обморочней другой, распалялись, жгли. Потеряла сознание, забрали по «скорой», экстренная операция... Споткнулась, ударилась... Перебегала дорогу... Рельсы в метро... Криминогенная обстановка... Менты... Грабежи... Похищения... Маньяки... Расчлененные трупы...

И еще. Среди этих надуманных вероятных кошмаров, сознание жалил один, вполне банальный, жизнеутверждающий ужас. Я его гнал, словно мерзкое насекомое, а он снова и снова ко мне подползал, рисуемый нервной фантазией.

Силуэт незнакомца. Мужчины...

Я почти не удивился, когда утром, выходя из подъезда, нос к носу столкнулся с живой-невредимой заблудшей женой. Шарахнулась, спохватилась, придала бледности невозмутимое выражение.

Я привалился спиной к холодной железной двери. Закурил.

– Ну?.. Где была?

– Ты только не злись. Я все объясню.

– Не сомневаюсь.

– Понимаешь, вчера у Анюты был день рождения.

– Опять Анюта. Ну-ну...

– Я совсем позабыла. Но Анюта напомнила, пригласила всех наших. И, конечно, меня. Поехали в общагу. Выпили, засиделись. Опомнились – ночь.

Складно. Не подкопаешься. День рожденья – святое. Телефона нет. Вот только румянец какой-то смятенный. И необычный блеск глаз.

Головой я ей верил. А в груди скребло недоверие. Ну не ехать же мне в общагу допрашивать эту сучку Анюту. Выставлять себя на посмешище.

Я всосал горький дым, швырнул бычок и двинулся на работу.

→

Пришло время от теории переходить к практике. Для начала – инструктаж по технике безопасности. Мне объяснили, что в лаборатории делать можно, а чего нельзя. Научили захватывать скорпиона пинцетом, и остерегли брать рукой. Наконец, показали, где хранится аптечка с антискорпионьей сывороткой, которую следует немедленно ввести внутримышечно в случае ужаления.

Коллектив, как я вскоре понял, дробился на группы. В каждой из них ученые занимались определенной проблемой. Меня включили в группу, которая работала над селекцией. Что это такое, я пока не очень-то понимал.

Позади ангара имелся специальный участок. На нем был оборудован полигон. В ту осень мы гоняли скорпионов по «Т-лабиринту», выявляя самых сообразительных и шустрых. Простейший лабиринт мы использовали в нескольких вариантах. При негативном, к одному из тупиков подводится ток. При позитивном, кладется приманка. Применяли и комбинированный вариант. Селекцию проводили исключительно среди молодых скорпиончиков. Подопытного пускали с длинного конца коридора. Тот, кто быстрее других обучался избегать удара и находить приманку, отбирался для дальнейшего. Неудачники бестрепетно выбраковывались.

День за днем мы занимались этой ерундой. Соломоныч руководил. Я таскал садки, поглядывая на Аду. Она брала испытуемого, пускала в лабиринт, включала секундомер, записывала результат.

Когда она нагибалась, в разрезе халата увесисто колыхалась грудь...

В курилке мне успели про нее нашептать. Якобы нет в лаборатории мужика, с которым Ада не переспала. Притом что считалась чуть ли не официальной любовницей Соломоныча. О ней шептали без осуждения, а напротив, с почитанием, как о жрице любви. Я верил, и не верил. Дама-то она сочная, факт. И как не поверить тому, что рассказывают старожилы. Но я не мог представить, чтобы кандидат наук и старший научный сотрудник могла оказаться неразборчиво легкого поведения... Да и Соломоныч. Чудак с тараканами в голове. Однако в работе, серьезный завлаб. И, к тому же, старик... Я склонялся к тому, что сплетни плетут вожделеющие пошляки, и обиженные судьбой неудачливые карьеристы...

В конце каждого дня подводился итог. Интерпретация опыта вызывала дискуссию. Ада настаивала избежание удара током считать достаточным результатом. Ей было жаль выбракованных скорпиончиков, которых ждала участь стать кормом для более пронырливых. Соломоныч противился, напоминая, что бегство от неблагоприятных условий – реакция примитивная, а более высокий уровень адаптации – поиск условий благоприятных. Из подопытных скорпионов требовалось отобрать наиболее жизнестойких, и по убеждению Соломоныча, ключевой аспект – способность добраться до приманки. 

Периодически справлялись и о моем мнении. Я терялся. Мне импонировали и сентиментальность Ады, и цинизм Соломоныча. Интерпретация – это выбор, до которого я пока не дозрел.

Так или иначе, меня подключили к эксперименту. 

→

После того случая жена больше не исчезала. Я хочу сказать, вела себя прилично, то есть ночевала дома. К сожалению, я не мог не видеть, что темнеющими осенними вечерами она возвращается все позже и позже.

До разборок не унижался.

Спать она отправлялась далеко уже за полночь. Иной раз я с нею пересекался, пытался приласкать. Она плавно увертывалась, изобретая причины: то устала, то нет настроения.

Не навязывался. Нет, значит, нет.

Но как-то раз меня крепко заело, и я предложил ей ситуацию обсудить. Как близкие люди, откровенно. Поговорить по душам.

Она отмахнулась: «Достало твое занудство».

Что? Моя душа – занудство?!

Я замкнулся. Склеп, барокамера, свинцовая капсула. Мне что, больше других надо? Ха! Посмотрим, кто кого перемолчит. Мой рассудок спокоен и тверд, как тот философский камень.

Вот только в сердце вгрызлась обида, вызревающая в злость.

Не скажу, что мы наглухо онемели. Просто, слова потеряли уверенный смысл. Ей было любопытно, к примеру, помню ли я, что в пору наших свиданий, она всякий раз наряжалась в новую кофточку. Я не помнил... Или интересовалась, не нахожу ли я ее внешность безликой. Я не находил. Она хмурилась в зеркало и приступала к броскому макияжу... Или провозится с волосами, укладывая так и эдак, терзая меня, не пора ли ей изменить прическу. Я заверял, она нравится мне неизменной, и вообще, я люблю ее, вне зависимости от причесок, более того, перемены меня раздражают. Вечером она появлялась с икебаной на голове...

Чего она добивалась? Во что пыталась играть? Какой новизны искала? И что означал ее взгляд в поволоке лукавства и мерцанием тайны в дымчатой глубине?

Я хотел одного – правды.

Она отделывалась ничего не значащими словами. Теряя веру в слова, я наливался отравой злости, подозревая, что «злость» – не совсем точный, в моем положении, термин. И еще больше злился.

Почему-то запомнился один эпизод. Она затеяла принять утром душ. Чего никогда раньше не делала. Перед выходом из дому. На учебу. На очередное позднее возвращение... Сквозь волнистое стекло я наблюдал ее силуэт... Выбравшись из ванны, она распахнула дверь. Обдало паром. Заметив меня, улыбнулась. Я спешил, но стоял истуканом. Она растиралась махровым полотенцем, игриво поглядывая.

– Тебе, кажется, на работу? Беги, опоздаешь.

– Да. Если ужé не опоздал.

Взяла пузырек. «Красная Москва», мой подарок. Перевернула, подставила ладошку, потрясла. Посмотрела на свет. Опять перевернула. Закусила губу...

Наконец, соскользнула. Одна. Как слеза.

Последняя капля.

→

Пожалуй, я этого ждал.

Но не думал, что это случится так скоро.

Кеше, наконец, дали визу, и он уезжал в Штаты.

Странно, после университета мы работали в одном месте, но почти не виделись, будто судьба раскидала по городам. Я знал, что он в «Обезьяннике». Он знал, что я в «Гадюшнике». Для ощущения дружбы этого было достаточно.

И вот он уезжал. На «пэ-эм-жэ». То есть, навсегда.

По этому поводу Кеша устроил прощальный ужин. Позвал меня, Андрона, других ребят. Стол он накрыл на работе, убивая всех зайцев разом: в квартире тесно, в ресторане дорого, а чокнуться нужно со многими, включая коллег.

Сидели, звенели, дымили. Грезили, ностальгировали. Возглашали здравицы, выпивали на брудершафт. Радовались, что хотя бы один из нас станет человеком. Костерили страну, из которой струится утечка мозгов.

Все это было правдой. Однако не всей. Уезжал Кеша как ученый, но не главным образом. Непосредственно принимающей стороной его молодого потенциала являлась не биологическая наука Америки, а – женщина.

Их роман начался еще здесь, около года назад. На пике страсти она убыла в Штаты. К законному мужу. В браке она состояла двенадцать лет. Вскоре пришло письмо с сообщением о разводе и приглашением обетованным.

Мы как раз говорили о превратностях и хитросплетениях, похлопывая по плечам, дружески обнимаясь и зубоскаля, приближаясь к точке сакраментального «Ты меня уважаешь?»...

И вдруг я увидел Аду.

Я не заметил, как она вошла. Да и не мудрено: много людей, дым коромыслом, музыка, шум. Зоопарк – одна большая семья. И вот она здесь. С кем-то выпивала, поверх бокала поглядывая на меня.

Мне стало не по себе. Знакомые днем, карие глаза, сейчас были черными, гипнотически жгучими. Они пронзали и, одновременно, искрили весельем... В груди заклокотало. Я с ужасом осознал, что ее появлению... рад.

Не помню, как – я сидел уже с нею рядом. Не помню, что – выпивали уже на двоих. Не помню, о чем – Ада заливисто мне смеялась. Не помню, почему – впервые возникла страшная мысль: можно!

Потом плутали по «Обезьяннику». Темные проходы, жуткие клетки. Я что-то говорил, она что-то говорила, слова перемешивались. Разнокалиберные приматы сонно ворчали, тревожились, взбудораживались, начинали бродить, забираться, раскачиваться, похохатывать, издеваться.

Мы вышли наружу.

Ноябрьский вечер. Сырость и зябь. Муть фонарей. Где-то за оградой, в желтом тумане, постанывал город. Черные деревья светили холодным бисером, рассыпанным по ветвям.

Ада стояла, обхватив свои плечи, и смотрела в туман.

Я не представлял, что дальше делать, что я вообще здесь делаю. Эта женщина, она меня волновала. Но как это можно?

Ада дрожала. Сейчас она казалась беззащитною девочкой...

Тихо произнесла:

– Может, ты меня обнимешь?

Меня опалила жалость.

Я дотронулся. Ее плечи, восхитительно странное ощущение иных плеч. Совсем не таких, которые помнят ладони привычкою формы. И эта спина. И грудь. И живот. И вся она необыкновенная – вдруг повернувшаяся, вжавшаяся, впившаяся губами... Всё, всё в ней другое – вкус, запах, язык, перебои дыхания, содрогания, всхлипывания, шепот и смех, упругость и мягкость, изгибы и впадины, настойчивость рук, горячечность ног... Но самое необыкновенное, сладкое и преступное – мое чувство грехопадения.

– Пусти, дурачок, задушишь... не здесь... пойдем же... скорей...

Она высвободилась, потянула за руку, за собою, в туман, во тьму. Мы пошли, побежали, сначала дорожками, потом срезали напрямик. Иногда останавливались, взахлеб целовались, бежали дальше. Ее близость жгла, я на грани сознания понимал – можно!.. Лицо секла морось. Друг уезжает. Я сбежал, не простился – можно!.. Что ребята подумают? Приличия, домыслы, сплетни – можно!.. Под ногами хлюпало. Семейное счастье. Любовь, нервотрепка, ненависть. Ее наглое поведение. Моя глупая верность. Ее фортели – можно! можно!! можно!!!

Ввалились в лабораторию. Ада заперла дверь. Горячо повлекла меня дальше, мимо тычущего красноармейца, мимо глаз соглядатаев в бесчисленных темных клетушках. Рухнули на диван, начали стягивать, рвать одежду, не отрываясь, всасываясь. Остались райски наги.  

И тут мне стало по-настоящему страшно.

А вдруг, не получится?

– Ну что ты напрягся? – ласково прошептала Ада. – Все будет хорошо.

Она улыбнулась. Кто я такой, чтобы надеяться произвести впечатление? Чуткая, опытная, она меня целовала, брала, делала, что желала. Я расслабился. Я почувствовал нежность. Я сдался любви.

Всё получилось...

→

Мы долго лежали, сплетясь. Я ее гладил. Ее запах дурманил меня. Проплывали мысли. Я вдруг осознал, почему терпеливо сносил отдаление жены. Я сам потихоньку замкнулся. В мою жизнь вошла Ада. Только я не понимал этого до поры...  

Звук клаксона вспорол тишину. Совсем близко. Несколько раз.

Ада вскочила, метнулась к окну.

– Это муж! Одеваемся, быстро!

Мы конвульсивно задергались, разбирая, натягивая...

– Не знал, что ты замужем.

– В шкаф! И не дыши!

Я забрался, как в гроб. Она прикрыла, пошла к выходу. Щелкнул замок. Ворвалось сырое шипение улицы.

– Какого хера я должен тебя разыскивать! Мне сказали, ты в «Обезьяннике»!

– Я там и была, но собралась домой, вернулась сюда за курточкой.

– Искала курточку в темноте...

– Не хотела будить скорпионов.

Вспыхнул свет.

– Зачем ты включил?

– Приткни жало, паскуда...

Тяжкие подошвы неспешно зашлепали, приближаясь... Прошли мимо шкафа... Остановились в районе дивана... Двинулись дальше. Описали по лаборатории томительный круг...

– Поджег бы ваше гнездо... Да жаль насекомых... Ладно, поехали!

Свет погас. Хлопнула дверь. Щелкнул замок.

Я наконец-то вздохнул. Высунулся. Никого.

Пригибаясь, словно бегу по простреливаемой территории, метнулся к окну. Прижался к стене. Осторожнейше выглянул.

Здоровенный. Выше меня, пожалуй, на голову, судя по Аде, которая ему по плечо. Сели в машину. «Джип Чероки». Круто. Кто-то едет за лучшей долей в Америку, а кто-то раскатывает в американской машине здесь.

Джип взревел и рванул через газон, плюясь грязью. Спрыгнул на асфальт и понесся с воем по зоопарку.

Стихло. Послышался шелест вроде потрескивания сухой палой листвы.

Я сполз по стене. Меня бил озноб. Я трясся в беззвучном смехе.