Бабий Век

Ну, так вот. Катя вернулась в Москву.

И тут не стало старшей Катерины. То есть она опять легла умирать и на этот раз умерла по-настоящему.

Хоронили всем двором. Бабушкины деревья рыдали, потому как припустил сильный дождь. И соседи вспоминали её по-доброму, несмотря на то, что она была в обывательском сознании странной, со своим неприятием государственной службы, с приступом пиромании и конечно со страстью к деревьям. Где-то в небе мелькнула белая тряпка.

– Кажись, простынь у кого-то с балкона улетела...– шепнули в толпе.

Катя прищурилась и посмотрела наверх. Это был бабушкин ангел. Освобождённый от обязанностей хранителя, молочно-белый. В зубчатой короне из кленовых листьев и с гроздью рябины в руке. В общем, ангел как ангел.

Любочке удалось пристроить Катю в педагогическое училище. Поскольку Любочка всё-таки была психиатром, то и знакомые, которые помогли ей с Катиной учёбой немножко имели отношения к этой области. Словом училище имело особый статус. Оно готовило дефектологов. Для работы с проблемными детьми. Катя выбрала специализацию олигофренопедагог.

Пока Катя училась, круг её старых знакомых значительно поредел. Много было суицидов, несчастных случаев, передозировок наркотиков. До тридцати почти никто из друзей её туманно-дурманной юности не дожил.

В настоящее время Катерина достоверно знала только об Ирке Персиянке, которая бомжевала где-то меж трёх вокзалов. Катя недавно встретила её. Глубокая старуха, без зубов с трясущимися руками. Узнала по глазам. Такие глаза рисовали восточные художники гуриям.

Но вернёмся назад. Как только Катя вернулась из путешествия, похоронила бабушку и поступила в училище, то вышла замуж за своего спутника, Лёшу Нестеренко. Собственно это не она вышла замуж, и не он женился. Просто их родители объединились в дурацком порыве придать нелицеприятной истории официальный статус. Катя и Алексей перечить не стали. Ни любви, ни даже сексуального влечения они друг к другу не испытывали, посему семейная жизнь не сложилась. Если Катя и Алексей были бы алкоголиками, их можно было бы считать собутыльниками. Но их объединяли наркотики. Они тогда испытывали на своих молодых организмах новомодный наркотик винт, который умельцы производили из капель от насморка.

Развелись Катя с Алексеем, по счастью, довольно быстро.

Чудо помогло ей завязать с наркотиками. Кто-то может усомниться: чудо ли? Но Катерина до сих пор уверена, что так оно и было.

Любочка решительно выставила всех Катиных френдов из гнёздышка на Соколе. Сопровождала она изгнание словами:

–Я не позволю делать из моей квартиры флэт!

Катерина на недельку ушла из дома и тусовалась в очередной компании в квартире, которая напротив, была флэтом во всех отношениях. Катины вены пребывали в катастрофическом положении. Она вонзила в очередной раз иглу, взяла контроль (проверку того, что игла в вене), но вместо крови в шприц вплыл сопливый мутант багрового цвета.

«Тромб... » – поняла Катя и услышала слева гнусное хихиканье. Мальчик с ликом маленького Володи Ульянова показывал ей язык. Трижды сплюнула Катя через левое плечо. Мальчик сгинул.

Кате удалось уколоться в другую вену. Проснувшись утром, она не узнала свою руку. Рука распухла до размеров солидного бревна. Поднялась температура. Катя, так и не сумев засунуть раздувшуюся конечность в рукав, в накинутом пальтишке побрела домой зализывать раны. Отчий дом был в двадцати минутах ходьбы. Катя шла почти пять часов. Несколько раз присаживалась на лавочку, куда-то начинала отплывать, но каждый раз её возвращал болезненный толчок в правую лопатку. Камуфляжный ангел с АКМом не дремал.

Любочка, вымотанная сменой белья Леониду Владимировичу, подтиранием луж за энурезным Доном, взяла под лечебную опеку и Катю. Любочка сразу поняла, что у Кати сепсис и поняла отчего. Мама боялась отдать дочку в больницу, – знала, что поставят на учёт в психоневрологический диспансер. А это пятно на всю жизнь. А ведь могут и посадить. Или отправить на принудительное лечение. Будучи знакомой, с системой советской психиатрии, Любовь Васильевна прекрасно знала и о методах такого лечения и об условиях содержания там больных.

Она колола Катю сама. Сильнейшими новыми антибиотиками. (До Кати тогда дошло, что укол уколу рознь). Первые тридцать дней температура не опускалась ниже тридцати девяти и пяти.

Так они и лежали по разным комнатам. Мучимый Паркинсоном и другими ведомыми и неведомыми хворями отец, и лихорадочно бредящая дочь. Первый, доведённый до страданий усилиями двух тоталитарных систем и вторая, разрушившая себя сама.

Между ними бегал глупый, но добрый Дон и лизал, то горячие руки Кати (одну тоненькую словно веточка, другую всё ещё распухшую), то холодные руки Леонида Владимировича, заходящиеся в мучительном треморе. Лизал и скулил.

Как-то, когда Любочка была на работе, Катя приплелась в комнату к отцу. Он лежал в эмбриональной позе, с потухшими, некогда полными искорок глазами, с дёргающимися конечностями.

– Я люблю тебя, папа, – сказала Катя.

Леонид Владимирович улыбнулся совсем по-прежнему и невнятно произнёс:

– И я тебя...

Около стены на диване замаячила странная фигура. Красивый, мускулистый молодой человек в полосатой майке на шнуровке, с почтовой сумкой через плечо, с крыльями. Молодой человек тоже улыбался, белозубо и немножко застенчиво. Такой вот ангел был у Катиного отца.

Любочка в коротких передышках между работой, двумя болящими и выгуливанием Дона, любовалась своим фолкмейкерским табуном. Лошади требовали, куда меньшего ухода. С них нужно было только пару раз в месяц стирать пыль

Наконец у Кати спала температура, а нарыв сконцентрировался в одном месте. Люба прокипятила скальпель и сделала надрез. Гной хлынул ей прямо в лицо, мешаясь со слезами победы и счастья.

Леониду Владимировичу тоже стало лучше, было понятно, что ремиссия временная, но передышка была просто необходима Любови Васильевне.

Катя навсегда завязала с наркотиками. Это было первое чудо.

Вторым чудом было окончание Катей училища. Помогли в этом чуде некоторые материальные вливания Любови Васильевны. Она же пристроила Катю на работу в психоневрологический интернат.

Кате выделили группу подростков-олигофренов и вменили ей в обязанность проводить их социальную адаптацию. Заключалась сия сложнопроизносимая деятельность в следующем: Катя разделила группу на подгруппы, по степени сохранности интеллекта, и стала проводить с ними беседы, сочетающиеся с практическими занятиями. Спектр бесед был очень широк: от привития навыков завязывания шнурков и чистки зубов до изучения основ Конституции СССР.

Всё это подкреплялось совместным шоппингом, который тоже входил в программу (подростки получали пенсию как инвалиды детства) и развлечениями разного рода: просмотром кинофильмов, походами на утренники в театры, экскурсиями на теплоходах по Москве-реке, а также посещениями цирка и зоопарка.

В зоопарке, катались на разноцветных повозках, в которые были впряжены лошади. Особенно благодарными за это были подростки с синдромом Дауна. Их инопланетные очи, защищённые от мирской суеты толстыми, словно набитыми ватой веками, начинали гореть неземным, но, безусловно, позитивным пламенем. И, хлопали, хлопали, хлопали кургузые ладошки. Явно для того, чтобы Катерина поняла, чтобы сомнений не осталось, что: хорошо.

С цирком было сложнее. Красивые лошади бегали по кругу совсем как Катина карусельная лошадка из детства. Хотелось выпустить их в чисто поле, предварительно сорвав с точёных лошадиных голов нелепые плюмажи. Почему-то Катины подопечные тоже не очень любили цирк.

Катя не брезговала вынести судно или поменять бельё лежачим больным, хотя это не входило в её обязанности. Но персонала (особенно санитарок) не хватало. Звали Катю в интернате уважительно: Катерина Леонидовна. А иногда и просто Леонидовна.

Персонал интерната состоял из красивых, но в большинстве своём одиноких тёток – лимитчиц всех возрастов. Неразбавленный медицинский спирт, периодически выдаваемый старшей медсестрой, наливали в чайник, чтобы не гневить начальство и Аллаха. Среди работниц было много татарок. А мусульманам пить, как известно нельзя. Но из чайника как-то разрешалось. Пили, так и не разбавив, из чашек. По полной. Чашки были не кофейные. Закусывали конфетой, пребывая в счастливом заблуждении, что шоколад напрочь отбивает запах алкоголя.

Однажды действительно задумали попить чайку и Катю послали как самую молодую на пищеблок за хлебушком, и чем Бог (в лице поваров) пошлёт.

Но повара тоже решили попить чайку и закрылись в своей каморке-хлеборезке, поручив приготовление обеда двум разумным дебилам. Одного из них звали Миша, другого Владик. Владик был влюблён в Катерину Леонидовну до ненависти. Поэтому не мог упустить возможности пообщаться с ней почти тет-а-тет. Он схватил Катю на руки и стал держать её над огромным кипящим котлом, в котором варились мясные кости для первого блюда. Катя мелко дрожала, но старалась не показать виду и нежно гладила Владика по спине, другой рукой обняв его за шею.

Владик истошно шептал:

– Я должен Вас сварить, Катерина Леонидовна!.. Я не могу без Вас... Катька! Я ненавижу тебя! Ненавижу!

Слава Богу, другой разумный дебил, Миша оказался значительно более спокойно относящимся к Катерине, и поэтому выхватил ее из рук Владика, не дав испортить общественный бульон человечиной.

Кроме того, в Катины обязанности входила трудотерапия. Она показывала подопечным как из картонных заготовок делать коробочки для вафельных тортиков. Усваивали Катины подопечные это ремесло неплохо, и часто превосходили в умении своего трудинструктора.

Случались, правда и истерики среди картонажников. Кто-то всё же не понимал задачи, кто-то просто пребывал в плохом настроении и заготовки летели в стороны, оплёвывались и мазались соплями.

Особенно отличалась Мила Тетёркина, которая периодически впадала в дурное и буйное расположение духа и была главной портильщицей картонных заготовок. Калечила она не только картонки, но и своё неуклюжее даунское тельце. Откуда в маленьких ручонках бралась богатырская сила для выдёргивания у самой себя совершенно здоровых зубов, как окровавленными дёснами она умудрялась кусать себя до крови? И не хватало персоналу терпения, сил и умения успокоить её. Тогда в ход шёл аминазин. Спасительные шарики-нейролептики, сейчас кажется уже снятые с производства.

По должностной инструкции сей, фармакологический изыск, полагалось хранить в отдельном помещении, которое так и называлось: аминазиновый кабинет. Кроме того, входить туда нужно было в респираторах, бахилах и прочих средствах защиты. Правда, инструкций никто не выполнял. Поставлялся аминазин не в пузырьках и конвалютках как другие таблетки, а в объёмистых консервных банках.

Так вот аминазин усмирял бесов, кои периодически вселялись в пациентов интерната. Причём справлялся с этим вполне успешно.

Но чаще Мила Тетёркина была всё-таки вполне мирной и послушной, а коробочки делала ровненькие и аккуратные.

Катерина, не обременённая, как мы уже говорили, брезгливостью, никогда уже не смогла, есть вафельные тортики, держа в сознании методы изготовления тары для них.

К сексу Катерина относилась спокойно, более склоняясь к тому, что это не слишком приятный, но и не столь уж обременительный обряд. Хотя мужчин в её объятиях побывало немало. Она бы вполне могла отказаться неувлекательной привычки, но было одно «но»... Собственно с самой дефлорации она горячо и навязчиво мечтала о ребёнке, по молодости лет, не думая о последствиях зачатия в наркотическом опьянении.

Для чего выросло это желание, зачем ей нужен был ребёнок? Наверное, Катя всё-таки мечтала вырваться из стремительно сужающегося круга знакомых, связанных общей дурной привычкой, болезнью, пагубной страстью.

Когда они с Лёшей Нестеренко колесили по стране автостопом, у Кати случилось что-то похожее на ложную беременность. Начал увеличиваться живот, набухла грудь, а в какой-то-то момент, она даже почувствовала что-то похожее на трепет внутри золотой рыбки... После длительной задержки месячные начались. Обычные, нормальные и такие нежеланные. Катя тогда купила бутылку портвейна и выпила её на гостеприимном флэту в хлебном и яблочном городе Ташкенте, в одиночку, рыдая, и периодически бегая блевать в туалет.

После того, Катя решила, что у неё бесплодие. Но по врачам не пошла.

Как-то в выходной, Катя пошла на день рождения к знакомым знакомых. Причём пошла с как бы своим молодым человеком. Молодой человек был из Катиного старого порочного круга.

И тут вошёл Он... Так ведь положено писать в дамских графоманских рукодельях?

Одуряющее действие на Катю произвела не только его эффектная внешность, а главным образом то, что наша героиня ощутила тепло распускающегося цветка между лобковой костью и пупком. Это было одновременно приятно и стыдно. Чтобы скрыть смущение, Катя пробормотала:

– Свадхистана, твою мать. Она самая...