Посиди и подумай

Иерусалимская зима. Лютый, пронизывающий ветер, страшный холод, идущий от каменных стен и пола, легко проникающий под изношенную одежду и кусающий замотанные тряпьем ноги. Я простужен и кашляю по ночам. Кожа на руках стала шершавой и местами потрескалась от холодной воды. Дома у меня более чем достаточно добротной теплой одежды и обуви, но это ничего не значит. Я больше не принадлежу своему дому. Дважды я просил позволить родным принести мне хотя бы сапоги, и дважды получил отказ. Тюрьма есть тюрьма.

Впрочем, не будем о грустном. Тем более что у нас тут новость. В виде исключения – радостная. Юсуф выдает замуж старшую дочь.

Лейла была просватана еще несколько месяцев назад, за какого-то его дальнего родственника, едва ли не старше самого тестя. В общем-то, так и стараются подобрать по возрасту жениха и невесту, ведь, в сущности, она будет принадлежать ему так же всецело, как ребенок родителям. И не только у турок – за примером ходить недалеко. С некоторой натяжкой я и сам мог бы сгодиться своей жене в отцы.

Девочке на днях исполнилось тринадцать, дальше тянуть было нельзя. Теперь она проходит по двору, переполненная сознанием собственной значимости, еще строже держится, еще старательнее глядит под ноги, будто считая собственные шаги. В общем-то это самое значительное событие во всей ее жизни, еще не омраченное горьким опытом и сознанием того, что для магометанки любой праздник означает прежде всего труд, боль и терпение. Когда она будет держать на руках своего первенца, и потом, когда сама будет выдавать замуж дочь или женить сына, ее лицо уже не сможет оставаться таким безмятежно-ясным, ибо за это будет заплачено слишком дорогой ценой.

Даже имей я такое право, приличия не позволили бы поздравить ее самое и пожелать ей счастья, которое все равно ее не ждет. Все, что я мог сделать – это почтительно поздравить самого Юсуфа и выразить робкое пожелание, что маленькая девочка будет добросовестно исполнять свои многочисленные обязанности по отношению к грузному седеющему сорокапятилетнему мужчине, недавно его навещавшему. Деметриос, на правах коллеги и друга, тоже присутствовал на смотринах, а потом рассказал мне. Впрочем, о женихе ему было известно только, что тот имеет вспыльчивый нрав и является отцом не менее полудюжины детей, из которых старшие уже принесли ему внуков.

И все-таки это было освобождение. Нечего и упоминать о том, что не позаботься отец своевременно устроить судьбу своей любимицы, ее участь была бы куда печальней. И жалование, получаемое им за работу, было гораздо более скромным, чем доходы будущего зятя, обеспечивающие его очередной жене безбедное существование и благополучное детство ее отпрысков. А главным было то, что для Лейлы это был единственный способ покинуть казенный кров тюрьмы, пусть всего лишь сменив его на чуть более приветливый кров тюрьмы домашней, для отбывания предписанного всем праведным женам пожизненного заключения.

Она выходила отсюда. Для себя я не мог быть уверен в подобном исходе.