Над вымыслом слезами, или Правдивый рассказ про конец света

 

18+

 

Памяти Александра Нехорошева

 

 

 

 

 

 

После смотра Иван Иванович, наш замполит, обратился к Сане Нехорошеву с неожиданным предложением – вступить в ряды КПСС. Сначала – в кандидаты. По тем временам за честь почитали, да и в карьерном смысле – сильный шаг! Но тут был другой расчет: замполит, идеалист в душе, переживал за партию и хотел, чтобы в ней было как можно больше хороших людей. А Саня Нехорошев как раз был такой человек, и он был нужен партии, – так считал Иван Иванович. По-своему, он был, разумеется, прав. Но Саня с ним не согласился. Да и не мог согласиться, потому что в Анапе, в «учебке», он получил такого «фитиля», что его не то, что в партию… Дело было так:

Конец «учебки» выдался удачным. Саня Нехорошев стал лучшим курсантом в роте по всем показателям, попал за усердие в специальности на первую полосу военной малотиражки и заработал право на индивидуальное увольнение в город.

Весна стояла теплая, Анапа вся цвела.

Погуляв некоторое время по улицам, Саня сел в пыльный рейсовый автобус и укатил километров за десять от города, подальше от патрулей. В сельпо он приобрел недорогой чемоданчик и упаковал в него пять «огнетушителей» по 0,7 портвейна «Анапа», плотно переложив для верности оберточной бумагой и газетами – чтобы не гремело. Вечерними сумерками, в строго назначенное время, он стоял в условном месте подле глухой бетонной стены своего учебного центра. Саня, обладающий тонким музыкальным слухом первоклассного радиста, оценил обстановку и четко произнес кодовую фразу-вопрос:

– Пингвин в гнезде?

И услышал из-за стены радостный вопль курсанта Хренкова:

– В гнезде пингвин, в гнезде! Кидай!

Саня перебросил чемоданчик через стену, и его благополучно приняли на той стороне. Нехорошев тут же поспешил на КПП – представляться о своем возвращении с увольнения. Доложился. Там его с придирчивым вниманием обнюхал дежурный старшина, ничего подозрительного, к сожалению, не унюхал и был вынужден отметить, что курсант явился из увольнения без опоздания и видимых нарушений. В казарме Саня быстро переоделся из парадки в повседневную форму и тихими стопами, трепеща от сдерживаемой радости, двинулся к открытой эстраде «учебки», темной в этот неэстрадный час. Под ее сценой и должно было состояться торжественное мероприятие с лучшими друзьями-курсантами и портвейном «Анапа» по случаю победы в соревновании и предоставленного по этому случаю увольнения. Саня нырнул в темноту под сценой… Но там оказалось тихо, пыльно и пусто…

Саня потом сознавался мне и каялся, что первой мыслью его было: «Вот суки! Без меня пьют!» Но уже вторая мысль – или догадка, от которой как говорится «кровь застыла в жилах» у будущего моряка, – толкнула его к тому месту ограды, где он перебрасывал свой недавно приобретенный в сельпо чемоданчик с портвейном…

А там уже стояли все участники «преступления» – четверо курсантов-радистов, сослуживцев Сани Нехорошева, – и курсант Волюкжанин из комендорской роты, который в тот злополучный вечер бдительно и ответственно нес караульную службу по периметру части, вооруженный только повязкой на рукаве и штык-ножом на ремне. Ребята уговаривали его не поднимать шума и дать им уйти. Караульный Волюкжанин крепко держал за ремень курсанта Хренкова и говорил злые слова:

– Мы тут поставлены Родину защищать! А вы тут что делаете? Вы предатели! Вы Родину предали!

И звал на помощь других караульных. Но к нему не особенно спешили – знали, что это за человек, и не торопились…

– Отстегни ремень и сматывайся! – посоветовал Саня курсанту Хренкову. – А то орет на всю часть!

Хренков грустно вздохнул:

– Так он же подписан: и фамилия, и восьмая рота на ремне…

В общем, кончилось все очень плохо. Было судилище, на котором Саню в торжественной обстановке исключили из комсомола, было трое суток «одиночки», была соответствующая характеристика, сопроводившая Саню Нехорошева до места службы – на Камчатку…

Больше всех расстроился Санин командир роты:

– Вы же самые лучшие были! И такую гадость устроили… Всё себе перечеркнули! Под девизом победы в соревновании… А на самом деле всё делалось под флагом пьянства!

А комсомольский вожак рвал на Сане голландку, пытаясь снять привинченный изнутри комсомольский значок. Вожак одной рукой упирался Сане в грудь, а другой рвал. Саня трепыхался в его лапах, не смея самостоятельно даже шевельнуться…

Хренков, Кучер и остальные участники «мероприятия» отделались «строгачами» с занесением. Нехорошев был выбран вожаком – и ответил по полной. А как же? Это ведь он выпускал стенгазету, он организовал самодеятельность и сочинял стишки… Как маскировался под нашего! Так думали отцы-командиры и комсомольские активисты…

За свой подвиг будущий комендор курсант Волюкжанин заработал отпуск домой, чего в учебном подразделении не практиковалось никогда, а Саня Нехорошев отсидел свои трое суток в «одиночке» и отправился после «малого дембеля» служить на Камчатку.

Ну, хорошо, Санина Камчатка – за дело! Возникает правомерный вопрос: за что же тогда на Камчатку попали все мы, включая радиометриста Хадеева, комендора Чубукова и других курсантов из Анапы, которые ни в чем дурном замечены не были? Если, конечно, распределение в те края считать наказанием. Хотя… Где-то я слышал такую сентенцию: когда вы страдаете безвинно, существует истинная причина постигшего вас наказания.

Например, Чубуков… Это ведь он организовал «темную» своему сослуживцу курсанту Волюкжанину – из-за Сани Нехорошева – и первым приложил его своим увесистым кулаком. А Чубуков, я вам скажу, был габаритами ничуть не меньше Володи Караваева, хоть и значительно уступал ему в силе. Замечу отдельно: в силе Караваеву уступали все! Если бы Караваев служил в Анапе, он бы просто придушил Волюкжанина голыми руками. Так что, Волюкжанину еще повезло, что он отделался синяками да шишками; с ними он и отправился в свой неправедный отпуск...

А на Камчатке Санин кошмар только усилился: его засунули в свинарник до конца службы. С этого свинарника кормились крысы и мичмана. Саня и рыжий матрос по кличке «Одесса» с помощью упрямой кобылы Валэнтыны и повозки с дерьмовым ящиком собирали объедки со всех кораблей бригады – свиньям на прокорм. Иногда приходилось на коленях стоять перед Валэнтыной, чтобы сдвинуть ее с места…

Тем временем, Саня раз в неделю затеял ходить к флагманскому связисту, капитану второго ранга Машкову:

– Я же радист, специалист второго класса! Дайте возможность…

– Ты не специалист, ты – гондон! Твоя характеристика из Анапы – это приговор. Будешь жить со свиньями!

Каждую неделю в течение полугода…

– Я – лучший связист! Пропадает же специалист со свиньями!

– Да и пусть пропадет! Я читал вашу характеристику.

– Дайте шанс! Не такое уж я говно…

– Нет!

И вдруг – о, чудо! – спустя полгода долгожданные слова:

– Есть корабль – «единичка». Там самые страшные и свирепые дембеля. Пиздить будут смертным боем. Если кто-то из них плохое про тебя скажет – обратно к свиньям пойдешь…

Радости Сани, как говорится, не было предела!

А на «единичке» в то время сложилась аховая ситуация с радистами: там было три радиста одного призыва! И никакой смены. Вот туда Саню и направили…

 

Короче, Сане никак нельзя было вступать кандидатом в партию! Но тут уже вмешался командир, капитан второго ранга Веня Барков. И затеяли они со старпомом писать письмо в Анапу тамошнему начальству – и написали! Про то, какой замечательный у них служит старшина Александр Нехорошев, да какой он наилучший радист в бригаде, отличный товарищ, скромный и готовый к самопожертвованию; а в конце приписали слова благодарности руководству учебного подразделения за то, что те воспитали такого настоящего моряка! И добавили несколько фотоснимков – Нехорошев за работой, Нехорошев на отдыхе, Нехорошев играет в самодеятельности. После такого камчатского политеса анапским командирам уже не оставалось ничего другого, как только рассыпаться в ответных любезностях и выдать на Саню «правильно» составленную бумагу с характеристикой и рекомендациями.

Так, в конце концов, Саня Нехорошев, исключенный из комсомола за аморалку, стал кандидатом в члены КПСС.