Годины

На чтение потребуется 1 час 45 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Григорий Яровеев ехал домой не один. Вёз он с собой в зауральские степи черноглазую, чернобровую дивчину Галю. Когда они на станциях выходили на перрон, у того и у другого на груди звенели медали. И Григорий не скрывал своей доблести, заломив кубанку на бок, гоголем вышагивал он по привокзальным тротуарам незнакомых ему городков. А рядом с ним так же гордо вышагивала дивчина Галя – будущая Гришкина супруга. И как было не гордиться удалым рубакой, полным кавалером ордена Славы, Григорием Максимовичем Яровеевым? Ещё казалось, что все-все беды позади, что вот приедут они на Гришину родину и заживут дружной счастливой семьёй, и будут радоваться каждому наступающему дню, потому что случилось им выжить в такой страшной, кровавой войне.

Война закончилась три года назад, ещё из поезда можно видеть разорённые деревни, полуразрушенные города, но на перронах станций чисто, опрятно, весело.

Родной город встретил демобилизованных солдат запахом кокса и горячей стали. И только в самых тенистых уголках газ доменных печей, окалина кузниц, солярный выхлоп тракторов перебивались ароматом сосны и цветов.

 

На попутной подводе доехали до Долгой. Нашли улицу Советскую, постучали в ворота. Гринька переминался с ноги на ногу, переживал, как они встретятся с дядей. Ведь после того, как Гринька убежал от Дмитрия Григорьевича, он не видел его. Первое письмо написал из госпиталя в сорок третьем, когда лежал на кровати, растянутый верёвками на четыре стороны, закутанный в бинты, словно в кокон, лежал, ждал смерти и тосковал. Ни одной живой родной души не знало о том, что он, Гринька Яровеев, герой казачьей дивизии, умирает в военном госпитале, далеко-далеко от родных мест. Тогда и попросил шуструю, красавицу медсестричку написать письмо. И потом, когда уже вернулся на фронт, писал несколько раз. От дяди приходили письма, в которых тот рассказывал, как идут дела в тылу. А позже дядя написал, что нашелся Гринькин отец, сильно раненый и больной, пожил немного у брата и был им же устроен в госпиталь для инвалидов войны.

Ворота открыл рослый парень, оглядел гостей.

– А вы дядя Гриша будете?

– Почто же я дядя, когда я брат тебе двоюродный. Родня-то дома?

– Конечно, – кивнул парень и пропустил гостей во двор.

Дмитрий Григорьевич обнял Гриньку, похлопал по плечу. Посмотрел на Галю, заулыбался. Мария со старшей дочерью накрывали на стол.

– Любо-дорого посмотреть, герой, – говорил дядя Дмитрий за столом, держа в руке аккуратную хрустальную рюмку. – Завтра мы по всей родне пройдёмся. И адрес тебе госпиталя дам, где отец твой пребывал. Сам-то, понимаешь, не могу. Заботы. Сколько всего сейчас сделать надо – горы. Вот улицу новую закладываем, лес возим. Я так думаю, пусть каждый солдат новый дом ставит, семью заводит, детишек рожает. Парней нам ой как надо. Такую войну пересилили, пережили.

И Гриньке было хорошо в этот вечер. Молодых гостей положили в дальней комнате.

 

– Чего ж не сказал, что не жена я тебе? – спросила Галя, кутаясь в одеяло, – не приставай, Гриня, а то закричу.

– Не буду я к тебе приставать, притомился. Я ведь сюда ехал да побаивался, мало ли.

– Знатная у тебя родня. Дмитрий Григорьевич в больших начальниках ходит. Может, и помогут нам в первое время, а? Гриш?!

– Нет, Галя. Давай сами. Мало ли, что родня у меня в чинах. Я сам хочу. Могу на завод механический пойти, я ведь там в ФЗУ учился, а могу в Пустополёвскую ехать.

– А я бы детишек учить стала. Я только один курс успела института окончить, как война началась. Я в Ленинград поступила. Собралась из своей станицы и поехала. И поступила.

– Отчаянная.

– Умная. Я тогда подумала, ведь товарищ Шолохов тоже из наших мест, а стал писателем, отчего бы мне учительницей не стать.

– Станешь. У нас в городе Челябинске тоже институт учительский есть. Можем вместе пойти, если, конечно, меня возьмут.

– Возьмут, – обрадовалась Галина. – Разве они слепые? Они такого героя обязательно должны будут взять.

 

На следующий день Дмитрий Григорьевич повёл Григория на противоположный берег реки, в один из запущенных переулков. Остановились перед избушкой, спрятавшейся за кустом сирени, пробившейся ветвями сквозь дыры ветхого палисада.

– Иди, Гриша. Тебя примет. Со мной не разговаривает, – проговорил Дмитрий Григорьевич и тяжело вздохнул.

Григорий отпер калитку, стукнул в окно. За стеклом, откинув занавеску, появился старый человек. Грива седых волос перетекала в белую длинную бороду. Человек глянул, отпрянул куда-то во мрак, но через пять минут появился в низкой двери избёнки. Он вышагнул на крыльцо. Сухой старик, одетый в домотканые порты и грубую белёную рубаху, смотрел на солдата выцветшими глазами. Гриньке показалось, что однажды, уже в Германии, он видел дерево, похожее на этого старика. Белёсое дерево стояло среди выгоревшей дотла поляны парка, на нём не было ни листочка, оно было сухое и корявое. Только один изрубцованный временем корень, разорвав поверхность, уходил в землю. Тем дерево и держалось.

– Деда, – совсем по-мальчишески протянул Гринька.

Старик, не говоря ни слова, спустился с крыльца, сделал навстречу солдату два широких шага, захватил в объятия, прижал к себе. Заходившие ходуном плечи выдавали, что старик плачет.

Дмитрий Григорьевич потоптался за оградой, махнул рукой и отправился в райисполком.

 

Дед копошился около стола, выставил на тарелочке аккуратно разломленные, но уже подсохшие кусочки белого хлеба, порылся в тумбочке стола и вытащил горшочек с мёдом, потом в медном и чёрном чайнике заварил чай, открыв покупную осьмушку. Выставил кусок копчёного сала и половину вяленого леща. Постоял какое-то время, махнул рукой, опустился на колени, достал из-под лавки бутылку с самогоном.

– С Победой тебя, Гринюшка, – дед потянулся и чокнулся с внуком.

Потом они пили крепкий чай. Молчали. Только дед часто вскидывал взгляд на Яровеева младшего, кивал головой и приговаривал:

– Дождался я. Дождался. Больно ты на тятьку своего похож, когда он молодым был. Похож.

 

Когда смерклось, Григорий засобирался уходить. Дед взял его за руку, остановил.

– Я, Гринька, умру. Более ждать мне некого, всех дождался, всех пережил. Но прежде чем во гроб лечь, завещать тебе хочу – сохрани веру нашу и память нашу. Не дай забвению память о казаках во тьме схоронить. Христом Богом тебя прошу. И ещё. Коли будут у тебя сыны, выучи их так, чтобы они в любую годину клятвы своей ни за что не переступали. Ежели что, пусть обретут новый дом, но старого не забывают. В новом дому с любовью живут и верностью, тогда вера воспрянет. А когда вера воспрянет, обретут они Родину. Ты не гневись, Гриня, на старика, это понять можно, когда за спиною пережитого столько, что и за год не переберёшь. Прощай, Гриня, и прости Христа ради.

– И ты, деда, прости.

– Кое не минет, с Митькой не держись. Он грех мой окаянный.

 

Гринька не видел, выходя из ворот, как старый казак положил на его спину крестное знамение, а потом поднял голову к небу и прошептал:

– Пресвятая Богородица-матушка, будь заступницей внуку моему, оборони от бесчестия и бесславия. А грехи сынов моих возложи на мои плечи, ибо только аз есмь повинен в том, что сыны мои сотворили.

Глаз старика уловил еле заметный огонёк вспыхнувшей на небе звезды. И этого было достаточно, чтобы душа Григория Никифоровича Яровеева успокоилась, и в сердце пришло полное блаженство.

Старик поднялся в свой домишко, бросил подушку на пол, лёг, скрестив на груди руки, закрыл глаза, мысленно попросил Господа распахнуть для него врата. И умер на рассвете, когда первый луч солнца прорезал мрак за далёкими лесами.