Hotel California

 

 

 

Она опоздала. Приехала на новой машине – комфортной, дорогой, вытянутой, как лощёная борзая. Но грязного синего цвета: какого-то коридорного, проходного, базарного.

Он взял её под локоть и провёл в беседку, под деревья. Помог сесть за столик, на секунду положил ей на плечи свои ладони.

– Кушай, пожалуйста. Ты устала?

– Ужасно, – сказала она, беря со стола вилку с ножом. – Ужасно. – И, полуобернувшись к стоянке, бархатно спросила: – Тебе нравится моя японочка?

– Ты себе не изменяешь, – сказал он. – По-прежнему предпочитаешь японский автопром.

– Да, – поскучнела она. – Обожаю.

 Подошёл седой официант, слегка наклонился.

– Что-нибудь ещё?

– Пожалуйста, принесите мне вина. Французского сухого, двести грамм. Хотя бы семилетней выдержки, – сказал Ванькович.

Официант отвёл взгляд, опустил блокнот с ручкой.

– К сожалению, такого вина нет, – и пошутил: – Мы его не закупаем… года с 1969-го… Может, что-нибудь другое?

«Сделайте нам красиво, – на одесский манер подумал Ванькович. – Потеряйтесь». И вслух добавил:

– Спасибо.

Полина как-то странно, половинчато улыбалась. В её полуулыбке сквозила усталость, разочарование и отрешённость. Как у великой Роми Шнайдер в фильме «Бассейн».

 

– Как ты? – спросила она Ваньковича незнакомым мёртвым голосом.

– Думаю о тебе…

 Она небрежно посмотрела на него, вздохнула.

– Зачем?

– Потому что воспоминание – это переживание после переживания, – напомнил он. – Понимаешь?

– Понимаю, – Полина покачала головой, продолжая полуулыбаться. С укором сказала: – А знаешь, я ведь всё это время выбирала мужчину. И ты был одним из тех, кого я реально могла бы выбрать. Как глупо… всё глупо, да?

Она поковыряла салат с креветками, положила вилку с ножом на краешек тарелки, облокотилась локтями о стол, держа запястья почти у самого подбородка и закрывая сомкнутыми ладонями половину лица. «Что ты хотел? – спрашивали её глаза. – Что ты хотел?»

Кровь ударила в виски Ваньковичу, застучала в горле. У него возникло неприятное ощущение, что он сам является предметом факторинговой сделки.

– Я ей всё сказал. – Ванькович смотрел на Полину, не моргая. – Я всё сказал Песне… Я свободен. Будь моей. Я хочу быть с тобой… всегда…

 

Медленно она опустила руки к столу, провела ладонями по салфетке, будто разглаживая её. Не поднимая глаз, взяла приборы и снова принялась за салат. Потом краешком салфетки неспешно промокнула губы, сложила её вчетверо, положила на стол и со скепсисом бросила:

– Слишком много лука. Мало креветок и слишком много лука.

– Так что ты скажешь? – глухим голосом спросил Ванькович.

Полина скучным, неохотным жестом поправила волосы, снова поставила локти на стол, закрыла сомкнутыми ладонями почти половину лица. Болезненно улыбнулась:

– Ты очень хороший человек. Но не мой… не мой… Не для меня…

Ванькович смотрел на неё и будто бы не узнавал. На мгновенье ему показалось, что перед ним сидит другая женщина. Нервная, дёрганая, злая. Стриженая блондинка, которая вдруг передумала заключать с предполагаемым контрагентом факторинговую сделку. Не царица, а уставшая, измученная, разочарованная самка…

В сердце его будто дротик вонзилась её последняя фраза: «Ты очень хороший человек. Но не мой… Не для меня»…

 

Ванькович взглянул на часы.

– Мне пора.

– Мне тоже, – сказала она.

Ванькович рассчитался с официантом, и, когда они медленно молча пошли по небольшой дорожке к стоянке, увидел, что Полина время от времени немного виновато косилась на него, как будто оценивала, не слишком ли больно всадила ему этот самый последний дротик…

У её машины они остановились. Полина осторожно тронула его за руку.

– Я тебя подвезу, Серёжа…

– Нет, – отказался он.

– Серёжа, перестань. Мне хочется тебя подвезти…

– Нет. Мне рядом.

Он простился и, стараясь не сутулиться, пошёл прочь – от её бездонных зелёных глаз, грязно-синей машины, от летнего ресторанчика с беседками, откуда летела и врывалась в его сознание песенная фраза из динамиков: «Хочешь быть разбойником – не люби принцессу!»

 

Ванькович шёл и шёл по старым улицам Минска, Верхнего города. Будто заблудившийся путник. Словно проигравшийся игрок. И строчки, которые он когда-то написал Полине, вернулись к нему, смешались, долго томились, терзали, пока, наконец, не легли в ряд по-другому, уже с иными оттенками, с новыми смыслами.

 

Какая страстная жестокая история:
Не думал я, что красота твоя,
Улыбка глаз, твой стиль и…
                                наконец, факторинг
Наполнят чашу ядом бытия…

 

Дома, не снимая обуви, он хотел пройти в кухню, налить себе водки и уйти во временное забвение. Ванькович двинулся по коридору, свернул за угол и правее от себя увидел контур света по периметру двери из ванной. Нажимая ручку, он ожидал встретить упор, но дверь распахнулась.

В багряной, темнеющей от крови воде, лежала Песня. Её руки безжизненно проступали вдоль линии тела, и от них, словно мутный дым из трубы, поднимались редкие бурые пятна.

В этот момент откуда-то с нижнего этажа отчётливо зазвучала «Hotel California»: в перебор гитарного соло закрался треск гремучей змеи.

Вскрикнув, Ванькович бросился к ванне, неловко подсовывая руки под холодное тело Песни, поднял её из воды и, на ходу срывая с вешалки полотенца, отбросив ногой приоткрытую дверь, спешно понёс её в самую большую комнату, оставляя на коридоре кроваво-водяной разбрызганный след.

– Ну, что ты, девочка моя… Песня… – говорил он. – Риточка, что ты наделала… Не смей умирать, слышишь?! Не смей умирать!!!

Положив на диван её потяжелевшее тело, он принялся щупать пульс на горле, заматывать ей запястья полотенцами – крепко, хаотично, судорожно. Потом кинулся к телефону, снял трубку, набрал 103, но услышал мёртвый голос робота: «Уважаемый абонент, ваша линия отключена за неуплату».

Выругавшись, Ванькович достал сотовый, дозвонился до скорой и, срываясь, хрипло попросил о помощи.

В горле, в висках у него бешено стучала кровь. Он присел на корточки, стиснул голову руками, чтобы заглушить этот стук, этот грохот, эту нарастающую ужасную дробь. Но ничего не смог сделать. Всадники в чёрных плащах на гнедых поджарых конях с намертво привязанными к удилам руками, кроша лёд и поднимая ледяную пыль, летели прямо на него…

И откуда-то снизу, будто с преисподней, доносились слова:

 

Добро пожаловать в отель «Калифорния»
Такое прекрасное место
Такое прекрасное место
Такое прелестное лицо…