HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Наум Брод

Наум Брод

Обсудить

Сборник рассказов

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 26.02.2009
Оглавление

8. Наум Брод
9. Наум Брод
10. Наум Брод

Наум Брод


 

 

 

Утро, около одиннадцати.

Вид из окна моей московской квартиры на тринадцатом этаже (январь, кстати):

небольшое пространство, образованное краем моей лоджии и ближними домами. Несколько дней назад была оттепель, снег сошел, но какие-то его островки остались, как весной (сегодня, правда, опять похолодало). Небо серое, с чуть голубоватым оттенком. Людей нет, вообще ни души – впечатление, что и в домах никого, потому что окна у них и у меня закрыты и за ними никого не видно и не слышно. Тихие дымы из труб.

Стоя возле окна, я чувствую тепло, которое подымается из-под подоконника. Для большей остроты ощущений можно прижать лоб к холодному стеклу окна.

Непритязательная картина за окном иногда ввергает меня в состояние, которое подходит под определение «радостно жить». Раньше, когда моя голова еще не была занята моим прошлым, всякое «радостно жить» было связано с ожиданием чего-то приятного в будущем. Теперь мысли о будущем радости уже не рождают. Что бы заманчивого оно ни сулило, все смазывается тем, что «всё уже в прошлом», даже если «всё» – это почти что «ничего», а «всё» может случиться как раз только в будущем. Зато когда что-то отбрасывает меня в прошлое, мне опять становится «радостно жить». Иллюзия прошлого – это одновременно иллюзия будущего: мне якобы еще предстоит долгая-долгая жизнь. Это относится к любому прошлому – неважно, доставляло оно радость или нет. (Объективно прошлого вроде бы не существует, каким бы пакостным оно ни было, непонятно, на что злиться. Понятней, когда счеты с прошлым сводятся к умилению им типа «здесь прошла моя молодость» или «а все-таки и в этом было что-то хорошее».)

Чтобы войти в это состояние, не обязательно подходить к окну. Достаточно взгляду из глубины комнаты скользнуть по теплому подоконнику, захватив край холодного окна, в котором серое небо в голубоватых прорехах, намекающих на скорое прояснение. Картину за окном я могу увидеть и без того, чтобы видеть ее буквально, но тогда она предстает несколько измененной: появляется больше простора, свободы, а земля кажется сиреневой; она еще холодная, но сиреневый оттенок на ней – залог того, что скоро станет тепло. Измененная картина вызывает острое желание ринуться в ее пространство, распластаться на мерзлой земле, раскинув руки. Это как раз и есть желание вернуться в прошлое.

Как правило, я не могу установить связь между сиюминутным состоянием, картиной, которую оно вызывает к жизни (или наоборот картина вызывает состояние) и тем, что когда-то в прошлом было всему этому первопричиной. Но так всегда хочется это сделать! Первое мое побуждение: я начинаю метаться по комнате, иногда только мысленно. «Так, надо что-то делать, что-то надо сделать». Причем непонятно: «сделать» в смысле установить связь или в каком-то более масштабном смысле – решить намеченные дела, реализовать грандиозные планы. Для разгона я могу запеть. Пение или, правильнее, звуки, исходящие из меня, никогда не дотягивают до какой-то определенной мелодии. Что-то есть, а что – непонятно. Это при том, что у меня неплохой слух. Может, звуки рождает напор радости, идущий изнутри, – в конце концов, они и захлебываются радостью. Я начинаю лихорадочно доискиваться: что она означает? откуда накатила на меня? какое приятное событие прошлого подает мне сигналы? Я сажусь в кресло или осторожно ложусь на тахту (чтобы не расплескать – так что применительно к радости слово «расплескать» не такое уж иносказание) и очень скоро погружаюсь в полудрему. В этом пороговом состоянии сна -не сна я должен проникнуть не задремавшей мыслью в эту манящую тайну, первоисточник радости. Обычно мне это не удается. Как бы бережно я ни старался донести свое состояние до кресла или тахты, я либо сгоняю его и возвращаю себя к реальности, либо засыпаю. Ненадолго, правда, тем не менее, вскакиваю я с видом заснувшего на ответственном посту: испуг, конфуз, злюсь на себя, настроение к черту испорчено.

Случаи с сиреневой землей – одно из немногих исключений.

Середина семидесятых. (Совершенно бесполезное уточнение для случайного читателя лет через пятьдесят.). Весна, где-то на исходе марта. Или начало апреля, когда по утрам еще холодно. (Вот эти подробности он уже сможет воспринять, перенося на себя.) Я жил в Москве, но еще не постоянно, наездами. В родном городе (в Риге) у меня оставалась квартира – отдельная, однокомнатная, засранная до невозможности (иногда на время своих отъездов я пускал в нее знакомых преферансистов, за деньги, конечно, двадцатник в месяц, единственный мой заработок в то время), зато – своя! Когда я думаю о квартире как о своей, она мне видится светлой одним из субботних дней летом, с вымытым полом и оставленная мной – я куда-то ушел или уехал, но ненадолго, куда-то туда, где от меня не требовалось никаких усилий ни на что, даже не за город отдыхать – отдыхать тоже требует от меня усилий, а это могло быть что-то вроде «присел на скамейку в парке полистать газетки» между чем-то и чем-то, какими-то двумя обыденными событиями, пожирающими меня (пожирание, кстати, может продолжиться с мысли о том, что я «присел на скамейку в парке полистать газетки»), а в это время по полу моей квартиры постепенно расползается солнечное пятно, которому ничто не мешает, в том числе и отсутствующий я; через открытую балконную дверь квартира вначале заполняется утренней свежестью, потом жарой, но, пока меня нет, тоже вполне миролюбивой, которую, в конце концов, вытесняет долгий-долгий вздох облегчения надвигающихся сумерек. Так что, имея такую свою квартиру, я не считал себя жителем Москвы. И не чувствовал себя им. Жителем Москвы я чувствовал себя только в пределах той квартиры, где я жил (и то не всегда), и в пределах того двора, куда я иногда выбегал по утрам (это было всего не-сколько раз, но их оказалось достаточно, чтобы спустя много лет я мог думать о том, что по утрам я выбегал). В отличие от большинства приезжих я не могу сказать, что «Москва меня оглушила», или «потрясла», или «раздавила своей огромностью». Мое отношение к Москве как не москвича формировалось детскими книжками, благодаря которым слово «Москва» было для меня чем-то светлым, праздничным, манящим. Когда я сам оказался в Москве, меня только угнетало, что она во всем оставалась в стороне от меня, совершенно ко мне безразличной и независимой от меня. У меня своя жизнь, у нее своя, никаких пересечений, хотя я чего-то там самоутверждался. Это может показаться самонадеянным – рассчитывать на то, что возможны какие-то варианты, при которых столица нашей родины оказалась бы зависимой от Наума Брода, но если ты часть чего-то, даже ничтожная, почему бы тебе не думать о том, что от тебя может зависеть целое, даже такая громада, как Москва?

Может быть, я сам как будто держал Москву на расстоянии вытянутой руки. Я знал человека, приехавшего в Москву само утверждаться, – у него уже было два инфаркта, и вскоре его нашли разложившимся в его квартире. Я это все время держал в уме.

«Частью чего-то» я ощущал себя во дворе – частью его пространства. Этим и ограничивалась моя причастность к Москве. Сочетание «я в Москве» относительно моего пребывания в Москве в середине семидесятых включает в себя в основном мое беганье по двору ранним апрельско-мартовским утром – и то только те случаи, когда что-то отвлекало мое зрение, мой слух от того конкретного двора и тех домов, мимо которых я пробегал, и тех людей, которые мне обязательно попадались, но, слава богу, не задержались в памяти: хорошо, что и многое другое не перегрузило память, а остался только расширившийся двор и его... сиреневая земля. В левом нижнем углу я вижу силуэт, вроде бы мой: беззащитный затылок, часть сутулой спины – вид явно неспортивного человека, хотя многие годы я живу в приятном самообмане, что спортивен. (Справедливее так: моего артистизма хватает на то, чтобы спортивность изображать. Это, кстати, тоже неплохо: координация, пластичность и прочие достоинства.)

Сейчас я побегу...

Только что я оставил квартиру, с которой нахожусь в сложных отношениях. Обе стороны – я и квартира – подчинились обстоятельствам, которые их свели, и терпеливо сносят друг друга. У меня это был первый опыт жизни в коммуналке – с безымянными соседями, непреходящей кухонной вонью, без ванны и горячей воды, с трескучими полами (щели огромные, но все драили пол добросовестно). Короткое описание квартиры, чтобы у жителей коммуналок не возникали образы своих квартир: сразу от входной двери начиналась кухня (что уже оригинально) с двумя газовыми плитами справа и энным количеством столов-буфетов слева; на этой же стороне – дверь в комнату богомольной старухи, совершенно омерзительного существа; до сих пор у меня вызывает чувство брезгливости, когда я вспоминаю ее... даже не брезгливости, а тот самый отвратительный парафиновый привкус во рту, который возникает у меня всякий раз, когда я каким-то образом сталкиваюсь с чем-то церковным, а она была просто сгустком этого!.. Далее – две наши комнаты и наша кухня-столовая (как все-таки подсознание охотно цепляется за слово «наши»! Ведь там мне ничего не принадлежало, я себя чув-ствовал воровато прихватывающим от чужой жизни, а мне еще разными косвенными штучками напоминали об этом);

вправо уходит в совершеннейшую темноту коридор, настолько темный, что я не вижу двери, которой он завершается, зато вижу тех, кто живет там: вот они стоят перед дверью – парень в клетчатой рубашке, волосы прямые, простой, и жена с ребенком на руках, маленькая, крепенькая, ребенка все время уводит вбок, как будто он мешает разглядеть меня, а я как будто готовлюсь сейчас сфотографировать их. Про наши комнаты – отдельно, если появится необходимость.

Квартира в это сонное время, когда я выбегаю во двор, еще не набрала в полную силу обычную по отношению ко мне отчужденность, в какой-то степени это еще и из-за моей неубранной теплой постели. Это происходило попозже, особенно я это ощущал, когда заходил домой в середине дня и если никого не было. Своей идеальной прибранностью квартира как бы смыкала губы, давая мне знать о своем нерушимом союзничестве с ее хозяевами. Вечером в наших комнатах обязательно кто-то был: молодая женщина, считавшаяся моей женой, или ее мать, или кто-то из ненавидящих меня ее родственников – и я уже становился откровенно лишним, у меня просто не было места, о котором всем было бы известно, что оно мое. Сегодня мне хорошо видно, насколько курьезным было мое нахождение в той семье. Сейчас там уже давно все в порядке, спустя двадцать лет каждый поимел то, чему соответствовал, никаких неожиданностей в их жизнях не произошло, я был единственной, и вполне возможно, что они вспоминают о ней... не сказать, что с любовью, но наверняка беззлобно, как о некоем экзотическом коротком путешествии, в котором чуть было не переломались руки-ноги, но, слава богу, все обошлось, а что-то было даже и очень здорово. Думаю, что молодая женщина, считавшаяся моей женой, теперь уже не очень молодая, щедрее остальных приписывает достоинства этому отрезку своей жизни, соответственно и одному из ее главных персонажей – мне.

(Боже мой, все уже позади, а сколько было переживаний!

Ну да ладно...)

Богомольная старуха целый день кипятила на своей конфорке чайник (отличное сквозное действие для пьесы, все события в квартире так или иначе сходились к этому: надо было постоянно следить, чтобы она не спалила нас, можно было разряжаться на кипящем чайнике, демонстративно вырубая при старухе газ, а она, проявляя неожиданные для ее образа ярость и готовность убить, тут же снова зажигала конфорку; можно было просто методично исподтишка выключать конфорку – она включает, а ты выключаешь; верх, правда, всегда брала старуха: лично у меня быстро пропадал интерес).

Так получается, что я выбегаю во двор всегда невпопад. По идее утренняя пробежка должна давать заряд бодрости, это надо понимать так, что до нее бодрости не было. Но у меня все наоборот: из теплой квартиры на улицу меня выкидывает неизвестно откуда взявшийся прилив оптимизма, то есть бодрости в этот момент во мне с избытком, но возвращаюсь я не заряженным, а разряженным и, как правило, после завтрака начинаю клевать носом. Может, если бы в этом у меня была бы регулярность, то и эффект был бы другой – нормальный, как у всех нормальных людей, получающих очевидную пользу от утренней пробежки. Но тогда и сиреневая земля была бы ни при чем, я бы ее не заметил: все внимание уходило бы на здоровье.

Я бегал по соседним улицам мимо разномастных домов, в основном убогих, двух-трехэтажных, созревших на слом (какие-то уже были пустыми), обегая круг снаружи двора. Иногда я вдруг срывался с этой орбиты и куда-то забегал, всегда, кстати, умудряясь заплутаться, зато это давало мне дополнительное удовольствие от «возвращения к себе». Время, прошедшее с тех пор, неким замечательным образом трансформировало маршрут моих тогдашних пробежек: дома отодвинулись в глубь картины, раздались по ее периферии, образовав довольно просторную площадь, и теперь я вроде бы бегаю не за домами, а в пределах этого расширившегося двора (какой в этом художественный или иной смысл, я не знаю, может что-то связано с подсознательным стремлением вернуться в материнское лоно), а вся поверхность двора – с этим сиреневым оттенком.

Скорее всего, в какое-то утро эту часть планеты осветили, как и положено весной, косые лучи солнца и подкрасили землю. Вначале, может, не совсем в сиреневый, но со временем он стал сиреневым, и таким запомнился. Потому что такое утро сулит возрождение...

 

 * * *

Кажется, все это можно пережить заново, выйдя на улицу. Но я этого никогда не делаю. Не только потому, что «прошлого не вернуть». Я знаю, что там, на улице, все совсем не так, как я себе представляю это здесь о там. На улице, которую я себе представляю здесь, никого нет, иногда кто-нибудь пройдет туда-сюда, как это бывает летом, воскресным утром, когда еще совсем безлюдно, и уйдет к себе, оставив это пространство в моем безраздельном владении (фигура из моего окна: темная, маленькая и согнутая, как будто какой-то пожилой трудяга вынес мусор). Я в настоящем и я в прошлом оказываемся в пределах прямой видимости, между нами ничего такого, что бы загромождало путь друг к другу, все чистенько, никаких житейских мерзостей, которые забивают мозги. Вот он, я сегодняшний, а там, сзади, мое прошлое; достаточно обернуться – между нами пространство, все такое аккуратное, прибранное, примерно такое, какое видно из моего окна, только значительно больше. Между мной настоящим и мной будущим тоже все хорошо, путь свободен, ничто не намерено цепляться за мои ноги, иди, Наумчик, куда хочешь, могу даже орать, задрав голову и раскинув руки, – никто мне не помешает, потому что здесь тоже никого нет. Жаль, что в подобные прогулки никого нельзя взять с собой, чтобы дать почувствовать кайф, который они доставляют. Если человек сам не способен это испытать, никакими рассказами в нем этого не разбудить. Женщина, не знающая оргазма, не знает, чего она не знает.

На улице, если бы я на нее вышел, обязательно на меня навалятся какие-то шумы, звуки, которые тут же разгонят мое состояние и все испортят. На ней меня вынудят стать частью реальности. Я даже не успею заметить перехода, и какое-то время буду рефлекторно вертеть головой, привыкая к другой жизни, но та уже куда-то отлетит, без следа.

 

 

 


Оглавление

8. Наум Брод
9. Наум Брод
10. Наум Брод
517 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 12:14 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!