HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Олеся Брютова

Дорога в Сумерках

Обсудить

Роман

Опубликовано редактором: Андрей Ларин, 14.04.2012
Оглавление

2. Часть 1. Голос, позвавший в путь. Идущая: «Когда мир сломался»
3. Часть 1. Голос, позвавший в путь. Идущая: «Что стало после»
4. Часть 2. Параллельное шоссе. Идущий: «Лестница в небеса»

Часть 1. Голос, позвавший в путь. Идущая: «Что стало после»


 

 

 

Да, наверное, я просто достигла предела. Предела, за которым заканчивается рассудок и начинается черте что.

Если прочитаете где-нибудь, будто первый признак сумасшествия – это когда человек начинает говорить сам с собой, – не верьте. Человек никогда не будет говорить сам с собой. Это нелогично. Что он может сообщить себе такого, чего не знает сам?

Нет. Когда человек ходит и бормочет что-то, вдруг обращаясь в пространство с невнятной горячей речью, или улыбается и кивает головою пустоте, знайте – это не монолог. Это диалог.

Просто это – диалог с тем, кого вы не видите.

А он видит.

 

Все началось очень обыкновенно. Я решила: если моими палачами являются собственные мои мысли, – надо как-то от них избавляться. А как?

Общение – лучшее средство от дум.

Но, скажите, с кем мне прикажете общаться? Нормальные дети давно считают меня чокнутой. Взрослым не до того. Никто не принимает меня всерьез.

Я читала запоем, но любая книжка когда-нибудь кончается. Умирает.

Это не выход. Я перечитывала книги снова и снова, но любимые герои все равно уходили от меня, и рано или поздно приходилось ставить книгу на полку.

Книгу нельзя перечитывать бесконечно; а, кроме того, трудно говорить с тем, кто повторяет раз за разом одно и то же.

Одиночество выло во мне все громче, щелкая зубами и обещая вскорости совсем меня сожрать.

Но человек наделен неким инстинктом; жизненной силой, которая никогда не позволяет сознанию погибнуть окончательно. Когда человек ощущает себя загнанным в тупик, начинает работать этот загадочный инстинкт, который ничего не знает о мире и рассудке.

Именно тогда я придумала… Его.

Я не сразу поняла, что делаю. Просто однажды вечером, следя за серыми тенями, бегущими по стенам от припозднившихся фар, я заметила постороннюю среди них. Остальные тени были от предметов, а эта – сама по себе. Свет исчез, но тень осталась, и продолжала красться по углам темной комнаты. Она и испугала, и заинтересовала.

Серая тень остановилась в углу; я поняла, что она смотрит на меня.

Тогда и я стала смотреть на эту тень. И чем внимательней вглядывалась, тем четче проступали ее черты. Тут я, наконец, догадалась – это мой собственный вымысел смотрит на меня из мрака.

Оставалось только окончательно представить его.

В сущности, мне не было дела до облика. Смутно соткался некто в черном, с туманными чертами лица, завернутый в средневековую хламиду.

Невысокий и худой, он выступил из вечерней тени и пришел в мои мысли.

«Кто ты?» – спросила я, и поняла, что спрашиваю сама себя, спрашиваю глупость.

«Ты будешь говорить со мной?»

И в ответ человек согласно склонил темный капюшон.

 

Главная прелесть заключалась в том, что он все понимал. Я рассказывала ему о своих размышлениях, и он никогда не смеялся. Он не считал удивительной мою способность видеть чужую смерть. Он не считал меня не такой, как все. Он был серьезен и молчалив, не раздражал легкомыслием или суетностью.

Он был плодом моего собственного воображения – а, значит, таким, как я хочу.

Он говорил со мной, говорил то, что я хотела слышать.

Он сказал, что отец ни в коем случае не умер, а просто ушел в другой мир, и может в любой момент оттуда вернуться. И, конечно же, может оттуда говорить со мной. Он доказывал это просто – передавая мне его слова. Сам он находился на перекрестке двух миров. Потому мог слышать и его, и меня.

Я назвала его Собеседником. Потому что именно для этого придумала.

Вы спросите – отчего же так сложно? Почему я не воскресила в памяти образ отца и не говорила с ним напрямую? Почему я не вообразила его, как есть?

Но только представьте, каково бы это было – каждый раз после его ухода вспоминать, что это самообман?!

 

Теперь я бродила по городу не одна. Со мной был Собеседник.

 

 

*   *   *

 

Иногда воспоминания приходят в голову не сразу, а серьезно запоздав. Когда для них появляется время. Когда появляется время для разговора с собой.

Тогда из недр памяти приходят образы, какие-то обрывки, выныривают переживания – гротескные, путанные. Наплывают друг на друга, движутся параллельными потоками, ленивыми волнами друг в друга перетекают.

Вспоминается давным-давно читанная книга; разговор, непонятный и непонятый; случай, виденный сегодня мельком… И неожиданно между ними обнаруживается сходство. Более того, они неуловимо становятся причиной и следствием.

Человек лепит себя из осколков будней, не всегда понимая – как и зачем. Или не понимая вовсе.

За окном была глухая ночь. Я лежала на кровати, глядя в потолок – куда окончательно и бесповоротно сбежал сон.

Три часа ночи. Время дьявола – так говорили древние. Не знаю, дьявола или нет, но давно уже заметила, что именно в это время чаще всего просыпаюсь. Будто и вовсе не спала.

И долго лежу без сна, разглядывая собственные иллюзии.

 

Вот опять проходит по тонкой нити лунного луча черный меланхолический юноша из старинной трагедии.

Снова и снова – роковой удар шпагой, циничная улыбка, мертвый шут, мрачные шутки, веселые могильщики… разметавшиеся локоны безумной девушки, раньше срока убравшей себя не то свадебными, не то погребальными цветами.

И рука – бледная рука с тонкими пальцами, хрупкой кистью, – театральный взмах: «Он лежал в гробу с открытым лицом; веселей, веселей, веселее; и пролито много слез по нем»…

Венок из орхидей, «прощай, мой принц!».

«… ее одежды, раскинувшись, несли ее, как нимфу; она меж тем обрывки песен пела, как если бы не чуяла беды или была созданием, рожденным в стихии вод. Так длиться не могло, и одеянья, тяжело упившись, несчастную от звуков увлекли в трясину смерти».

В трясину. В трясину смерти… бледная рука. «Так, значит, утонула?»

Утонула.

Цепочка аналогий, переплетенных смутными предчувствиями, созвучие нот нездешних песен.

Пятна света на потолке, пряный узор старинной парчи, сладкий, тошнотворный запах болотных ландышей.

И – невнятное беспокойство.

«Хм! Ох уж мне эти истории о юных талантливых девочках с ветром в голове, искавших и не нашедших себя. Чья жизнь грубо оборвалась на самой звенящей ноте. Романтика!».

Это – моя мысль? Или голос Собеседника?

«Офелии, джульетты, дездемоны… Людям это нравится. Оно и понятно. Легкая жизнь, яркая смерть, долгая память. Чего еще желать? Предел человеческих мечтаний».

«Не говори так! – мысленно приказала я. – Твои слова меня пугают».

«Хорошо, – покладисто прошуршало в мозгу. – Но вот тебе слова другие. Они ведь давно уже стучатся в твою память… и я напомню:

 

Гнев, иссуши мой мозг! Соль слез моих,
В семь раз сгустясь, мне оба глаза выжги!
Свидетель бог, я полностью воздам
За твой угасший разум, роза мая!
Дитя мое, Офелия, сестра!
Когда отцов уносит смерть, то следом
Безумье добивает дочерей.
Любовь склонна по доброй воле к жертвам
И платит самой дорогой ценой
Дань нежности умершим…

 

Созвучно, не правда ли?»

«О да! – неслышно выдохнула я. – Иногда мне кажется – Великий Бард каким-то чудом заключил в свои произведения все страсти, все горести, все радости живущих – до себя и после себя. И никто уже не напишет лучше».

«Любовь и Смерть владеют пером мастерски, моя дорогая!.. А он просто хорошо за ними записывал».

Да, никаких сомнений, – это Собеседник!.. Он, как всегда, появился вовремя. Хорошо было б, если бы он рассказал сейчас какую-нибудь занимательную историю – в такт бессонной ночи.

«Историю? Изволь. А что ты желаешь?.. правдивую ложь – или неправдоподобную истину?»

Я мысленно улыбнулась. Оказывается, мой воображаемый гость еще и склонен к парадоксам.

«И то, и это! Одно, пожалуй, стоит другого».

«Пожалуй, – задумчиво согласился Собеседник. – Ну, тогда слушай. А потом – угадай сама, которая из историй лжива».

Это было очень странно – я действительно не знала, о чем он хочет говорить сейчас. Но в том-то и заключалось замечательное свойство Собеседника.

А он, между тем, невозмутимо начал: «В одном провинциальном городке жил себе поживал малограмотный подмастерье перчаточника. Малый не промах: удачно женился на девице, несколько старше себя. Правда, девицей она именовалась лишь условно, ибо уже находилась в интересном положении. За продолжением дело не стало: скоро весь дом наполнился пищащей детворой. А там, как водится – кабачки, подмигивающие милашки… Но все же скука одолевала почтенного горожанина. Эдакий настойчивый зуд, будто есть в жизни нечто поинтересней нудной жены, прокисших щей и вечных перчаток. Вот тут-то черти принесли в город, на горе миссис Подмастерье, бродячих комедиантов! Бог весть, какая жидкость ударила в голову моему герою – да только наутро его и след простыл. Утянулся за париями в столицу; в эту огромную жадную пасть, хватающую всех без разбора.

Столица поглотила подмастерье надолго. Некоторое время о нем вовсе не было ни слуху, не духу. Между нами говоря – малый занимался самой сомнительной деятельностью и проторчал в столице практически задарма, уже потеряв всякую надежду разбогатеть. Однако вдруг ему таки улыбнулась судьба.

Он таинственным образом свел тесное знакомство со влиятельнейшим молодым лордом самых голубых кровей. Болтали, что ученик перчаточника, чей отец вместо подписи ставил жирную точку, стал вхож в круги самой утонченной придворной аристократии! Результат не мог не последовать: на нашего проныру снизошел благостный дух. Он принялся ожесточенно сочинять поэмы и гениальные пиэсы…

Тут, между прочим, оказалось, что творчество – весьма прибыльное дело! Денежки потекли рекой и были успешно пущены в рост. Спекуляции с недвижимостью, кредитование под грабительский процент, подозрительные откупы, уклонение от уплаты налогов, а затем – и сбор оных с окрестных фермеров… Расти над собой, должно быть, звал голос крови. Ведь папаша в свое время избирался и констеблем, и олдерменом, и даже бейлифом – что не мешало ему оставаться в душе все тем же перчаточником, как-то в молодости оштрафованным за вываливание нечистот на городскую улицу перед собственным домом. Жаль, что перчаточники не склонны к постоянству, в отличие от своих сыновей.

А того просто-таки несло. Он писал – и скупал недвижимость; писал – и судился с соседями; писал – и преследовал несостоятельных должников. Разнообразные интрижки вдохновляли излагать на бумаге высокие чувства… Но со временем даже пиво выдыхается, не то что гений.

И однажды малый понял: он уже не способен родить ни строчки. Тогда проныра свернул все свои столичные финансовые интересы и отбыл на покой в родимый городишко. Состояния, сколоченного правдами и неправдами, хватило и на дворянский титул, и на отличный дом – в коем спустя несколько лет гений торжественно скончался. С большой аккуратностью – в день своего пятидесятидвухлетия. Захворал после отчаянной попойки с двумя коллегами по творческому цеху, которые приехали проведать отставного служителя муз. Увы: если решил кого-нибудь перепить – пусть это лучше будет сапожник, а не поэт. Поэт находится на высоте недосягаемой. Да и с возрастом надо как-то соизмеряться!

Итог жизненных коллизий отразился в знаменательном завещании. Согласно ему, на свое литературное наследие гению было глубоко чихать. Должно быть, за всю жизнь он не ощутил потребности прочесть ни единого литературного произведения, включая собственные. Оно и понятно: чтение занятие никчемное, не приносящее никакой пользы. На добрую память потомкам было оставлено нотариально заверенное свидетельство того, каких трудов стоило Смерти оторвать беднягу от всех его домов, займов, сараев, шиллингов, пенсов и вычисления процентов».

«Если такова первая история, то вторую можешь не рассказывать! – сказала я, смеясь. – Биография Шекспира в твоем изложении просто бесподобна!»

«Полагаешь, не стоит? – вслед за мной усмехнулся тихий голос. – Но почему же, ведь это превосходно: гениальный самоучка из провинции, проникший в тайну Человека… Какой простор для преклонения – и для лести собственному честолюбию! Дескать, бог знает, чего бы из меня вышло-то при желании».

«Эта история смешна, цинична и не слишком-то приглядна. Именно потому она, вероятнее всего, является истинной. Хотя ей не откажешь в обещанной парадоксальности».

«Бедная девочка. Наверное, мир тебя не слишком-то жалует, раз ты отказываешь ему в каком-либо благородстве! Впрочем, в этом ты не одинока. Многие люди спешат выкрасить все в черный цвет, чтоб потом не пришлось разбираться в цветовых нюансах. Так оно, конечно, проще… А еще – некоторым нравится то, что плохо пахнет, потому как это помогает заглушить собственный смрад».

«Прекрати! Ты прекрасно знаешь, почему я так сказала».

«О, да. Поверь, даже лучше, чем ты сама. И потому – вот тебе мой второй рассказ».

Я непроизвольно вздрогнула – будто за шиворот шмыгнула крыса с маленькими холодными лапками. В голосе Собеседника вдруг появилось нечто непередаваемо-жуткое. Быть может, оттого, что стало казаться: еще вот-вот – и я в самом деле услышу его.

«Лорд Роджер Мэннерс, пятый граф Рэтленд, и его супруга Елизавета были престранной парочкой. Боюсь, они были даже слегка не в своем уме. Действительно, разве придет в голову нормальным людям надежно и хитроумно скрыть свои истинные имена и личности подальше от блистательной славы? Альтруизм, идеализм, искусство ради Искусства… Мне всегда казалось, что это разновидности какой-то загадочной душевной болезни.

Понятно, когда подставному лицу приписываются пикантные грешки. Но когда постороннему лицу приписываются гениальные шедевры – решительно непонятно. Зачем?! Зачем добровольно отказываться от славы, от этого суррогата бессмертия, которым не брезговали и короли? От иллюзии исключительности? Отказываться, наконец, от недурных денег? Почему?

Боюсь, выходка супругов Рэтленд навсегда останется непонятой. Хотя – они не ждали понимания. Они желали гореть – и горели. Горели ярко! Особенно она… Сумасбродная Елизавета, дочь сэра Филипа Сидни. Того самого Сидни, прозванного современниками Фениксом за свои исключительные дарования. Господин Смерть, должно быть, запомнил его как недурного поэта и чудаковатого идеалиста, подобного дочери. Будучи смертельно ранен на войне, Филип уступил принесенную ему флягу с водой простому солдату, истекающему кровью.

Идеализм, как я уже упомянул, толкает людей на самые разнообразные идиотства. Отречение супругов от собственной славы было не первым в подобном ряду. Единственными детьми Рэтлендов стали их поэтические творения. Физическую близость им навсегда заменил творческий экстаз – в котором сплетались души, не тела. Они писали в две руки – он начинал, она продолжала… И ее устами заговорили известнейшие героини мировой драмы. Бетси писала стихи с самого детства; ей едва исполнилось четырнадцать, когда она встретила Роджера; и всего двадцать шесть – когда встретила свой конец. Она была редкостным цветком: необычно талантлива – и талантливо необычна. Боюсь, после гибели отца господин Смерть сильно вскружил ей голову. Он много раз охотно беседовал и с нею, и с ее супругом, раскрывая глаза на многие вещи, которые редко приходят в головы обывателям.

Вместе эти – явно тронутые – ребята прожили двенадцать лет, породив солидное бессмертное наследие.

Бытие представлялось парочке нескончаемым спектаклем. «Жизнь – театр», сказал как-то Роджер. И эти двое играли блистательно. Всегда предпочитали сухой обывательской прозе поэтические театральные эффекты. А что же господин Смерть? Разве он мог испортить им финал? О нет. Он для этого слишком чтил искусство.

Двадцать шестого июня тысяча шестьсот двенадцатого года Роджер, долгое время страдавший ревматическими и головными болями, скончался на руках Елизаветы от спазма сосудов в мозгу. Состояние его ухудшалось медленно, и он вполне располагал временем для прощания с этим светом. На своем смертном одре Роджер Мэннерс, желая быть эксцентричным до последнего, шутил и смеялся. Духу разрушения всегда нравились такие люди, и он был к нему добр. Безумец умер не молодым и не старым, тридцатипятилетним человеком, в жизни которого было все. Телесные страдания, неизбежные спутники монотонной болезни, лишь добавили ему мудрости.

Она покончила с собой первого августа, через неделю после похорон мужа. В мире живых Бетси задержалась не по своей вине. Надлежало посвятить друзей в свои планы, а также отдать соответствующие распоряжения касательно рукописей. Кроме того, потребовалось время на организацию небольшой финальной мизансцены – проведения фальшивых похорон и приготовлений к истинным.

Дело в том, что вдова Рэтленд желала разделить могилу и со своим отцом, и со своим супругом, чему мешали два обстоятельства – граф должен был присутствовать в своей семейной усыпальнице, а женам-самоубийцам никак не дозволяется лежать рядом с приличными людьми.

Потому в фамильном склепе оказался пустой запечатанный гроб, а прах Мэннерса был тайно перевезен супругой в «Убежище Феникса» – туда, где давненько поджидал влюбленных покойный сэр Филип Сидни.

Свое последнее свидание со Смертью графиня Рэтленд обставила не менее романтично, чем собственную жизнь.

Ты легко можешь представить его. Вообрази себе маленькую комнату: восточная ширма, парчовые занавеси с райскими птицами, кровать под пыльным балдахином, камин… столик, инкрустированный черным деревом. На нем – зажженная свеча, золотообрезная книга, бутылка старого бургундского и лиловый бокал венецианского стекла. В бокале неохотно растворяется снадобье, раздобытое для леди добрейшим Уолтером Рейли.

Конечно же, в сердце Бетси не могло быть малодушия. С помощью рыдающей прислужницы она освободилась от тяжелого платья, затем приказала ей убраться вон и сама распустила перед зеркалом свои чудные каштановые волосы. Так Бетси поступала каждый вечер, отходя ко сну.

Потом она задумчиво приблизилась к столику, взяла с него книгу. Раскрыв ее, графиня долго глядела на титульный лист, словно бы увидев в первый раз. Елизавета Рэтленд невольно усмехнулась, представив, что уготовано далее этому мифическому господину, Уильяму Шейк-Спиру.

Словно в тумане промелькнули воспоминания о том, как начиналась эта шалость. Пьяный актер, для забавы подобранный мужем у дверей кабака, оказался, к тому же, обладателем подходящего имени… Граф посчитал это лучшим знаком того, что комедия будет иметь успех. Похоже, так оно и случится. Комедия закроет собой трагедию и обратится в фарс. В лучших традициях жанра!

Тень грусти омрачила ее лицо… но то была лишь минутная слабость.

Смело, с мечтательной улыбкой на губах, она подняла бокал и выпила вино крупными глотками.

Приняв яд, Елизавета села на кровать и стала читать вслух любимый сонет Роджера. Она была тверда до последнего. Приступ боли заставил ее выронить книгу, но не заставил замолчать. Страх пришел лишь незадолго до конца – когда дух Смерти положил на ее плечо свою холодную руку.

Тогда Бетси Рэтленд подняла вверх белое лицо – и улыбнулась ему из последних сил. Она приняла Смерть за тень своего супруга. Конечно, виной всему обман, но наверняка это приятно, когда тебя встречают с любовью.

Она была хорошей Джульеттой. Хотя, кажется, умела и покорять – не хуже Титании.

Тихое «Элизабет!..» еще не раз слетало с губ вместо последнего вздоха. Похоже, они все обожали ее: Генри Ризли, Френсис Бомонт, Томас Овербери, Бен Джонсон… Но ни один из них ее не получил.

Да, такой была прекрасная Феникс… Продолжательница отцовского дела, восставшая из его поэтического пепла. Бедняжка в самом деле верила, будто можно восстать из пепла. Она часто говорила мужу: «Когда придет наш черед сгореть, помни: из пламени родится новая чудесная птица, в которой мы навсегда сделаемся единым целым! Мы построим себе убежище в стихах, и смерть не найдет нас!»

Что ж. Это такого рода прибежище, куда дух разрушения действительно не вхож! Однако бессмертными стали лишь господин Уилл Шейк-Спир да Смуглая Леди, а не Елизавета Сидни, графиня Рэтленд, со своим веселым супругом».

Молчание навалилось, как тьма.

В ней мелькали хвосты разбегающихся мыслей: «Ишь ты, какой рассказ. Откуда это все? Придумала? Вот тут, сейчас?! А, ну да: конечно, это книга. Из книги. Я – читала?.. нет, слышала. Исследование? Да – оно, разумеется. Вспоминаю… Школьный урок – антистрэтфординцы – скандал. Но, все-таки, как странно – столько деталей. Непонятно».

«Вовсе нет. Человеческое подсознание хранит множество самых разнообразных и якобы забытых вещей. Сработал механизм свободных ассоциаций. Ведь ты с самого начала думала о Шекспире» – прозвучал в голове рассудительный голос.

«Верно, – кивнула я, все более и более успокаиваясь. – Вот черт… Спасибо».

«Да не за что. Ведь твой покорный слуга – первый, кто более всего заинтересован в сохранности твоего рассудка».

Я в ответ на это громко расхохоталась, не в силах сдержать себя.

«И опять ты, черт возьми, прав!»

Собеседник тоже беззвучно рассмеялся.

«А как же иначе? Человек еще ни разу не переспорил собственный бред. Итак, вернемся к нашим рассказам. Что же ты скажешь о них – теперь?»

«Теперь скажу, что совсем запуталась. Наверное, гений и вправду не может быть банальным. Гнусным – да, прекрасным – да, безумным, непонятным, даже порочным… но только не банальным. Все, о чем ты рассказывал, так чудесно подходит к пьесам Великого Барда! Нашлось место даже эпизоду с незадачливым медником из «Укрощения строптивой». Но ведь оно никак не может быть правдой!»

«Отчего?»

«Это… это… Слишком романтично. Какая-то фантазия. Платонический брак, стопроцентно удавшаяся мистификация, непрактичные мотивы. Разве такое бывает в жизни?»

«О, дорогая, ты просто еще очень мало жила на свете! В жизни бывает еще и не такое. Особенно, когда в дела жизни вмешивается Смерть».

«А она-то тут при чем?»

«При чем она, говоришь?.. Да ты, должно быть, и не заметила – смерть является чуть ли не самым главным персонажем моей истории! Думаешь, стала бы Бетси что-то сочинять, если б не смерть отца?»

Смешение чувств и мыслей; парение над бездной. Мрак.

«А для чего ты мне сейчас это сказал?!»

«Для того, чтоб ты поняла одну важную вещь. Ты все время думаешь о смерти… боишься смерти… избегаешь смерти… Вместо того, чтоб задать ей, наконец, единственный прямой вопрос – Смерть, а что же ты есть?»

 

Фраза стукнула глубоко, отозвавшись в голове долгим эхом.

Она повисла в воздухе, оторванная от реальности; заслонила собой и Собеседника, и его странные истории.

Нет, нет. Не хочу думать. Об этом. Нет. Не хочу!

 

Темнота. Тишина. Безымянная тоска и смутная тревога.

 

 

*   *   *

 

Занятия окончились поздно. И как-то внезапно нахлынул вечер.

Небо заливалось у границы багровым огнем, зажигались фонари и чужие окна. Воздух сделался не таким легким, в нем появились тягучесть, холод и туман. Стали мягкими и неуверенными границы вещей и событий.

От школы до дома не так-то близко. Полчаса быстрой ходьбы.

Я шла не спеша, разглядывая светящиеся прямоугольники. Вот теплая уютная кухня с абажуром, накрытым столом, и чье-то веселое лицо. Вот задернутые кремовые шторы спальни. Вот детская. Вот зал – телевизор, ковер на стене, диван напротив окна, книжный шкаф. Цветы на окне…

Сколько их! Они зажигаются, словно открывая глаза. А в них обитают чужие жизни, чужие судьбы, которых не коснуться мне. Которые не коснутся меня. Но которые есть в мире.

Странно, право, как же странно это!

– И ничего странного нет. Ты уже касаешься их. Они пришли в твои мысли, а, значит, пришли в твою жизнь, – сказал Собеседник неожиданно.

– Но это значит, что они касаются меня. Пришла ли я в их жизнь, если все в мире так тесно связано?

– Пришла. Мимолетной мыслью, невнятным желанием, посторонним взглядом.

– Но как узнать об этом?

– А зачем знать? Это так, и этого достаточно.

«Нет. Он должен сказать по-другому. Должен объяснить»

– Наверное, я должен объяснить. Видишь ли, все люди в мире связаны нитями, тянущимися к рукам невидимого, могущественного Кукловода. Эти нити объединяют всех людей, и делают зависимыми друг от друга их чувства, мысли и желания. К примеру, тот, кого ты ненавидишь, никогда не будет любить тебя. А тот, о ком ты думаешь, непременно думает о тебе. Даже если ничего о тебе не знает…

– Но почему есть тогда в мире неразделенные чувства?

– Это просто. Любое неразделенное стремление направлено не во вне, а внутрь. Это стремление ко внутреннему идеалу, а не к конкретному человеку. Чувство, воплотившееся в образ. И направленное на этот образ, а не на кого-то. Любовь к призраку и ненависть к призраку ничего не меняют в мире. Тем более, ничего не меняют для человека, в которого мысленно этот призрак помещается. А потому такие чувства разрушают. Ведь ты бьешься головой в зеркало. А думаешь, что стучишься в запертую дверь.

«Неприятный разговор»

– Неприятный разговор. Давай, поговорим о чем-нибудь другом. Отец думал о тебе. Он знает твои новые стихи.

– И…?

– И он считает их очень удачными. Вот только…

– Вот только ритм в четвертой…

– В четвертой строфе.

– Да. Скажи ему, что я уже все изменила. Заменила слово. Так гораздо лучше.

– Он спрашивал, как ты назовешь их.

– Не знаю. Никак не придумаю.

– Тогда я скажу, что они – без названия.

– Хорошо.

И повисло молчание. Шаги отсчитывали минуты пути. Стало уже совсем темно. И темнота была какая-то живая, шевелящаяся. Она сгущалась под кустами в маленьких юрких существ.

С каждым шагом все интересней становилось глядеть по сторонам.

– Скажи, ты видишь?

Но Собеседник почему-то не ответил.

Темнота занавесила неприглядные стороны действительности, представила все в соблазнительном, таинственном свете, – даже помойку на окраине дороги.

Люди с их пошлыми словами и поступками были заключены в коробки своих квартир, на улицах остались только волки, шакалы и случайные прохожие. Они не могли помешать наслаждаться ночной улицей, потому что стали не хозяевами, а непрошенными гостями.

Стали зажигаться звезды. И глянул в глаза молодой серп новой луны.

Засветилась тьма, посеребренная алмазной пылью.

Я вдыхала полной грудью волшебство ночи. Впитывала мрак в себя, ловила глазами случайное движение, тихий шепот и осторожные шаги темноты.

Ощущение единения с ночным мраком наполнило все мое существо. Мне казалось, что я невидима и легка, как ночная тень; что глаза мои видят тайную, запретную реальность – сумеречный мир вечернего колдовства.

«Полуночные виденья – сны, туманы, приведенья – разбросала Ночь-колдунья по горам и синим рекам. Звезд холодными глазами и туманов волосами ловит в сети Ночь-вещунья неумелых человеков…»

Сколько красок в ночи! Она не черна, нет. И она не пуста.

Вот слева заброшенная стройка. Может быть, днем она так и осталась бы обычной грудой кирпичей. Но только не сейчас. Сейчас там слышались чьи-то шаги, и мутный зеленоватый глаз уставился из пролома в стене.

А там, – в кроне склонившейся над дорогой ивы? Лицо… да, лицо женщины. Красивое и зыбкое, как отражение звезды в ночной воде. Кто она? Это неважно. Важно, что она есть, и есть ее узкая белая рука, сжимающая толстую ветвь дерева. Вот она отвернулась от меня, и нагая спина ее выгнулась змеей. Миг еще, и она растворилась в ночной листве.

Голоса, тихие шепотки наполняют густую тьму. Звенят хрустальные звезды в неизмеримой высоте, шелестит чуть слышно трава на обочине дороги. А где-то в безмерном удалении, на пределе слышимости – пульсирующий, ритмичный гул. Сердце ночи. Его ритм пронизывает все твое существо и объединяет с пространством тьмы.

Собеседник уже не был просто голосом в голове. Он шел рядом сгустком мрака. Но по прежнему молчал.

– Почему отец не приходит?

– Ты же знаешь.

– Знаю… Но мне хочется увидеть его.

– Невозможно. Это невозможно. Дверь за ним заперта.

– А у кого ключ?

Почудилась улыбка во тьме, и тихий смешок.

– Но он мог бы прийти во сне, – не сдавалась я, надеясь вымолить у своего воображения хоть мимолетное свидание. – Он же приходит к другим.

– А ты уверена, что это – он, а не их собственная иллюзия?

Здорово. Но это же – чушь. Он, шагающий рядом, сам является иллюзией! Значит, я думаю так, как он сказал?

– Может, думаешь, а, может, нет… – ответил на это мой вымысел. – Однако он никогда бы не потревожил тебя своим приходом. Потому что если он придет – то рано или поздно должен будет уйти. И, к тому же, дверь между двумя мирами – не совсем то же, что дверь лифта!.. Хорошо еще, что он может говорить с тобой. Через меня. Законы мира не меняются из-за желаний маленьких девочек.

– Тогда черт бы побрал эти законы!

«Я опять спорю с собой. Замечательно»

– Ни черт, ни бог не могут побрать их, милая. Потому что они сами живут по ним.

«Какой-то он совсем странный сегодня. Так вот и поверишь, будто он сам по себе. Но для шизофрении, кажется, еще нет места. Он – мой вымысел, и сейчас скажет то, что я хочу».

– Рад бы. Но зачем рассеивать очарование реальности моего бытия? – произнес он тихо. И остановился, развернувшись мне в лицо.

Клянусь. После этих слов мне стало страшно. Это было совсем не то, что он должен был сказать. Сердце глухо стукнуло и провалилось.

Чужеродностью разом повеяло от темной фигуры. Я ощутила себя совершенно одной на безлюдной улице.

Одной перед чем-то неизвестным.

«Нет, нет, так думать нельзя. Тогда просто поедет крыша. Он – плод твоего ума. И в доказательство сейчас исчезнет»

Он остался стоять.

«Сейчас. Это просто я хочу напугать сама себя. Сейчас он пропадет».

Он сделал шаг вперед.

«Он пропадет»

Поднялась рука, и я вижу бледную ладонь перед собой.

Закрыла глаза. «Пропадет. Непременно пропадет. Вот сейчас я открою…»

«А если – нет?..» Но – поздно. Глаза открыты.

Улица пуста.

Никого нет.

Малодушно оглядевшись вокруг, я нетвердым шагом продолжила путь. Но тяжелое дыхание удалось унять не сразу. И не сразу прошла дрожь в коленях.

Черт возьми. Я почти поверила…

Но – глупости. Конечно, глупости. Выкинуть из головы тот час же.

 

 

*   *   *

 

Наверное, любому из нас хотя бы разок казалось, будто, если заглянешь в комнату именно сейчас, увидишь там нечто невиданное, удивительное, необычное... и жуткое.

Чувство незримого присутствия… кому он не знакомо?

Тени, бегущие по краю взгляда; образы, вспыхивающие там, где они лишь чуть-чуть – и вот-вот… Легкое касание невесомых пальцев, странный голос, услышанный в одиночестве. Чужое дыхание на затылке.

В эти мгновения серая реальность искажается, плывет, струится – будто смотришь на нее сквозь густое марево летнего дня. А та сторона проглядывает через ткань повседневности непередаваемым ощущением тайны.

Маленький голый мальчик в окне заброшенной дачи, жуткий мертвец, лежащий в темной ванной, старик, скорчившийся под твоей детской кроваткой – у него неимоверно длинные руки, и он обязательно схватит ими в темноте. Девочка, которая когда-то где-то повесилась, но отчего-то именно тебе не дает заснуть, качаясь в изголовье. Что еще?

Уверена, каждый может продолжить список.

Как, откуда все это появляется в нашей голове?.. И разве кто-нибудь может захотеть, чтоб подобное в ней появилось?

Хотя, если что-то желает появиться, оно не спрашивает соизволения на это. Разве нужно твое соизволение, чтоб глаза впились в замечательно уродливое лицо, а уши прислушивались к мерзкому, отвратительному рассказу?

Детские кошмары любят тебя. Взрослый скепсис и язвительное знание жизни – плохое оружие против них. Ведь достаточно лишь мельком увидеть какую-нибудь памятную детскую вещицу, кадры дурацкого фильма ужасов, вчитаться в книжную страницу… и вот ты опять стыдливо включаешь свет в коридоре, прежде чем по нему пройти.

А ведь часто ужас рождается из самых беспечных детских грез и вполне безобидных игр. Почему?

Неужели кто-то действительно идет рядом с нами – и все время пытается, обогнав нас, поймать в западню?

Неужто реален Тот, Кто прячется в стенном шкафу?

Нет. Это неудобные вопросы. Их никогда не надо себе задавать.

А вдруг найдется ответ?

Что ты тогда будешь с ним делать – с этим ответом?!

И потому надо всегда подбирать правильные слова – небрежно, невзначай. «Навеяло», «послышалось», «почудилось», «глюкнуло». И задумываться над этим не стоит.

 

Только зачем-то твоя рука – снова и снова – тянется к знакомому книжному переплету. Ей движет не то обреченность, не то – любопытство, не то – загадочное, непонятное, извращенное желание страха.

 

*   *   *

 

Вода валится вниз, вниз, вниз… она кипит, словно в котле. Широкие валы воды обрушиваются вновь и вновь, а за ними следуют еще, еще…

Да, на воду можно смотреть бесконечно. Так что если в запасе есть бесконечность, приходите на старую дамбу и смотрите вниз.

Я прихожу сюда, когда мне никуда не хочется идти.

Сегодня особенный в своей будничности день. Время тянется, как жвачка, прилипшая в жару к подошве кроссовка. Медленно, неспешно. Словно его и вовсе нет.

А здесь, на дамбе, его нет никогда. Кажется, пройдет тысяча, две тысячи лет, а вода все так же будет падать и падать, бурлить, кружиться на стремнине; и уже ничего не будет вокруг.

С самого дна реки расцветают и лопаются на поверхности водяные цветы. Пена кружится, носится, сплетается с водой в невиданные узоры. Рев падающей воды оглушает, и оказываешься в полной тишине.

Знаете ли вы это безмолвие монотонного крика? Сначала он заполняет весь мир, лупит по вашим ушам, кажется невыносимым, как дикая боль. А потом разрастается, разрастается, и незаметно переступает порог слышимости. Вот вы уже и не замечаете его. Он стал слишком велик для вашего ограниченного восприятия.

Вы оказываетесь один на один с бушующим водоворотом, разом лишенным голоса. Словно в немом кино бесшумно катятся волны, кипит пена, яростно рвет бетонные берега вода. Именно тогда голос ваших мыслей становится особенно отчетливым.

Да. Тогда в моей голове впервые повис вопрос, о котором говорил Собеседник. Вопрос, к которому я так долго шла.

«А что такое – Смерть?»

И сама изумилась, почему спросила только сейчас.

О, как бы мне хотелось поговорить об этом с кем-нибудь! Но кто может дать ответ?

– А как на счет того, чтоб спросить у нее самой? – отчетливо услышала я в голове.

Обернулась инстинктивно, но не увидела никого.

«Собеседник?!»

Громкая тишина по-прежнему молчала.

Спросить… Хорошенькое дело! Может быть, любезный Собеседник, ты укажешь мне адрес Смерти, или ее телефон? Может, ты знаешь кафе, куда она часто забегает, или дискотеку, на которой она тусуется?

Молчишь…

Молчу и я.

Никто не ответит. Ответить может лишь тот, кто уже умирал однажды. А еще никто из умерших не соизволил вернуться и поведать миру, что такое смерть.

Люди вечно дарят смерть друг другу; дарят уже почти буднично, но так и не удосужились узнать, ЧТО они дарят. Различные веры пытаются объяснить, но все они не убедительны. Ведь ни одно объяснение нельзя проверить.

– И, все-таки, однажды ты это узнаешь, – вновь сказал Голос.

Меня обдало ледяным холодом. Да, однажды я узнаю. Узнаю… Но не будет ли это слишком поздно? Так поздно, как узнал отец.

Нет. Я должна узнать раньше. Раз мне было кем-то дано чувствовать дыхание смерти, может, мне при жизни удастся разгадать эту вечную загадку?

Нужно только призвать на помощь то безымянное чувство Тени.

Я закрываю глаза и остаюсь одна в темноте и тишине.

Прислушиваюсь к своим мыслям.

Смерть – это не конец. И не потому, что нелепо. Просто какой-то глобальный закон бытия во мне противится осознанию Конца Насовсем…

Но иной раз продолжение бывает неизмеримо хуже мудрого конца-разрушения.

Что если – Вечность? Вечность в пустоте и одиночестве. Представь только: ты есть. Ты мыслишь. Но не чувствуешь ничего. Твое тело мертво, и с ним мертвы все ощущения – зрительные, слуховые, обонятельные, осязательные – словом, все, связанные с твоим плотским существованием. Плоть мертва. А разум – нет. Он осознает сам себя. Он один. И он – вечен. Он уже не может умереть. Рассыпалась в прах вся материя Вселенной, а твой разум продолжает скитаться посреди пустоты, бессмертный и не чувствующий ничего.

Как перспектива?.. Да уж, действительно, лучше умереть, уснуть, как говаривал принц Датский, мучимый тем же вопросом.

Но – разрушение! Разрушение!! Одномоментный конец всего, что мучилось, хотело, желало, искало истины, любило… Конец! Темнота! Ничего больше!!

Тоже страшно. Хотя, Собеседник, ты возразишь мне, как мудрый философ: чего же страшного? Ведь тебя самой уже не будет, чтоб прочувствовать этот страх!

Не скажи. Как на счет самого момента смерти? Пока ты – еще ты. Как чашка, летящая со стола. Она есть, и ее уже нет. И ты смотришь на нее, понимая, что вот она, чашка, сейчас перестанет быть чашкой. Но сделать уже ничего нельзя. Доли секунды. Но в эти секунды ты будешь жив. И будешь мертв.

Логика неумолима.

Либо конец, либо вечность. И то, и другое одинаково страшно.

Страшно своей неизбежностью.

Когда перестаешь думать об этих словах, как об отвлеченных понятиях, чувствуешь всю их глубину и весь кроющийся в них ужас.

И три лица, – Неизбежность, Безысходность, Пустота, – три сестры безумия вырастают передо мной во весь рост.

Но… Неужели нет третьего? Третьего, которое есть всегда, между двумя любыми путями?..

И мысль забилась мучительно под костяными сводами черепа, как в темнице, не видя собственных шарящих по стенам рук.

 

– Далеко… Ты – слишком далеко! Подойди ближе, – пронесся на грани слышимости Голос, прошелестев мурашками вдоль позвоночника.

 

Я открыла глаза. Немая вода ревела передо мной.

Ближе?..

 

– Шагни ко мне! Ты слишком далеко!

 

И я поняла.

Чтоб заглянуть в глаза Смерти – не обязательно умирать. Достаточно просто приблизиться к ней.

Я опустила глаза… и увидела ее.

Грань.

Она была прямо у меня под ногами – узенькая бетонная полоска за металлическими перилами.

Руки легко легли на парапет. Перекинуть тело было тоже делом одной минуты.

Еще не поняв, что сделала, я встала за ограждением, крепко вцепившись в прутья, оказавшиеся за спиной.

Под моими ногами бушевала вода, внезапно обретшая рев. На лице оседали мелкие водяные капли. В голове жарким приливом стучала кровь.

Я стояла теперь на узенькой полосе, носки ботинок висели в воздухе, прямо над водой. Одно неловкое движение, и вывернутые руки не удержат меня.

Волосы взбесились: подхваченные ветром снизу, они лезли мне в лицо, мелькали перед глазами, когда я пыталась посмотреть вбок или вверх. Я могла смотреть только вниз. В кипящий водный котел.

Между мной и смертью – лишь воздух. И десять метров полета.

«Задавай! Задавай!» – крикнул кто-то внутри меня.

– Что! Ты! Есть! – раздельно крикнула я вперед себя, изнемогая.

Тут невидимая волна толкнула меня в грудь, так, что я чуть не нарушила свое шаткое равновесие.

– Я – ТВОЯ СВОБОДА.

Голос был полон, как колокол.

– ТВОЯ СВОБОДА! – гудел он, чудом не опрокидывая меня.

– СВОБОДА!

С этим новым аккордом в меня влился восторг.

– Свобода, – прошептала я в упоении. И я... действительно почувствовала.

Страх ушел. Осталось только ликование. Страшно?.. Как это может быть страшно? Очищение, освобождение, свобода от себя!!

Я запрокинула голову и захохотала.

Свобода! Как я не понимала этого раньше? Какое-то незнакомое доселе наслаждение наполняло мою грудь и рвало дыхание на части. Я готова была кричать это волшебное слово.

Свобода, свобода, свобода!

Головокружение сдвинуло ось мира, и все вокруг стало незначимым, пустым, нелепым. Слово «свобода» загорелось под веками зеленым пламенем. И пальцы начали слабеть.

Новый глоток воздуха обжег легкие. Что-то зашуршало под каблуком. Это ноги поехали вниз.

– Свобода… и отец, – закрыла я глаза… и разжала пальцы.

 

Я лежу на холодном бетоне. Лежу перед бездной. От нее меня надежно защищают металлические перила.

Что это было?

Сердце все так же колотится, но голова начинает понемногу соображать. Да, пожалуй, вот – единственное разумное объяснение. Кто-то втащил меня назад.

Кто?

С трудом приподнявшись, я посмотрела вокруг. Дорога пуста.

Нет.

Кто-то стоит, стоит за мной!

– Кто ты?! – крикнула я, обернувшись.

– Я – Свобода. Но свобода своевременная, – раздалось прямо над ухом.

– Что, что, черт подери, все это значит? – услыхала я свой севший голос.

Но больше со мной никто не разговаривал.

 

 

 


Оглавление

2. Часть 1. Голос, позвавший в путь. Идущая: «Когда мир сломался»
3. Часть 1. Голос, позвавший в путь. Идущая: «Что стало после»
4. Часть 2. Параллельное шоссе. Идущий: «Лестница в небеса»
507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!