Углы обзора

Как много ее во мне, правы друзья. Я этим, в общем, почти счастлив. Мне всегда без труда удавалось вызывать желанный облик на обратной стороне век закрытых глаз, но с открытыми глазами у воображения часто возникали проблемы. Сейчас затруднения как-то отпали сами собой – по первому требованию сердца, в нужной точке пространства появляется силуэт Аси и, спустя пару секунд, я отчетливо вижу ее улыбающееся или задумчивое лицо. Она входит в мою комнату, поправляет занавески или проводит рукой по спинке стула, присаживается рядом. Мы можем говорить или молчать, неважно, главное, что она здесь, возле меня – и я почти физически чувствую ее уютное тепло. Был период, когда, не слыша рядом ее легкие шаги, не видя ее лица – я забывал, как дышать, не помню, как проживал без воздуха те дни и недели. Еще мельком иногда вскидывается такая неясность – вот остаются какие-то тактильные ощущения, вкус и запах от человека – прикосновение ладони к волосам, этот прохладный шелк, подушечки пальцев к коже руки, ну вы поняли, так вот, насколько это остается с нами, когда человек этот исчезает из нашего племени и переходит в те местности, о которых мы ничего не знаем наверняка? В трамваях разъезжают второстепенные олимпийские боги, на Разгуляе после оптической подмены кажется, что слышен звонок конки, на окраинах крошится асфальт под поступью времени и молдавских гастарбайтеров, похмельные работники групп быстрого реагирования робко покупают карты памяти в салонах связи, стержни свежего воздуха вонзаются в носоглотки весело смеющихся людей, гуляющих по проспекту Ленина, раздавленный моей детской ступней на Смолино жук-пожарник давно пророс в траву, трава переродилась несколько раз и растет вновь, солнце над городом стоит безжалостное, ночами в сторожке, глядя на Луну, тот самый помощник демиурга из «Головы-ластик» запускает рычаг, от которого крутится колесо жизни. Происходит много чего, это даже не муравейник, возведите каждое движение каждого муравья в неограниченную геометрическую прогрессию и наложите все это слоями друг на друга много раз – вот что происходит, пока недвижимые оболочки лежат под землей, или летят пылью над Гангом, что же осталось? Остались ли те осязания, те ощущения, останется ли во мне, ушедшем, память хотя бы о нежности кожи на ее лице, и запахе ее волос, и – главное – останется ли в ней что-то такое обо мне, хотя бы ощущение руки в руке, пусть уже тактильно неуловимое, от меня, когда меня не будет, когда я окончательно засну возле мертвых героев Хэмингуэя? Ася напомнила мне как-то фразу Лимонова, что «жизнь – сама по себе – бессмысленный процесс» и я горячо согласился с этим, всегда так считал, и наполнял свою жизнь тем, что, по моему мнению, придавало ей смысл. Мне кажется бесконечно важным жить в памяти тех людей, кого я любил, это представляется мне единственным для человека способом достичь бессмертия.