Уроки музыки

 

Мои рассказы-зарисовки из «мемуарной» серии: рассказы-эскизы, рассказы-воспоминания, рассказы автобиографические и полубиографические… о детстве и юности, об эмиграции и прочем…

 

На чтение потребуется 3 часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

 

 

 

 

– Ты «ля» не тем пальцем играешь. Тут написано четвёртым, а ты взяла третьим. Начни ещё раз, – строго произносит дядя.

– Но мне так удобней, – возражаю я.

– Надо играть, как написано, а не как удобней.

Бабушкин брат – дядя Хаим, как его зовут в семье, или Саша, как его почему-то называют за семейными пределами (откуда взялось это имя, непонятно: еврейское «Хаим» обычно заменялось более удобоваримым «Фимой»), верит написанному. Пассаж мне приходится (и не один раз) повторять с «правильным» пальцем, несмотря на моё неудобство, хотя лучше он от этого не зазвучит. А потом долго играть монотонные до тошноты гаммы, ганоны и ещё что-то под отстук метронома.

Дядя приходит к нам несколько раз в неделю, чтобы меня репетировать, хотя необходимости в этом нет, и никто его об этом не просил. Дядя Хаим, прекрасно сохранившийся для своих лет, внешностью и педантизмом походит на немца. По характеру он сух и малоразговорчив. Всё в его жизни размерено, взвешено и разложено по местам.

 

Трудно представить, что когда-то, судя по бабушкиным рассказам, он был весёлым и привлекательным, слыл «душой компании» и пользовался большим успехом у женщин, а они – у него. Но это подтверждает и старая, полувыцветшая фотография, на которой он – улыбчивый, ясноглазый, играющий на бандонеоне, в окружении кордебалетных красоток с перьями в стриженных по моде того времени волосах.

Как и другие бабушкины братья, дядя Хаим родился музыкальным и играл на виолончели, но после войны, перестав ощущать струны кончиками пальцев, переключился на ударные, на которых и «стучит» между сеансами в эстрадном ансамблике кинотеатра «Патрия» (работа лёгкая, неответственная, оставляющая много свободного времени), где его жена, тётя Лиза, занимает должность главного администратора.

Тётя Лиза, бывшая танцовщица и вторая его жена, в нашей семье особенной популярностью не пользуется. Первая жена его, Ленца, которую я лично не знаю, но много о ней слышала, вызывает гораздо больше симпатий как жертва, полная благородства, в отличие от «этой хищницы», которая не то чтоб отбила Хаима от первой жены, но приняла его, когда он от той ушёл... а нужно было выгнать, отправить его восвояси, назад к законной жене. Потому что время уйти он выбрал совсем неправильное: война, эвакуация, голод, товарный состав и неожиданная трагедия – от страшной болезни уходит из жизни единственная их дочь, восемнадцатилетняя красавица и подающая надежды пианистка. Узнав о её смерти, он ушёл в другой вагон. «Ты у меня одна осталась», – отрыдал он на Лизиных коленях и больше к Ленце не возвращался.

 

За это его осудили все. Даже после того, как бедная Ленца как-то оправилась, устроила свою жизнь, уехала в Израиль и оттуда его простила, вина дяди Хаима так никогда и не была забыта: остальные члены семьи продолжали его осуждать.

Осуждали они, конечно, и тётю Лизу. И за то, что она имела непорядочность влюбиться в женатого мужчину, и за то, что носила висячие золотые серьги, одевалась ярко и курила сигареты, и за её прошлое танцовщицы, профессии если не «самой древней», то всё же не совсем «приличной». Даже девичья её фамилия вызывала антипатию: за глаза её звали с насмешливой интонацией в голосе «мадам Штекель». И, конечно же, за её низкое происхождение.

«Она очень простая», – говорили те, кто вменял её простоту ей в вину.

«Что вы хотите? Она же выросла на Олтер Брик», – находили ей снисходительное оправдание другие.

Почему «простота» была плохим качеством и чем был плох район, называемый кишинёвскими евреями Олтер Брик, я могла только догадываться.

После смерти дочери Хаим замкнулся и эмоционально высох: слёз в нем больше не было, и по прошествии двух декад жил с тётей Лизой уже скорее не в той, эвакуационной любви, а в типичном для долгих браков взаимном раздражении.

 

Так рассказывала бабушка. Из всей семьи она единственная принимала его таким, каким он был, и говорила, как о факте: «Хаим – такой».

– Вы его защищаете. Что значит такой?! – возмущалась моя мама-революционерка, – он не должен быть таким!

Бабушка пожимала плечами.

Ко мне дядя Хаим ходит пунктуально, как на службу.

– Он тебя очень любит, – уверяет меня бабушка, – он так выражает свои чувства.

А я считаю, что он любит меня мучить своим педантизмом и просто не знает, чем себя занять. Удовольствия и пользы я от наших занятий не получаю.

 

То ли дело занятия с дядей Зезей из Киева. Дядя Зезя тоже бабушкин брат, но, боже, какая между братьями разница!

– Дай мне музыку! Задень моё сердце! – эмоционально жестикулируя, подпрыгивает на стуле любящий поесть и похожий на бравого солдата Швейка дядя...

– И пожалуйста, Раечка, не руби фразу, как капусту, веди её не-е-е-ежно, бережно... чувствуй вибрацию... и не зацикливайся на деталях... люби звуки... тоскуй... ляляля-ляляляля-ля, – он рисует в воздухе кривую фразы, – это же Шопен…

Дядя Зезя – первая виолончель у знаменитого Рахлина, и я с нетерпением жду его приездов: часы, проведённые с ним, пролетают незаметно, и хочется, чтоб ещё и ещё... кто знает, возможно, если бы он был моим учителем, я б играла и по сей день.

 

Дядя Хаим, конечно же, ревнует, но молча. Во время дяди Зезиного визита он к нам не приходит, чему я только рада, но стоит дяде Зезе уехать, и тут как тут он появляется:

«Ну что, ты, наверное, уже забыла, как играть... давай начнем с гамм».

Наконец, не выдержав, я высказала бабушке всё, что об этих занятиях думаю. Бабушка деликатно поговорила с Хаимом, который, несмотря на её деликатность, всё же обиделся и ходить к нам перестал.

– Ну конечно, если бы мы продолжали занятия, из тебя могла бы получиться неплохая пианистка, – сухо заметил он, узнав о моём переходе на теоретическое отделение.

Так же сухо отреагировал он и несколько лет спустя на приглашение ко мне на свадьбу.

– Ну что ж, Шопен, романтика… этого следовало ожидать.