Женские портреты

На чтение потребуется четыре с половиной часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

 

 

 

Звонит мне как-то Лина – основной источник всех наших общинных знакомств, новостей и сплетен – с приглашением на очередную вечеринку. Лина – родня со стороны мужа, живёт по соседству и отказать ей неудобно… уж слишком часто отказывались в прошлом.

– По какому случаю? – интересуюсь я.

– А что, обязательно нужен какой-то случай?! – загорается Лина. – Просто захотелось отметить весну… жизнь... любовь… и сколько той жизни осталось? Надо уметь её украшать… устраивать себе праздники… жить в моменте!

– Муж не сможет: у него проект.

– Ну и что? Без мужа даже будет веселее, – смеётся Лина, – он, конечно, мой родственник, но уж какой-то совсем некомпанейский. Усядется себе в угол с книжкой или на воздухе со своей сигарой, и так весь вечер. Что он есть, что его нет – один толк. А у меня там новые мужчины будут, хоть потанцуешь с кем-то.

Лина – неисправимый оптимист и предельный экстраверт. По крайней мере, такой она кажется окружающим. Вечно в движении и в каких-то малопонятных мне заботах: кто с кем? что где? как у кого? Всегда при деле, во всём осведомлена... почему-то для неё это очень важно.

– А что? Тебе разве неинтересно знать о том, что происходит вокруг тебя?

– Ну, как сказать, – мямлю я, – совсем немножко.

– А, не притворяйся, пожалуйста, ты у нас, конечно, краб-отшельник по натуре, но всё-таки, как говорится, ничто человеческое тебе не…

Увы, не чуждо, мысленно соглашаюсь, улыбаясь в ответ.

– Ну так вот, моя дорогая, а если не чуждо, то не выдумывай причин, чтоб не прийти! Давай, вылезай из своей ракушки. Вот увидишь, не пожалеешь. Намного приятней, чем одной дома. Посидим, поболтаем, пообщаемся, почитаем что-нибудь лирическое, попоём романсы… будет хорошо. Ты же знаешь, как мы всё умеем здорово устраивать?!

 

И действительно, что правда, то правда: они это умели. Оба, и Лина, и Сеня, её супруг, отличались известной в округе гостеприимностью и неуёмным желанием устраивать у себя частые приёмы. Жили они друг с другом как кошка с собакой и, казалось, что только это их объединяет, отвлекает и удерживает от развода.

И кого у них только не перебывало!

Относилась Лина к своим вечеринкам необыкновенно серьёзно. Как всегда, возбуждённая длительными приготовлениями, она звонила каждый вечер, чтобы ещё раз обсудить меню и лист приглашённых, хотя от одного раза до другого почти ничего не изменялось. Однако на этот раз меня ожидал сюрприз.

– Вот видишь, ты жалуешься, что у нас всегда собираются одни и те же лица: так вот, завтра будут и новые, – и Лина поведала об одной из новых: мать балерина, отец литературовед, в доме всё по-французски… и вообще, вся из себя нестандартная. – Тебе будет с ней интересно поговорить: она тоже в прошлом музыковед.

– Ну что ж, поговорим, – сказала я, а про себя подумала: «И почему это мне должно быть интересно… музыковедение осталось далеко позади, в той жизни… иногда кажется, что ничего этого не было, а просто приснилось… я уж и не вспоминаю».

 

Тем не менее, я приняла приглашение, вылезла из своей ракушки и в назначенный час нажала на мелодичный дверной звонок Линыного дома.

– Ой, какие люди! – приветливо распахнул объятия Сеня, – ну, давай-ка я тебя раздену…

– А ты обязательно должен сказать какую-то пошлость, да? – стуча каблучками, подскочила Лина. – Не обращай на него внимания, дорогая, это он хорохорится, а на самом деле… он уже совсем не очень-то…

– Ну что ты ерунду порешь, ей богу! – махнув рукой, супруг резко отскочил в сторону.

– Ты видишь, как он со мной обращается? Грубиян! А я должна терпеть… юмора не понимает… теперь будет дуться до конца вечера, – вспыхнула Лина. – Да хрен с ним, идём, я тебе что-нибудь налью…

 

Она стояла в углу, поодаль от всех, и не обратить на неё внимание было невозможно. Удлинённая, утончённая, молчаливая... вся в каких-то немыслимого изыска ниспадающих шелках и яхонтовых самоцветах, с причудливыми перьями в копне тициановских волос и с огромными, распахнутыми настежь, глазищами. Выглядела она, действительно, нестандартно. Мне она напомнила одновременно экзотическую птицу и девочку Мальвину с голубыми волосами из «Буратино».

Нас впопыхах представили друг другу и мы, одновременно произнеся рутинное «очень приятно», тут же разошлись. Имени её я не уловила.

За столом нас посадили напротив друг друга, что дало мне возможность понаблюдать.

Она сидела между двумя мужчинами: справа – лысый в усиках и очках, розово-ротундный, жизнерадостный и лоснящийся, а слева – тоже очкарик, но с волосами и помоложе, и уже какой-то тусклый и засушенно-вялый. Мысленно я окрестила первого Шариком, а второго – Таранькой.

Шарик косился на свою соседку плотоядно-оценивающим взглядом, говорящим: «Тощая, однако… ну ничего, подкормлю». А Таранька безучастно сидел, напряжённо о чём-то думая, и на неё внимания не обращал.

 

Она почти ничего не ела, а что-то вяло ковыряла вилкой и, опустив взгляд в тарелку, молчала, укутанная в палантин своей неприкаянности.

– Почему же вы ничего не кушаете, милочка? – суетился Шарик. – Вы что, одним божьим духом? Так ведь запросто можно и самой в дух превратиться, – гоготал он, довольный своим каламбуром.

– Да нет, я ем, только немного, – ответила она, продолжая водить вилкой по полупустой тарелке.

– А чего так? Здоровьечко пошаливает? Нет аппетита? Ерунда! Мы это дело быстренько подправим. Вы соленёнькое любите? Вот, смотрите, какие огурчики… красавцы, все на подбор. Мои! – он с гордостью похлопал свой тугой мячеобразный живот. – Скушайте парочку под рюмочку коньячка и, гарантирую, не будет у вас больше никаких проблем с аппетитом!

– А, огурчики... да, симпатичные…

– Да вы откусите, не бойтесь, он-то вас не укусит, милочка, – рука Шарика чуть ли не силой втиснула в ее накрашенный рот солёный огурец. – Ну как вам? Правда, чудный? И вы так секси с этим выглядите, – живот Шарика всколыхнулся от смеха.

– Вы – хам! Как можно говорить такие вещи даме?! – её бледные щеки загорелись пунцовыми пятнами.

– Ну что вы, милочка… я ж не хотел вас обидеть… просто сказал, что думаю: вы действительно очень секси… это ж комплимент!

– Ну ладно, я вас прощаю, – жеманно сказала она, бледнея.

Шарик со смехом пожал протянутую для поцелуя руку.

– Да вы чудачка, ей богу... ну, да ладно, кушайте, что хотите. Я тут вас пытаюсь накормить, а сам всё пропускаю… А вот чего это там такое возле тебя, с горошком? – он ткнул вилкой в сторону большого, поодаль стоящего блюда. – А-а-а, тушёный барашек… а ну, давай-ка его, родимого, сюда поближе… Его-таки я ещё не имел.

Смачно чавкая и причмокивая, он с невероятной скоростью принялся за обсасыванье бараньих косточек.

 

Она одарила его взглядом, исполненным холодного недоумения, и демонстративно повернула голову к Тараньке, методично режущему биточек на мелкие, одинакового размера кусочки.

– Борис, вы такой серьёзный… Скажите, о чём вы всё время думаете?

Таранька дёрнул плечом и что-то нечленораздельно промычал. Из его мычания отчётливо прозвучали только слова «интегральное уравнение». Видимо, поняв, что разговор у них не получится, она повернулась опять к соседу справа, который уже почти доканчивал барашка.

– М-м-м, какой же он вкусненький, нежненький такой… совсем ещё ягнёночек, – сладострастничал Шарик, – напрасно вы, мадам, его отвергаете…

– Не отвергаю: я просто мяса не ем.

– А-а-а, так вы одна из этих, которые травку жуют, – развеселился Шарик. – Чего ж моих огурчиков не кушаете? Или вот капустка квашеная: тоже моё произведение… Давайте-ка я за вами поухаживаю, – схватив пухлыми, в подливке от барашка, пальцами её тарелку, он потянулся другой рукой за мисочкой с квашеной капустой.

– Спасибо, Лёня, только чуточку, пожалуйста.

– А почему чуточку, а не больше? Я много её навёз. Вы попробуйте, пальчики оближете, какая вкуснятина!

– Лёня, чуточку вполне достаточно. Я не в положении: меня на солёное не тянет.

– Ну, это можно враз устроить, – загоготал Шарик-Лёня. – Тут же потянет…

– За это надо выпить! Давай разливай! – оживились присутствующие. Замелькали руки и бутылки, зазвенел хрусталь.

 

Неожиданно вскинув вверх длинные ресницы, она громко произнесла:

– Вам когда-то хотелось стать махой? – её большие кукольные глаза смотрели на меня в упор. – Помните мах, которых рисовал Гойя? Я всегда мечтала...

Вопрос озадачил своей одиозностью. При чём тут маха? Гойя? И вообще, мы ведь только что познакомились: неужели больше говорить не о чем?

Вокруг шумело застолье. Что праздновалось, не помню. Впрочем, какая разница? Всё равно всё всегда праздновалось одинаково, по схеме жратва-питьё-анекдоты-танцы. Всё как всегда: привычное, много раз пережёванное, через край шумное и обильное. Те же лица, те же роли, те же блюда, та же выпивка, те же затёртые реплики и пошловатые шуточки, те же тосты нетрезвых мужчин «за прекрасных дам», с которыми они обычно вели себя совсем не так, как подобает обращаться с прекрасными дамами.

И вдруг среди этого привычно-обывательского бедлама, ОНА – этакая жар-птица, блоковская незнакомка – женщина, мечтающая быть гойевской махой! И откуда она сюда залетела?

– Нет, я никогда не мечтала об этом, – ответила я также серьёзно.

– Вы знаете, я задаю этот вопрос многим, и вы единственная, кто отнёсся к нему без насмешки. Меня это радует. Чувствую, что мы подружимся. Я – Одетта.

– Одетта? Из Лебединого?

– Ну да... любимая партия моей покойной матери… она в Кировском была примой.

«Понятно... что ж, отсюда и перья», – подумалось мне.

Как-то резко проникшись ко мне симпатией и поменявшись местами с одним из рядом сидящих, Одетта оказалась по мою левую руку, где и пробыла до конца вечера, доверительно выкладывая мне подробности своей жизни. Друзьями мы, однако, не стали, но моментально превратились в хороших и, казалось, старых знакомых, что позволило мне узнать много любопытного и разнообразило вечер. Ни о чём профессионально-музыковедческом она не упоминала, чему я и была рада. Казалось, её прорвало, и бурный словесный поток, рванувшись сквозь разлом в плотине долгого молчания, понёсся в моем направлении.

 

А рядом бурно обсуждались цены на продукты при Брежневе и сравнивалось качество помидоров «тогда» и «теперь». Почему это должно быть кому-то интересным, здесь, сейчас, после стольких лет, как мы уже не «там»? Одеттин рассказ был явно интересней. Вскоре я уже имела представление о ней, о её корнях и о причинах её присутствия на этом вечере. Выяснилось, что залетела она сюда в тот вечер неслучайно, и что мечталось ей быть не только махой.

Родом из Петербурга, с замашками Версаля эпохи Людовиков, она резко выделялалсь на общеэмигрантском фоне норд-истовского гетто, и душа её терзалась одиночеством. Одетта вдовствовала. Муж, заменивший ей всё и всех и сделавший её счастливой, ушёл в мир иной неожиданно, ещё совсем молодым, и заняло у неё почти десять лет, чтобы ощутить потребность, а затем и необходимость в поиске другого спутника жизни. Вначале это было желание иметь сопровождающего кавалера, с которым можно было бы просто ходить и ездить куда-то – надоело приклеиваться к другим и хотелось, чтоб к своему – а потом вернулись и желания иного плана. В общем, решила она активно взяться за поиски подходящего кандидата. Сделала себе «Ботокс», обновила гардероб, отбелила зубы, составила перечень необходимых ей в мужчине качеств и дала добро всем, кого знала; мол, знакомьте меня, я – готова!

Знакомили её много и часто, но – сравнения с покойным мужем были неуместны, однако не сравнивать было невозможно: то внешность не подходила, то образованием не вписывался, то материально не тянул, а то ещё чего… Время от времени перечень необходимых качеств пересматривался, пока наконец совсем не оскудел. Впрочем, и это не помогало. Она уж перестала надеяться и знакомилась скорее по инерции. Вот и сегодня оказалась она здесь по той же инерции.

 

В тот вечер знакомили Одетту сразу с двумя (по логике: если не один, то, может, другой…). То есть, реально познакомить удалось только с одним – программистом печального образа, Борисом, с которым у Одетты не оказалось никаких точек соприкосновения. Второй кандидат серьёзно запаздывал.

– А ничего, нам больше достанется, – шутили присутствующие, решившие начать застолье без него. Шарик, бесцеремонно занявший оставленное кандидату место, по воле судеб оказался её соседом. По какой-то причине второй кандидат так и не пришёл.

– Вот Лина считает, что он даже более подходящий, чем тот, – Одетта кивнула в сторону хозяйки дома, – и на ногах стоит крепко, и не жадный: ни в чём не откажет. Возможно, она права: у неё другие взгляды и запросы. Но я… ну как, как я могу быть с таким человеком… с лавочником, лабазником? Разве такого в оперу затащишь? А говорить с ним о чём? Для него же вся классическая музыка свелась к вальсам Штрауса! Только послушайте его…

Шарик, уже изрядно к тому времени подвыпивший и объевшийся, продолжал активно выпивать и закусывать. Говорил немного, в основном о своём бизнесе, объяснял, как правильно солить и мариновать, и сетовал на своих конкурентов, которые солят и маринуют неправильно. Периодически на него нападала икотка. Талантом тамады он не обладал и тостов не произносил, но с удовольствием поддерживал других: его громкое «а ну, давай, поехали!» то и дело перекрывало шум трапезы. Явно «в своей тарелке», он громко и весело гоготал над всеми застольными анекдотами. Похоже, что искренне.

 

– Господа, давайте выпьем за любовь, – неожиданно предложила Одетта, поднимая бокал.

На мгновение веселье осеклось.

– За любовь! Да, за любовь! – заголосили дамы…

– За любовь так за любовь! – принялись за разлив мужчины.

– У любви, как у пташки крылья… – перекрывая возгласы, громко зафальшивил Шарик и подмигнул Одетте: – А ну, давай, поехали!

«Да, – подумала я, – Шарик нашей махе не чета».

Выпили и закусили.

– Вот он, во всей красе, – страстно прошептала она. – А я ведь, как та любовь, меня тоже не поймать… не могут жар-птицы жить в курятнике. Вы меня понимаете?

Мне казалось, что понимаю.

Внезапно зазвучала ABBA, и народ с резвостью селёдочной стайки, увлекая и нас за собой, переметнулся в соседнюю комнату танцевать под мелодии своей юности. Танцевала Одетта босиком, сама по себе, то выделывая какие-то па, то застывая в каком-то трансе, причудливо развевая ткани своего одеяния и странно водя руками.

– Ну вот и наша местная Исидора, – хихикнул кто-то сзади.

Естественно, что в этот вечер у Одетты опять ничего со знакомством не получилось.

 

– Боже, какая она всё-таки выпендрёжная, – жаловалась на следующий день Лина, – ты же видела… Сколько раз ее знакомила, а результат один и тот же! Попроще надо, без претензий… а то останется одна в своих перьях… неужели не понимает, что время идёт… ещё пару лет, и кому она будет нужна… даже со своим Ботоксом! Вот вчера… Боря, такой серьёзный, умница, программист… работает в большой фирме, зарабатывает… знаешь, чего мне стоило его уговорить? Ну ладно, он не очень коммуникабельный… допустим. Так вот Лёня, он же такой весёлый, жизнерадостный: душа компании… и тоже не подходит! Интеллектом, видите ли, не дотягивает, огурчиками торгует! Подумаешь! Если надо выживать, то можно и огурчиками… кстати, он там был каким-то инженером. Ну и что?! Я тоже там музыку преподавала, а здесь… вот, биллинг делаю. Это ж Америка: приходится переключаться на то, что идёт… Как будто ей это неизвестно! Тоже мне, примадонна… разыгрывает… Всё! Клянусь, это последний раз: больше знакомить её не буду! – возмущалась она.

И действительно, Одетту я больше у Лины в доме не видела. И не только у неё. Судьба меня с Одеттой не сталкивала: знакомство наше не продолжилось.

 

Прошло время: то ли год, то ли два… Звонит как-то Лина с очередной новостью:

– Одетту помнишь? Ну ту, с перьями… Я тебя с ней как-то знакомила…

– Да, помню, конечно. А что с ней?

– Уже ничего. Ушла вчера.

– Куда ушла?

– Ну, куда-куда… туда, откуда не возвращаются, – раздражается Лина: она почему-то боится говорить «умерла».

– Неужели… она была ещё совсем… чем-то болела?

– Онкология. Представляешь, я ничего не знала. Такая скрытная… ничего о себе не рассказывала. А я ведь её пыталась знакомить, помнишь… она так никого себе и не нашла… так и умерла одинокой, бедненькая… я слышала, что в каком-то ужасном хосписе для неимущих.

Сама Лина, уже почти два года, как удачно разведённая, была на третьем любовнике и, отсудив дом, а также ещё много чего, жила в своё удовольствие.

 

Похороны отличались убогостью и малолюдством. Какая-то родственница Одетты и горстка знакомых. День выдался на редкость морозным и ветреным. Кладбище продувал жесткий сквозняк. Местный раввин в куцем пальтишке, почему-то называя усопшую Броней Фогельстейн, быстро пробормотал что-то невыразительное и малопонятное над грубо остроганным сосновым гробом, после чего присутствующие, побросав в могилу по пол-лопатки мёрзлой земли, разбежались по своим машинам.

 

 

*   *   *

 

Зима, минуя весну, внезапно переплавилась в лето. Казалось, что только вчера ещё носили тёплые пальто, куртки и сапоги, а буквально назавтра приходится надевать маечки с короткими рукавами и босоножки. Шкафы распирало от обилия одежды: зимней вперемешку с летней… спрятать тёплое я пока не решалась. В общественном транспорте и деловых учреждениях поспешили включить на полную мощность кондиционеры, и они превратились в настоящие морозилки. И зачем это они делают? Всё зацветало, цвело и отцветало с сумасшедшей скоростью. Водопадом обрушился аллергический сезон: заслезились глаза, закапали носы, зачихали люди.

Я сидела в приёмной у моего зубного врача и с тоской наблюдала за сидящим напротив, беспрерывно чихающим мужчиной. Неужели не мог бы одеть маску? Или хотя бы в платочек? Что-то не похоже это на аллергию… зачем же разносить заразу? Болеть не хотелось, особенно сейчас, когда, наконец, стало тепло и так приятно на солнышке. Как могла, я старалась прикрыться рукой, понимая, что это вряд ли поможет.

– Какая ненормальная в этом году погода… сегодня одно, завтра другое, – услышала я чей-то скрипучий голос, – как же не болеть? Вот я, например, так быстро ни за что не разденусь. Это тепло обманчивое: от него все простужаются.

Я повернула голову в сторону голоса, который принадлежал пожилой, круглоспинной женщине, чем-то напоминающей черепаху, и согласилась в том, что, конечно, такая высокая температура неестественна.

– А, знаете, вы мне шо-то знакомы, – сказала она. – Хде-то я вас видела… А, вспомнила… у Бронечки на похоронах…

– Какой Бронечки?

Разговорились. Бронечка оказалось Одеттой, точнее, это имя было ею придумано, а по-настоящему, звалась она Брониславой, или, коротко, Броней. И все рассказы её о себе оказались тоже придуманными. И Петербург, и прима-балерина мать, и муж, носивший её на руках, и всё остальное…

– Да ты шо? Какой балет? С Одессы она, с Молдаванки… Мать её, Циля, моя сестра, на Привозе всю жизнь курями торховала, и очень, между прочим, неплохо. Могла себе многое позволить. Правильно жизнь понимала. Но Бронечку слишком баловала. Пианино ей купила немецкое. Одевала только в импортное, модное. Сделала из дочки цацу. Вот она себе и вбила в голову всякие фантазии. Над ней вся магала смеялась. А мне было её жалко. Особенно после того, как Циля попала под автобус. Так я её к себе тогда взяла. Я ведь на рыбе тоже неплохие бабки делала. Но потом появился этот проходимец, Лёвчик, и отбил бедной девочке её последние мòзги. Обещал увезти в Париж… вы такой себе кошмар представляете?! В те годы, кто мог себе даже мечтать за Париж? Но она, дурочка, уши развесила и поверила… сбежала с ним. А он-то блатным оказался… ох, и намучалась она с ним, наплакалась. Вечно в бегах. А потом, когда его подкололи, никак прийти в себя не могла: совсем свихнулась… Шо и ховорить, любила она его безумно…. Никого больше так и не смогла полюбить. Вот так бывает… Нету нашей Бронечки… – она вытащила из сумки носовой платок, утёрла им глаза, а затем шумно высморкалась.

Наконец меня вызвали в кабинет к врачу, и мы распрощались.

 

А вскоре сидела я за очередным Лининым праздничным застольем.

В том же доме, но при другом муже и обновлённом интерьере. Набор присутствующих несколько изменился: появились несколько новых лиц, исчезли несколько старых… напротив меня опять восседал Шарик, немного располневший, хотя, казалось, уж дальше некуда. Он по-прежнему солил и квасил. По-прежнему расхваливал свою продукцию и тупо острил. Рядом с ним сидела какая-то женщина с выпуклыми формами и здоровым аппетитом, энергично смеющаяся над всеми его шутками. Оказалось, что недавняя его супруга.

Вокруг шумно квохтало и гоготало застолье.

«А ведь действительно, не место жар-птицам в курятнике», – подумала я...