Пронежность

На чтение краткой версии потребуется 45 минут, полной – 5 часов 20 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf            22+

 

Купить в журнале за август 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

...Анька сидела и курила, а её одиночество корчило рожи, стоя за спиной художницы Жанны. Анька пускала дым колечками, готовая прыснуть со смеха, и не делала этого, чтобы не обидеть тщедушную особу с бейджиком «вдохновение», что появилась из ниоткуда и теперь распоряжается здесь как у себя дома, заставляя всех соответствовать ситуации. Анька, заранее согласившись на всё, лишь бы её не донимали, отгородилась умным фасадом и пробралась в свой подвальчик, дабы отдаться фантазиям или размышлениям. И в темноте этой бесхитростно тёмной Анька была только собой и думала о своей жизни, перечёркнутой этим пресловутым синдромом, и прочих, поспособствовавших ему. И пусть жизнь и Анька теперь по разные стороны, но смерть и человечество с той, где может появиться лишь одна из них...

Анька мотнула головой и подумала об отце, который, в общем-то, не виноват, так как зараза эта по материнской линии передаётся, но и оправдать его поведение тоже нельзя. Ага, охмурил мамочку, зачал Аньку, провёл над ней исследования и свалил на историческую родину. Это сейчас Анька находит странным, что махровый еврей дал библейское название явлению, а тогда, в детстве, Анька, едва научившись говорить, извела мамочку вопросами, но так и не поняла, чем папина новая семья лучше нашей. Мамочка врала и работала в две смены, но денег не хватало, а родственников в Питере не было, впрочем, Анька подозревает, что последней родственницей была бабушка, которая умерла от рака, естественно, незадолго до появления Аньки, а по отцовской линии родственники не считаются таковыми. Хотя надо отдать им должное, они как могли участвовали в судьбах мамочки и Аньки, которая донашивала еврейские одёжки, полученные в канун еврейских праздников по почте, да и шекели не были лишними и регулярно спасали мамочку от скоропалительных решений, пока она повторно не вышла замуж. Но и после этого отец не бросил их, а шлёт открытки на всякие еврейские праздники, в последней даже звал Аньку погостить. Анька и рада бы, но отчим хоть и полный придурок, но любит мамочку и её немножко, и этого достаточно, чтобы хранить ему верность, и если выбирать между ним и настоящим отцом, Анька предпочтёт не знать причин, по которым её кинули. И мамочка тоже хороша, развела ножки, а потом влюбила себя до беспамятства и думает, что перехитрила смерть. Чёрта лысого он перехитрила и рак, но смерть – нет! Смерть ведь тоже не дура, у неё наверняка свой списочек, где чёрным по белому... как у старухи-процентщицы: кто что должен, и если ты ещё жива, только для того, чтобы старуха поимела с тебя ещё больше.

Анька ещё раз посмотрела на одухотворённую Жанну и решила во всём ей признаться, ибо глупо сдохнуть не причастившейся.

– Знаешь, Жанна, я скажу одну вещь, только ты не смейся... С самого детства все девочки мечтают иметь своего ребенка... Пупсики, куколки, дочки-матери, ну ты знаешь... А я никогда не понимала этого, а сейчас, – Анька сложила руки на живот, – в моём положении стоит о многом подумать. И я подумала... и не хочу... этого ребёнка... потому что не хочу становиться женщиной... хочу навсегда остаться девочкой... Назови это как хочешь, но я не готова... И никогда не буду готова.

Жанна фокусирует взгляд на Аньке и долго молчит.

– Анна, я тебе открою страшную тайну. Мои дети... короче, аборт в своё время сделал бы этот мир лучше. Поэтому я не осуждаю тебя... Нет, я тоже виновата, – Жанна усмехнулась, – меня любили, и я думала, этого достаточно. Оказалось, нет... И всякий раз, как я вижу своих детей, мне хочется убить их так же, как породила. – И Жанна опять смотрит своим художественным глазом мимо Аньки.

Анька соображает, какого хрена её откровенность подвигла Жанну на встречную, и что теперь ей со всем этим детоненавистничеством делать? Анька вздохнула и стала думать про самого первого ребёнка, которого некому было ненавидеть, и он, а на самом деле, она была самой счастливой девочкой на свете, пока, как водится, не напоролась на пенис, который рос по нелепому стечению обстоятельств на яблоне. И так появился первый мальчик, которого самая счастливая девочка любила. А вот когда люди научились ненавидеть своих детей, Анька не знает да и знать не хочет... И Анька улыбнулась и поймала себя на мысли, что она думает не о том, о чём думает, а о любви... потому что думать – это значит любить... Ну, конечно, если ты сам думаешь, а не цитируешь кого-нибудь, тогда это мастурбация...

– Да, природа не зря придумала гомосексуалистов, – вдруг заявляет Жанна, вытирая кисточки, – можно только гадать, какие уроды могли у них родиться, будь они нормальными. Я где-то читала, что ген гомосексуальности подобен гемофилии: мальчики страдают, а девочки нет. Есть, конечно, разные извращения и среди женщин, но предаются им, так сказать, вынужденно... нет ни одной женщины, которая любила бы женщин по биологическим причинам. А вот мужчины – другое дело. Я когда в схш работала, уже знала, кто из мальчиков голубой, а кто просто застенчивый. Голубые и пахнут иначе, не по-мужски. Это я и про Майкла тоже могу сказать, он пахнет как девочка. И я люблю его, да, я не отказываюсь от своих слов, но иначе. Хорошо это или плохо, не знаю, но это так. Ещё у меня есть дочь и сын. Дочь меня ненавидит за то, что я сбежала от её отца со своим вторым мужем, а сын живёт половой жизнью с одним известным актёром. – Жанна поморщилась и прикрыла баночку с разбавителем крышкой. – Чёртов скипидар, всю душу мне выел. Как разбогатею, буду писать лавандовым маслом... Хотя дело ведь не в скипидаре, правда, Анна? Дело в любви... Она разная. Одного любишь и целуешь, другого любишь и готова придушить собственными руками. А бывает так, человек умрёт, и только тогда ты понимаешь, что больше всего на свете любила его... Вот видишь этот портрет, – Жанна кивнула в неопределённом направлении, – мой друг и любовник Валерка Шведов. Я писала его портрет на кухне. Валерка заявился в час ночи, пьяный, жалкий и говорит: нарисуй меня, Жанка. Я говорю: Валерка, как я тебя нарисую, у меня ни красок, ни холста. А Валерка смотрит на меня и плачет, Анна, это страшно, когда двухметровый мужчина плачет как ребёнок. Рисуй, Жанка, говорит, уеду я скоро... в Могилёв... Я спросонья не поняла, подумала, устроился Валерка на работу, и его в командировку отправляют, нашла несколько тюбиков краски, старый холст со времён учёбы за плитой валялся, а разбавителя в час ночи ну нигде не найти. И я писала Валерку подсолнечным маслом. Думала, что пожухнут краски, или осыплются, но с каждым годом только живее становится... Валерка Шведов. А когда он умер, то мы с его женой Наташкой Черепахой в голос выли. Я думаю, она всё поняла.

Анька оглянулась, но не смогла взять в толк, кто там на этой стенке Валерка. А Жанна опять смотрит то на Аньку, то на свою работу и умиляется.

– К чему я это говорю, – Жанна взяла самую маленькую кисточку и макнула её в белила, – Валерка Шведов и подсказал мне найти тебя.

– Что, так и сказал, найди, Жанка, Аньку Трахтман?

– Так ты еврейка? – Жанна изображает удивление и правит этой кисточкой Анькины глаза, – никогда бы не подумала, хотя евреев я безошибочно определяю. Значит, я не ошиблась.

– Жанна, ты меня заинтриговала. Зачем я понадобилась покойнику?

– Валерка не покойник, – говорит Жанна, принимаясь за её губы, – смотрела «Дона Флор и два её мужа»? И Валерка тоже живой, только его никто не видит. И вообще смерти нет.

– И всё же, – перебила Анька, – чего понадобилось от меня твоему Валерке?

– Не знаю, – Жанна отстранилась и придирчиво рассматривает своё творение, – он сказал найти незнакомку, которая все изменит.

Аньку такой ответ не удовлетворил, она хмурилась и кусала губы.

– Целый месяц я бродила по улицам, выискивая эту незнакомку, – продолжает Жанна, – но все незнакомки были до ужаса знакомы. Не поверишь, Анна, Питер как большая деревня: видишь незнакомого человека и знаешь, с кем спала его мама, кто ходил в мужьях, а кто прятался в шкафу. Когда я увидела тебя, то всё поняла. Ты была такая, не знаю. Как Даная Якоба ван Лоо. Ни живая, ни мёртвая. Никакая! Я смотрела на тебя, и мне хотелось плакать от умиления. Потом тебя стошнило, и наваждение прошло. Собственно, однажды со мной уже было такое. Когда я увидела Майкла.

– Его тоже стошнило? – съязвила Анька.

Жанна встала, потянулась и подошла к стене, на которой собраны её работы.

– Кстати, вот он, Валерка, – показывает пальцем и ловит Анькину реакцию, – никого не напоминает?

Анька смотрела на эту красноречивую морду алкоголика и бабника и не хотела верить своим глазам. Жанна довольно улыбнулась и отошла, давая возможность обескураженной Аньке разглядеть Валерку во всей красе. Анька щурилась и судорожно соображала: кто же тогда шлёт открытки, и почему от неё скрыли всё это? А может быть, всё проще: не было никогда отца-еврея, а был белокурый Валерка Шведов, которого любила её мамочка и который бросил её ради Наташки Черепахи или Жанки Кисточкой-по-клитору? Как бы то ни было, но вот он, настоящий отец Аньки, и дело даже не в голубых глазах и ехидце, размазанной по всей физиономии, а в безнадёге, просвечивающей сквозь эту маску. Она была одна, что у Аньки, что у этого Валерки.

– А как он умер? – с предательской хрипотцой спрашивает Анька и пятится.

Жанна пожимает плечами:

– Загадочная история. Расскажу как-нибудь в другой раз.

Анька рухнула на табуретку, соображая, что ей делать со всеми этими откровениями. А потом ей пришло в голову, что в сущности ничего не изменилось, как была она брошенкой, так и осталась, хотя, возможно, появилось неопределённое количество родственничков.

– И что, этот Валерка Шведов весь Питер обрюхатил?

– Только лучшую его половину, – прикалывается Жанна, – куда я, к сожалению, не попала... Когда месячные у меня, когда запой у него. До сих пор не могу простить этого Валерке. Был бы у меня ребёнок от него, стала бы я рожать от других?

Аньке немного повеселело, потому что делить отцовство не входило в её планы.

– И много их у тебя было? – переводит она стрелки.

Жанна иронично посмотрела на Аньку.

– Скажу так, я ещё не встречала мужчину, который не хотел бы меня. А я девушка добрая, если ты понимаешь.

– Понимаю... И Майкл тебя хочет? – спрашивает Анька с невинным видом.

Жанна неприязненно уставилась на Аньку.

– Не думаю, что он так уж жаждет меня. Но если бы я была твоего возраста, то из нас двоих он бы предпочел меня, если ты об этом.

Анька весело рассмеялась.

– Я рада за тебя, Жанна. Но если Майкл не еврей, то у него в отношении меня нет никаких перспектив...

Потом Жанна договаривалась с Анькой о следующей встрече, надо, мол, ещё волосы дописать, да и краскам дать подсохнуть, чтобы контрастов добавить, Анька бормотала, что непременно, а сама норовила посмотреть на самоё себя, чтобы решить, стоит ли оно того. Но Жанна встала между мольбертом и Анькой.

– У меня правило, Анна, никому не показывать незаконченную работу, поэтому не обижайся.

– Вот ещё. – Анька разворачивается на 180.

– Что, вот так просто и уйдёшь? – не понимает Жанна.

– Ты ж сама сказала – бесплатно. Я тебе, Жанна, ничего не должна. – Анька даже топнула ножкой.

– А знаешь, – Жанна колеблется, – к чёрту правила, – и отходит в сторону, – вуаля!

И Анька наконец видит то, что в течение нескольких часов вымучивала Жанна... и ничего не понимает. Она пытается найти сходство с собой, но тщетно... и Анька запоздало соглашается, что зеркала – подлые обманщики, фотографии – наглые врунишки, а скорее всего, это вселенский заговор против нее, потому что, зная себя по жизни другой, она представляла себя именно такой...

Потом они опять пили кофе и курили. Жанна уверяла Аньку, что через неё многое поняла и теперь сумеет передать суть Майкла, и тогда можно открывать персональную выставку.

– Надо только имя подходящее придумать. Жанна Петрова – не звучит. Анна, как ты думаешь, Жанна Бехтерева или Жанна Славина?

Анька говорит, что Бехтерева – бренд, и если ты не учёный, то нафиг надо, а Славина – как-то тщеславно, она бы на месте Жанны осталась Петровой – сермяжно, но патриотично. Жанна что-то говорит про свои ассоциации, Анька, поддакивая, тупо пялится на саму себя, вспоминая, что на самом деле уже умерла. И ей становится спокойно на душе, и даже хочется пожить немного, точнее, притвориться живой, а ещё хочется вспомнить, что у неё вышло с её миссией: спасла она мир или умерла не целованной.

– Да, Славин такой и был, – ностальгирует Жанна. – Я была уже замужем, у меня была квартира в Москве, любящий муж... Алик Семёнов, и дочка Люба. Славин ко мне пришёл: «Жан, – он меня так называл, – выходи за меня». И я вышла прямо в тапочках... внизу ждало такси... мы помчались на вокзал и уехали в Ленинград... И я стала Славиной... С Любой, правда, вышла целая детективная история, Алик её прятал, шантажировал меня, умолял вернуться, но когда понял, что я не вернусь, сам привёз Любу и оставил у дверей Славина... С тех пор я с ним не виделась, с Аликом, хотя Люба несколько раз ездила к нему, но в последний раз он выгнал её... Такая вот история. Думаешь, мне стоило остаться с Аликом ради Любы?

Анька пожала плечами.

– Вот и я, Анна, не знаю. А со Славиным мы прожили несколько лет душа в душу, пока он не изменил мне. А изменил-то с кем, не поверишь, Анна, с травистюшкой! Она в театре мальчиков до сих пор играет. Я думала, блажь это у Славина, смотрела на их роман сквозь пальцы, но оказалось серьёзно. Да и слухи поползли. И тогда я приготовила Славину шикарный ужин: Киндзмараули, сациви с курицей, фрукты, свечи… Славин был счастлив. Мы поужинали, и тогда я говорю ему: «Саша, давай разведёмся». А он понял, что я обо всём знаю, смотрит в мои глаза и спокойно так говорит: «Давай». Я пошла мыть посуду, а он в мою сторону стаканом запустил. Мальцевским. Вот таким же, – и Жанна махнула в сторону комода.

– Значит, любил тебя.

– Наверное. Осколки в лицо попали. Крови было! И шрам остался.

– Значит, и ты его любила.

Жанна благодарно посмотрела на Аньку и рассказала, что как театральный художник Славин так себе, но зато подпись свою своровал у Дюрера. Тщеславный. Получил заслуженного, должность в театральном институте, женился на своей студентке и нарожал дюжину детей, сделался важным, но любит до сих пор только её, Жанну. А однажды они встретились на Невском, и Славин пригласил её в мастерскую похвастаться. Но Жанна пришла не одна, а с Майклом. И Славин всё понял.

– Понял, что я его не люблю, – Жанна вздохнула. – А стаканы эти мне его мама подарила. Хорошая женщина, любила меня, умоляла не разводиться... С тех пор так и пошло. Стакан сломается, и я с мужем очередным расстаюсь.

– И много у тебя ещё этих стаканов? – почему-то шёпотом спрашивает Анька.

Жанна виновато улыбнулась:

– Последний остался.

– Последний стакан. – Анька поёжилась. – Это так символично. По Фрейду, как сказала бы моя подруга. Но не переживай, Жанна, я знаю, как тебя отблагодарить за потраченное на меня время.

– Не стоит, Анна. А стакан этот – коллекционная редкость… Да, последняя любовь... если ты об этом.

– Так береги его! В сейф запри, сохрани свою любовь, Жанна.

– Ты бы так и сделала?

Анька загрузилась.

– Я бы сама этот стакан разбила...

Потом Жанна собирала свой рюкзачок и говорила, что в её жизни были и другие мужчины, которые любили её, за некоторых из них Жанна выходила замуж, а однажды даже родила... Мишку. Несколько стаканов ей дарил Лёнечка Дефур, так что этих любовей было в жизни Жанны не меньше десятка. А с Мишкой природа чего-то напутала, дала девочке пенис, и не просто пенис, а огромный пенис, мечта всех женщин, а он, Мишка, оказался пассивным гомосексуалистом. Скорее всего, это месть брошенных Жанной мужчин, а точнее, Бога, который, как известно, всегда на их стороне...

...Потом Анька шла по улице, не желая возвращаться домой или надеясь, что её сердечко вдруг ёкнет, и этой ночью свершится таинство зачатия сверхчеловека. Но от встречных мужчин Аньку тошнило, потому что они как голодные псы заглядывают тебе в глаза, надеясь на подачку. И зная, с ними надо быть настороже, кинь им улыбку, так они захотят оседлать тебя, Анька прятала свои аппетитные места в складках цыганской юбки, унисекс курточки, темноте подворотен. Питер настороженно наблюдал за ней из подслеповатых окон Заневского, Анька шла куда глаза глядят и думала о себе в прошедшем времени. И хотелось найти виноватого, но по всему выходило, что виновата какая-то долбанная мутация, какой-нибудь кроссинговер, короче, случай, который наградил их прародительницу этим синдромом. И Анька злобно поднимала глаза, надеясь обнаружить какой-нибудь намёк на Злую Волю, начальствующую над всеми случайностями, но эта ночь как назло была прекрасна, и Анька топала дальше, решая, как бы подвигнуть Её проявится во всей Своей красе. И тогда Анька решила утопиться или, по крайней мере, сделать вид, благо что путь её пролегал по мосту. Уж ежели её сделали спасительницей рода человеческого, то она имеет право на какие-нибудь льготы в виде всяких сверхъестественных сущностей, спасающих её от непоправимых ошибок. И Анька перелезла через перилла и надменно посмотрела на какую-то тучку, напоминающую мужика с бородой, но тот даже не оглянулся, и Анька, нависая над Невой, оттопырила палец, удерживая себя на девяти, затем восьми, семи... дальше считать она побоялась. И перелезла обратно, чувствуя себя недорезанной свиньёй. И зная, что обречена, но презирая своим свинячим сердцем всех тех, кого ещё вчера считала другом, Анька рванула вперёд и столкнулась лоб в лоб с каким-то чудиком в надвинутом по самые гланды капюшоне.

– Мать твою, – заорала Анька, – какого чёрта?!

Чудик лежал на Аньке в миссионерской позиции и тоже пытался освободиться, но Анькины трепыхания всем только мешали. Анька ругалась по-чёрному, а чудик сползал с Аньки, цепляя своими ремнями и пряхами её юбку, юбка сползала с Аньки, Анька тянула её назад, и чудик, уступая Анькиному натиску, запутывался в ней ещё больше. В какой-то момент Анька думала двинуть коленом ему между ног, потом вцепиться ногтями в эту морду под капюшоном, но всякий раз что-то её останавливало. Вероятнее всего, молчание этого чудика, а ещё запах. Наконец Анькина юбка порвалась, ремень расстегнулся, и прецедент был исчерпан. Анька всё ещё ругалась, поправляя свою нонконформистскую амуницию, а тот в капюшоне виновато молчал, не думая ни извиняться, ни знакомится. Анька разочарованно вздохнула и обошла этого болвана как фонарный столб.

– Встал тут, – обернулась она и махнула рукой, – да ну тебя.

Анька шла прочь, подозревая, что это и был её избранный, но какой-то недоделанный. Потом она подумала, что почти лишилась невинности, и это не было неприятно. Может быть, внутри неё зреет любовь? И Анька шла, и фантазировала, и знала, что идёт к Женьке. [...]

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в августе 2015 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за август 2015 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение августа 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 

Автор участвует в Программе получения гонораров
и принял решение направлять свои вознаграждения от этой публикации на развитие журнала.