Психология эгоиста. "Эгоист" Джорджа Мередита

1. She sighed and put a tooth on her under-lip. The gift of humourous fancy is in women fenced round with forbidding placards; they have to choke it; if they perceive a piece of humour, for instance, the young Willoughby grasped by his master, – and his horrified relatives rigid at the sight of preparations for the seed of sacrilege, they have to blindfold the mind's eye. They are society's hard-drilled soldiery. Prussians that must both march and think in step. It is for the advantage of the civilized world, if you like, since men have decreed it, or matrons have so read the decree; but here and there a younger woman, haply an uncorrected insurgent of the sex matured here and there, feels that her lot was cast with her head in a narrower pit than her limbs.

Клара вздохнула и прикусила губу. Женщина не имеет права на чувство юмора и вынуждена его в себе подавлять. И если её воображению вдруг представится комическая сценка, такая, например, как юный Уилоби, барахтающийся в руках педагога, и его застывшие в ужасе от предстоящего святотатства родственницы, то ей остаётся только одно: завязать глаза своему воображению. Женщины – это солдаты общества, вымуштрованные на прусский манер; им предписано шагать и думать «в ногу». Таков порядок, и надо полагать, что он заведён в интересах цивилизации, иначе зачем бы мужчинам на нём настаивать? Или, если угодно, зачем бы женщинам так толковать их волю? Там и сям, однако, среди младших представительниц слабого пола появляется неисправимая мятежница, которая бунтует против своего жребия, предоставившего так много свободы её рукам и ногам и так мало – голове.

2. He was a productive creature, so true it is that praise is our fructifying sun. He had even a touch of the romantic air which Clara remembered as her first impression of the favourite of the county; and strange she found it to observe this resuscitated idea confronting her experience. What if she had been captious, inconsiderate? Oh, blissful revival of the sense of peace! The happiness of pain departing was all that she looked for, and her conception of liberty was to learn to love her chains, prvided that he would spare her the caress.

И впрямь, похвала действует на нас, смертных, так же плодотворно, как солнце. Романтический ореол всеобщего кумира, ослепивший Клару в самом начале их знакомства, снова забрезжил в её глазах. Как странно было сопоставить это полузабытое впечатление с её нынешней, выведенной на основании опыта, оценкой этого человека! Быть может, всё дело в ней самой, и она просто капризная и легкомысленная девушка? О, блаженство вновь обретённого покоя! Она уже не представляла себе иного счастья, чем прекращение страданий, и мечтала не о свободе, а лишь о том, чтобы полюбить свои цепи – разумеется, при условии, что Уилоби избавит её от своих ласк!

3. Marriage has been known to have such an effect on the most faithful of women that a great passion fades to naught in their volatile bosoms when they have taken a husband. We see in women especially the triumph of the animal over the spiritual.

Брак подчас вытравляет величайшую страсть из ветреного сердца женщины, даже самой, казалось бы, постоянной. Женщина являет нам особенно разительное доказательство торжества животного начала над духовным.

4. Now men whose incomes have been restricted to the extent that they must live on their capital, soon grow relieved of the forethoughtful anguish wasting them by the hilarious comforts of the lap upon which they have sunk back, insomuch that they are apt to solace themselves for their intolerable anticipations of famine in the household by giving loose to one fit or more of reckless lavishness. Lovers in like manner live on their capital from failure of income: they, too, for the sake of stifling apprehension and piping to the present hour, are lavish of their stock, so as rapidly to attenuate it: they have their fits of intoxication in view of coming famine: they force memory into play, love retrospectively, enter the old house of the past and ravage the larder, and would gladly, even resolutely, continue in illusion if it were possible for the broadest honey-store of reminiscences to hold out for a length of time against a mortal appetite: which in good sooth stands on the alternative of a consumption of the hive or of the creature it is for nourishing. Here do lovers show that they are perishable.

Когда у человека иссякает источник доходов, и он вынужден жить на основной капитал, у него опускаются руки: слишком невыносима мысль об угрожающем его семье неминуемом голоде; он уже отказывается от всякого подобия бережливости и в безудержном мотовстве растрачивает последнее. Точно то же происходит и с любовью: когда чувство перестаёт обновляться и в ход пускается основной капитал, влюблённый теряет голову и впадает в своеобразный азарт отчаяния. В предвидении наступающего голода он отбрасывает всякую заботу о будущем, призывает на помощь воспоминания, погружается в прошлое своей любви, вторгается в её обветшалое здание, опустошает её кладовые и цепко держится за иллюзию, с которой, если бы пчелиные соты памяти были неисчерпаемы, не расставался бы вовек. Но свойственный всякому смертному аппетит грозит уничтожить весь медовый запас его любовных воспоминаний и даже самую любовь, к утолению которой он так стремился. Вот тут-то и оказывается, что даже влюблённым не дано бессмертие.

5. She left him, feeling the contempt of the brain feverishly quickened and fine-pointed, for the brain chewing the cud in the happy pastures of unawakedness. So violent was the fever, so keen her introspection, that she spared few.

Она покинула его с чувством презрения, какое испытывает человек с лихорадочно обострённым восприятием к тому, чей ум продолжает жевать привычную жвачку и пастись на блаженных пастбищах неведения. Снедавшая Клару лихорадка и пронзительный взгляд, обращённый на себя, делали её беспощадной.

6. She knew her mind's injustice. It was her case, her lamentable case–the impatient panic-stricken nerves of a captured wild creature which cried for help. She exaggerated her sufferings to get strength to throw them off, and lost it in the recognition that they were exaggerated: and out of the conflict issued recklessness, with a cry as wild as any coming of madness.

Она понимала, что несправедлива, но она была как затравленный зверёк, терпение её было на исходе, и этот невысказанный укор являлся всего лишь немым, паническим криком о помощи. Преувеличивая свои страдания, она черпала силы для борьбы, но, сознавая, что их преувеличивает, тотчас этих сил лишалась. Внутренний конфликт порождал беспечность отчаяния.

7. Women have us back to the conditions of primitive man, or they shoot us higher than the topmost star. But it is as we please. Let them tell us what we are to them: for us, they are our back and front of life: the poet's Lesbia, the poet's Beatrice; ours is the choice. And were it proved that some of the bright things are in the pay of Darkness, with the stamp of his coin on their palms, and that some are the very angels we hear sung of, not the less might we say that they find us out; they have us by our leanings. They are to us what we hold of best or worst within. By their state is our civilization judged.

Женщины либо отбрасывают нас назад, в состояние дикости, либо возносят к самой высокой звезде небосвода. Всё дело в нас самих. Чем бы мы ни были для них, для нас они могут стать либо самым низменным в жизни, либо самым высоким: Лесбией Катулла или Дантовой Беатриче. Выбор целиком в нашей воле. Даже если б можно было установить, что иные прекрасные создания и в самом деле несут службу у Князя Тьмы и что на их белых ручках – след его огненного клейма, меж тем как другие являются ангелами небесными, о которых поётся в гимнах, то и тогда удел наш определялся бы нашими склонностями; кому быть нашей владычицей – ангелу или исчадию ада, – зависит от нас самих. В обоих случаях похитительница нашего сердца отражает то лучшее – или худшее, – что в нас заключено. Это по ним, по женщинам, следует судить об уровне цивилизации, которого мы достигли.

8. As it happened that Dr. Middleton's notion of a disagreeable duty in colloquy was to deliver all that he contained, and escape the listening to a syllable of reply...

Поскольку в представлении доктора Мидлтона разговор на неприятную тему сводился к тому, чтобы высказать всё, что надо, и не дать высказаться оппоненту...