Евгений Даниленко
Роман
На чтение потребуется 3 часа | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf
Оглавление 2. Часть 2 3. Часть 3 4. Часть 4 Часть 3
Мавр Ибрагим, бывший сокурсник, с которым я неожиданно встретился в коридоре института, сообщил: «Я специально прилетел на несколько дней из Мавритании, чтоб показать Мастеру свой дипломный фильм. Я снимал его в нашей пустыне. В основе картины – эпизод из войны между Мавританией и республикой Чад. Меня как раз призвали, и я сидел в окопе, когда к нам на позицию пришёл вражеский солдат. Сразу было видно, что это мужественный человек. Он сказал, что у них кончилась вода. Мы дали ему воду в канистре и, когда он уходил, мы все, не сговариваясь, сделали так…» – Ибрагим взял под козырёк. Затем рассказал, как был поражен сноровкой, с которой Мастер перемонтировал его короткометражку. «Он… был яростный… Рвал плёнку руками и вскрикивал, словно это доставляло ему боль… Он переклеил все эпизоды, перемонтировав мой фильм так, что я его не узнал! Сейчас ты увидишь…» Мы пошли в актовый зал. Мастер, в окруженье подмастерьев, сел на среднем ряду, блеснул в мою сторону очками. Свет погас. Пошла чёрно-белая фильма. Изъезженная грузовиками пустыня: отпечатки колёс, сломанный саксаул, изорванная брезентовая палатка. Из-за бархана показывается голова небритого человека, затем весь этот человек появляется на гребне бархана, в мешковатом камуфляже, шея обмотана клетчатым платком, в руке пластиковая канистра. Человек скрывается в палатке. Некоторое время оттуда доносится разговор на непонятном мне языке. Затем небритый выходит из палатки. Видно, что канистра мокрая. Герой фильма взваливает ее на плечо, увязая по щиколотку в песке, взбирается на бархан и исчезает за ним. Конец. После короткого совещания с подмастерьями Мастер объявляет, что оценка дипломной картины мавританского студента Ибрагима Дауда – «хорошо». Присутствовавшие в зале мавританские дипломаты, четверо темнокожих, одетых с безупречной элегантностью парней, разражаются аплодисментами. Мы с Ибрагимом выходим в коридор. «Куда ты сейчас?» – «К сестре в Париж. Потом полечу домой. Старшие братья говорят: «Ты что, парень?! Сидишь всё время на диване с задумчивым видом… Постоянно книжки в руках… Хватит! Так ты совсем станешь русским!» Они дают мне денег, чтобы я открыл свою киностудию, первую в Мавритании. Если честно, я боюсь». – «У тебя богатая семья?» – «У нас своя апельсиновая роща». Через несколько месяцев, зимой, мы столкнёмся с Даудом в подземном переходе на Тверской, бывшей улице Горького. «Я женился, – сообщит он, – на московской негритянке. Она очень красивая и грубая. Ты не мог бы её убить?» – «Запросто. Давай задушим её твоими шнурками от ботинок и оставим труп на балконе, ничего с ним не сделается до весны». Ибрагим улыбнется растерянно и счастливо, крепко пожмет мне руку, и больше мы никогда не увидимся. Но это будет потом. А пока встречи продолжались. Придя в Дом кино на просмотр фильма «Дневная бабочка» Бунюэля, я замечаю в вестибюле Анну-Розу Марчелли, ещё одну иностранку, которую Мастер довёл до диплома. Марчелли, прилетевшая на несколько дней из Рима, кажется мне инопланетянкой. Да так, впрочем, и есть. На следующий день мы стоим с нею перед актовым залом института. Подходит Мастер. Анна-Роза передаёт ему привет от Микеланджело Антониони, с которым на днях виделась на «Чинеччита». Проходим в зал. Гаснет свет. Фильм цветной. Улица южного города – жёлтые каменные стены, пальмы, море вдали. Время идёт. Ничего не происходит. Мерно покачиваются ветки пальм, поблёскивает море в просвете между стенами. Следующий кадр: комната с окном, забранным жалюзи, под потолком вращает лопастями вентилятор. На кровати лежит на спине и смотрит на вентилятор брюнетка в белом коротеньком платье, белых чулках, белых перчатках до локтя. Минут через десять за кадром раздаются три выстрела подряд. Вентилятор продолжает вращаться. Камера скользит от него вниз, и в кадре вновь появляется брюнетка. Она уже лежит поперёк ложа – голова запрокинута, черный парик валяется на полу и видно, что голова девушки обрита наголо. Конец. Я взглянул на часы. Фильм продолжался сорок минут. «Оценка дипломного фильма итальянской студентки Анны-Розы Марчелли – «отлично». Дела мои с восстановлением продвигались туго. Система не особенно стремилась принять паршивую овцу обратно. Однажды мы с Мастером столкнулись возле кафедры постановочного факультета, куда я заходил, чтоб утрясти дело с какой-то очередной бумажкой. Мастер выглядел утомлённым, опирался на трость. Он набрал новую мастерскую. Через год его студенты перейдут на второй курс. И я автоматически буду зачислен в их ряды. «Ты давай, ходи на занятия», – буркнул он своим глуховатым голосом, прозвучавшим неожиданно громко в тишине коридора, стены которого, в связи с новыми веяниями, были раскрашены пастельными прямоугольниками, ромбами и трапециями. Явившись на занятия, как было сказано, я тотчас сыграл в этюде у одного из студентов, решившего показать нравы, царящие в среде живодёров. Я был пьющий живодёр в импортной куртке (куртку одолжил мне для этюда студент Резо из Тбилиси). Тамада живодёров – его играл длинноволосый студент из Казахстана, бывший опер уголовного розыска – был мной недоволен. «Если ты ещё раз явишься на работу пьяным, – кричал он мне, сжимая в руках клещи, – я… это самое… вычеркну тебя из списков!» Я вскакивал на стол и кричал: «Бей старшого!». Товарищи по живодёрне (всего числом около шести) бросались бить тамаду, и в этот момент давали занавес. Автор этюда подходил ко мне, тряс руку, повторяя: «Я знал! Я в тебе не ошибся…». Затем свой этюд показал студент из Армении. Недавно произошла катастрофа в Спитаке. На сцене были продуманно разбросаны куклы, обгоревшие газеты, осколки посуды, расставлены игрушечные легковые и грузовые машинки, куски хлеба валялись, полуспущенные воздушные шары. Над всем этим раскачивалась привязанная на двух ниточках к потолочной перекладине пустая рама для картины. По сцене, аккуратно перешагивая через кукол, ходил, читая стихи на армянском, сам сухощавый, с торчащими в стороны волосами режиссёр. За сценой всхлипывала скрипка. Вернувшись с занятий по мастерству, я сел в кресло и положил на колено телефонный справочник, а на него стопку чистой бумаги...
Дни шли за днями, складываясь в недели и месяцы, к Серёгину приходили гости, уходили, оставляя после себя пустые бутылки, окурки, а я сидел и писал. Как-то дверь в очередной раз открылась, через порог шагнул Борода, высокий парень с небрежно запущенной на щеках и подбородке растительностью. Он диковато уставился на меня. «Кажется, полгода назад я тебя уже видел в этом положении…» Я поднял голову и огляделся. В запылённое окно жарило солнце. Даже сквозь двойные стёкла было слышно, как чирикают воробьи. Я вышел на улицу. Листочки на деревьях нежно зеленели. Земля на газонах была ещё влажной и чёрной, но из неё уже кое-где тянулись былинки, при взгляде на которые понимаешь: жизнь бессмысленна, но прекрасна. Я брёл по тротуарам, загаженным вытаявшим из-под снега мусором, и вспоминал, как прошли эти полгода. Пашкины гости пили водку, курили и спорили до хрипоты. «Масон виноват! – кричал Егор, недавно окончивший сценарный факультет и работающий секретарём у писателя Крупкина. – Это он гадит! – и выволакивал из объёмистой сумки, с которой всюду ходил, стопку книг в твёрдых синих обложках. – Вот сочинение казачьего генерала Афанасия Кречета! Издано в Париже! Послушайте, что генерал пишет!» Егор зачитывал вслух главы из произведения генерала. Казак, вероятно, соскучившийся бездельем в Париже, рубил с плеча: «Всем известно, что Карл Маркс и Фридрих Энгельс были масоны. Всем известно, что они были любовниками. Всем известно, что Карл Маркс умер от рака горла. Всем известно, что рак горла получается от трения. А теперь я тебя спрошу, читатель, что такое могло натереть горло Карлу Марксу?!». Пашка Егору возражал, что масон, конечно, гадит, однако он и в Англии гадит, и в Америке. «И во Франции. И в прочих странах. Да не только масон. Гадит цыган. И все, кому не лень. Однако почему же только в России у лукавого такой успех?! А потому что мы созданы для кавардака! Это наше нормальное состояние. И в самом деле, если вглубь поглядеть, ничего нам, кроме кавардака, не нужно! Вот, например, тебе, Егор, нужны германские обои?» Егор яростно сплёвывал. «А тебе, Борода, – переводил Пашка взгляд на своего кореша, – сантехника итальянская, и эти… как их? линолеумы?» Борода потягивал водку, оставляя вопрос без ответа. Вполуха слушая эти разговоры, я ни на йоту не отступал от раз заведённого расписания дня. В определённое время вставал, варил себе на электроплитке суп из пакетов. Заваривал чай. Завтрак, обед и ужин состоял из трёх блюд: тарелки супа, куска хлеба, стакана чая с сахаром. Я не пил, не курил, не принимал участия в происходящих дебатах. Время от времени гости комнаты обращались ко мне как к арбитру. Суть моего выступления в данном случае сводилась к следующему: «Дамы и господа! В инструкции по технике безопасности эксплуатации жизни крупными буквами написано: а) не задавай вопрос: «Для чего я живу?», б) будь постоянно занят, г) как можно скорей умри». Иногда я доедал оставшиеся после гостей хлеб и котлеты. И время от времени совершал вылазки в институт. Листал в библиотеке журналы. По вечерам в актовом зале демонстрировали какую-нибудь очередную нашумевшую картинку. В зале яблоку негде было упасть. Лучшие места занимал профессорско-преподавательский состав. Гас свет. В течение двух с половиной часов на экране показывали, как вызолоченный мужской член проникает в танцующих азиаток, спящих негритянок, европеек, загорающих на крышах силосных башен, а также в бочки с солидолом, вагоны с пиломатериалом, клумбы с подснежниками и пасхальные яйца Фаберже. Как-то Серёгин принёс известие, что будут показывать дипломные фильмы питомцев Мастера из предыдущей его мастерской, то есть тех, с кем я учился. Я вошёл в зал, когда уже потушили свет. На экране мерцало изображение бревна с воткнутым в него топором. Затем появились гусли, над ними – пьяная рожа, купол церкви, кресты на кладбище. Начался следующий фильм. Стол, накрытый клеёнкой, на столе бутылка, селёдка, зелёный лук. Рука с наколотым на предплечье изображением якоря с размаху ставит на стол гранёный стакан. За кадром слышится мужской грубый хохот, женский крик: «Отстань от меня, стервец!». Зазвенело опрокинутое ведро. Пошла очередная кинолента. Крымский мост. По нему идёт Пушкин. Лицо печально. Налетевший ветер взвивает бакенбарды поэта и хлопает полами сюртука. Придерживая цилиндр на голове, Пушкин сплёвывает с моста в реку. Далее. На экране – танк, мчащийся по вспаханному полю. Небо пасмурное, дождь кипит на танковой броне. Лицо механика-водителя, выставившего голову в открытый люк, заляпано грязью. Вдруг танк останавливается. Хобот его пушки почти вертикально задирается вверх. Грохочет выстрел. Пауза. И возле гусеницы шлёпается убитая ворона. Выходя после просмотра из зала, я оглянулся, перехватив обращённый на меня взгляд Мастера, исполненный задумчивого недоумения. Я понял, что простился с Мастером навсегда.
Олег из Сальска, круглолицый малый, привёл ко мне печального брюнета, которому можно было дать и десять лет, и все сорок. Он был похож на итальянца. Но оказалось, что туркмен. Звали его Вилли. С Олегом нас связывала очередь, в которой мы стояли, чтоб предстать перед Мастером и рассказать ему наизусть стихотворенье или отрывок из прозы. Я читал «Быть или не быть?». Что читал Олег, не знаю. Мастер не взял его. Но зато его взяли в армию. Сначала он попал в Кушку, где срочно заболел куриной слепотой. Потом был переведён дослуживать санитаром в военный госпиталь. Там он сделал себе модную стрижку. Начал торговать травкой среди пациентов лечебницы. На вырученные деньги купил комнату в коммуналке на Преображенке. Женился. Но, прожив с женой четыре часа, бежал от неё в родной Сальск. Там он играл на гитаре в ресторане и вёл кружок чечётки при местном ДК. В этот кружок ходили, в основном, школьницы. Олег обучал их искусству молотить пятками об пол. У одной из восьмиклассниц однажды во время репетиции закружилась голова. Другая вдруг почувствовала приступ тошноты. Остальные девочки, странно улыбаясь, смотрели на них. В сальских газетах писали: «Маньяк-чечёточник имел гарем из несовершеннолетних девочек…». Маньяки – это была популярная тема. Читатели рвали газеты из рук. Однако на следствии выяснилось, что преподаватель степа ни при чём. Злую шутку с девочками сыграла вода, которую они пили из кранов в туалете ДК. Как бы там ни было, далее оставаться в Сальске Олег не мог, поскольку муссировались слухи о том, что хитроумный танцор, продав свой чернильный прибор из золота и драгоценных камней, отмазался от судей. Вернувшись в Москву, Олег подал документы на киноведческий и поступил. И учился на втором курсе, когда к нему неожиданно нагрянул сослуживец по Кушке. Олег привёл его ко мне. «Я – недоучка, – подал голос Вилли. – Гоноратор взял меня к себе на курс, но потом вышиб. Ему не понравился этюд, который я ему показал. Этюд «Молчание». Нужно было, не произнося ни слова, рассказать на сцене историю. Я рассказал о молодом скрипаче – он, будучи влюблённым в замужнюю женщину, рвёт на общественной клумбе цветы, чтоб тайком положить их к дверям квартиры любимой». Олег, которому, вероятно, была известна эта история, расхохотался во всё горло. Я перевёл вопросительный взгляд на туркмена. «Гоноратор решил, – вздохнул тот, – что я показал онанирующего орангутанга…» К этому времени Ефима Гоноратора, снявшего забавные и популярные комедии, уже не было в живых. Минувшей весною его выбросили из окна отеля в Намибии, на территории, оккупированной ЮАР. И, говорят, один из столпов советского кинематографа лежал на асфальте в полдневный зной. «Я – изгой, – продолжал Вилли. – У нас, на ашхабадской студии, никто иметь дело со мною не хочет! «Диплом института кино бар? Иок? Приходи, когда будет...» Но я нашёл выход, – скрипнул зубами Вилли. – Я пошёл к знакомому банкиру, с ним я познакомился в секции тенниса, и сказал: так и так. Банкир тоже не стал много говорить. «Ладно. Будет сценарий, денег на постановку дам». Я продал мотороллер и прилетел в Москву». Вилли достал из внутреннего кармана пиджака бумажный листок, развернул его и протянул мне. Там было написано: погоня за толстопузым, опер и Абрек, Сеня предаёт Абрека, Зоя танцует с Питерским, Ашот в СИЗО, полковник Малошийченко делает свой ход, и т. п. Всего – шестьдесят эпизодов. «Помоги человеку, – сказал Олег. – Я бы ему сам помог, но сейчас как раз пишу сценарий для Детского центра Ролана Лыкова. А ты знаешь, что такое Ролан Лыков…» Я не знал, что такое Ролан Лыков. Для меня он был режиссёр любимого фильма «Внимание, росомаха!». «Он всё время закатывает глаза, – Олег закатил глаза, и я увидел перед собой Ролана Лыкова, – и кряхтит: «Поймите! Это же дети!». Фонд его, – своим голосом продолжал Олег, – чрезвычайно популярен. Деньги со всех сторон мешками несут. Он спит на этих мешках. А когда выспится – скок-скок, как воробей, по миру… Прямо как с цепи сорвался дядька! Когда ни придёшь к нему в офис, он или деньги пересчитывает, или нет его. «В Японии, – секретарь говорит. – А может, в Канаде. Я уже год не вижу его». Дети! Знаю я этих детей». И Олег испарился. А Вилли остался. Сидел и смотрел на меня с дикой надеждой. Помощь изгоям туркменского общества – это как раз то, чем я занимался. Вздохнув, я ещё раз перечитал бумажку. Подумал о том, что двадцатый век на исходе, а воображение людей по-прежнему волнует рэкет, вендетта и гоп-стоп. «Через три дня сценарий будет готов». Кажется, скажи я: через три года, и то Вилли бы больше обрадовался. Он недоверчиво взглянул на меня, нахмурился и вышел. Но через три дня (я всё всегда делаю вовремя) опальный студент мастерской Гоноратора держал в руках отпечатанный на машинке семидесятистраничный текст. Далее события развивались лавинообразно. Вилли относит сценарий на студию Горького. Там его читает Тихон Верейский и издаёт вопль восторга, который долетает до общаги института кино на Галушкина. Вилли, шатаясь как пьяный, приходит ко мне. В глазах его слёзы, на губах судорожная улыбка. «Я знал… Я в тебе не ошибся…» Где-то я это уже слышал. Через пару месяцев глава малого творческого предприятия «Киноактёр» Тихон Верейский и несколько кормившихся при дворе этого короля советского кино приближённых сидели в просмотровом зале студии Горького. Погас свет. И вот море. На берегу, в открытом купальнике, в напряжённой позе полулежит дочь Верейского Ася. Она только что окончила учебное заведение, здесь, неподалёку, за забором студии, и теперь ей нужно заявить о себе. В моём сценарии действует блондинка, как и она. Ася встаёт, направляется к морю, причём заметно, что актриса не привыкла разгуливать босиком по щебёнке. Оступившись несколько раз, дочь Верейского наконец приближается к беспокойной стихии. На берегу появляется герой. В его роли сын знаменитого оператора, недавно окончивший киноведческий курс. У него впалая грудь, цветастые трусы, очки с выпуклыми линзами. Это – современный Робин Гуд. Подсеменив к героине, он берет её за руку и тащит в волны. Судя по всему, водичка не кажется Асе особенно тёплой. Но, превозмогая себя, она забредает в море по пояс, и тут Робин Гуд, достав из-под мышки бусы, вешает их на шею возлюбленной, которая с негой пытается смотреть на героя – дипломированный специалист и честная девушка, которая не намерена даром есть отцовского хлеба. Конец отснятого за неделю пребывания в Геленджике материала. Загорается свет, король, в сандалиях, надетых на носки, поднявшись, начинает в задумчивости прохаживаться по проходу между креслами. Присутствующие в зале исполнители главных ролей, оператор (снимавший с Параджановым), я, Вилли (режиссёр фильма), спонсор – банкир, специально прилетевший из Ашхабада, чтоб ознакомиться с материалом, затаиваем дыхание, следя за передвижениями лучшего киноразведчика всех времён, у которого при ближайшем рассмотрении оказались замечательные глаза – голубые, ясные как у младенца. Вдруг мне стало совершенно ясно: Верейский будет так отныне ходить взад-вперёд вечно. Я взял сценарий и понёс его в соседний с «Киноактёром» офис. Вилли плёлся слева от меня, вздыхая, словно тащил на плечах бревно. Банкир-спонсор держался справа. «Много слышал о вас, – говорил он, тоже вздыхая, но не так, как Вилли, а легко. – Смотрите сами. Вам, конечно, виднее. И не думайте, что банкиры ищут лишь мзды! Мы и в баньке можем попариться…» В бане я парился и безо всяких банкиров. Рывком открываю дверь с табличкой «Дельта-фильм», и мы втроём вваливаемся в комнату, где сидят кинодеятели, знакомые всем по фильмам и фотографиям в журнале «Советский экран». На следующий день я – член сценарной студии «Дельта-фильм», а в кармане у меня договор, по которому я должен получить гонорар в шесть раз больший, чем тот, что положили мне в «Киноактёре», – так вот всё начиналось.
Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2017 года в полном объёме за 197 руб.:
Оглавление 2. Часть 2 3. Часть 3 4. Часть 4 |
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 24.03.2024 Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества. Виктор Егоров 24.03.2024 Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо! Анна Лиске 08.03.2024 С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив. Евгений Петрович Парамонов
|
|||||||||||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|