HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Евгений Даниленко

Лёд

Обсудить

Роман

 

Купить в журнале за декабрь 2017 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за декабрь 2017 года

 

На чтение потребуется 3 часа | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 16.12.2017
Оглавление

6. Часть 6
7. Часть 7
8. Часть 8

Часть 7


 

 

 

Каждый день – праздник солнца. Утренняя пробежка под платанами, вдоль журчащих арыков. Омовение в хрустальной воде пансионатского бассейна. Табльдот. «Селим, ты привёз мой договор?» – «Нет. Но обязательно привезу». – «Когда?» – «Вечером». Нияз смотрит на меня странным взглядом: затравленным и любящим одновременно. Вадим говорил, что после ниязовской отставки к нему в номер приходили двое парней в кожаных куртках. Один молча жевал «нас», а второй, оказавшись мастером разговорного жанра, сказал Вадиму: «Ты зря сюда, парень, приехал». В пансионате поселилась незнакомка с пышной грудью и родинкой между бровей. Получая на вахте ключ, я случайно услышал обрывок разговора между дежурными, одна из которых сдавала свой пост, а другая заступала на вахту. «Опять приехала». – «Да ты что!» – «Пятый сезон подряд приезжает…» – «Ай-яй-яй! Бедная Лейла!» После обеда, отложив комедию, иду прогуляться в здешний парк. Там на лавочке под эльдерскими соснами, вся в солнечной резной тени, сидит пышногрудая незнакомка. На ней золотистые босоножки, парчовый сарафан, губы ярко накрашены, щёки покрыты румянами, веки, ногти на руках и ногах вызолочены. «Молодой человек, у вас не найдётся закурить?» – «Не курю». – «Ах, вы правильно делаете! Я тоже не курю. Только иногда, когда понервничаю». Сажусь рядом с красавицей. Через полчаса мне известно, что зовут её Тамара. Она офицер милиции. Окончила педагогический, однако преподавать русскую литературу и язык в школе не смогла. «Меня раздражали и бесили эти детёныши!» Папа, известный в Кокчетаве милиционер, помог дочери устроиться директором Дома культуры УВД. «Там я нашла своё место! Уже – капитан! Сама выступаю на сцене, играю на гитаре и пою песни собственного сочинения!» В Ферюзе у Тамары роман с одним из местных оперов. Она познакомилась с ним пять лет назад. Приехала в Ферюзу по путёвке, а Саппармурат, так звали опера, получив около тридцати ножевых ранений при задержании особого опасного преступника, поправлял на курорте здоровье после лечения в госпитале. «Это – сумасшествие! Я не раз уже пыталась порвать с ним. Но – на одной чаше весов его восемь детей, а на другой – эти тридцать ранений. Я уже не знаю, люблю ли я его. Но мне его так жалко! Мы сегодня опять поссорились. И… вот я плачу…» Мы поцеловались. Затем три ночи подряд Тамара проводила в моём номере. Я ждал её и на четвёртую. Но она позвонила и сказала, что не придёт. «Саппар попросил меня выступить завтра у них на вечере в Доме культуры. И потом, он мне купил билет на самолёт в Бухару, хочет, чтоб я посмотрела эту жемчужину Востока!» Помню, как в золотистом платье из ламе, этих своих дьявольских босоножках, Тамара, видимо, после состоявшегося концерта в ДК, шла мимо окна моего номера под руку с пожилым брюнетом в измятых чёрных брюках и синей ветровке. Лицо Саппармурата было сумрачно и испито. Он слегка подволакивал левую ногу. Тамара, сияя улыбкой, что-то на ходу рассказывая возлюбленному, несла на плече гитару. «Селим, ты привёз мой договор?» – «Нет. Привезу завтра утром». Я говорю Фартучному: «Селим не везёт договор. Может быть, вы с ним поговорите?» – «Хорошо». Художник-постановщик изыскал резерв и построил в декорации «вилла короля преступного мира» камин из кирпича. Виктор, трезвый, печальный, поругиваясь под нос, снял все сцены в этой декорации. В заключение съёмочного дня современный Робин Гуд, управляя трактором, врезался в эту декорацию и развалил камин. Саппармурат, сняв деньги с книжки, отправил Тамару на экскурсию в Бухару. Событие это обсуждалось во время пересменки дежурных администраторш. Качая головами, ферюзанки говорили о драматической сцене, разыгравшейся в доме Саппармурата. Его жена, разрывая на себе одежды, выскочила на улицу и кричала о том, что в доме нет ни крошки хлеба, нечем кормить восьмерых детей, из которых один, Абдулла, совсем ещё крохотный. «И это в то время, – бормотали морщинистые, со страшными отёчными ногами тётки, – как эта летит на самолёте в жемчужину Средней Азии… Будет там совершать экскурсии… У неё, видите ли, любовь… Бедная Лейла!» – «Селим, ты привез сценаристу договор?» Я, Фартучный, актриса, которая должна была играть подругу героини, стоим в аэропорту. Нас провожает директор фильма. «Нет». – «А в чём дело?». Актриса улетает отсюда вот почему. Три дня назад её нашла на «Ленфильме» Клава-ассистент. Актрису там пригласили на кинопробы, но они оказались неудачными. Клава приглашала актрису на съёмки без всяких проб. Актриса взяла в своем ТЮЗе отпуск на две недели. Вместе с Клавой прилетела в Ашхабад. Вилли привёз её в Ферюзу, завёл к себе в номер и попросил раздеться. «Мне нужно посмотреть, насколько киногенично твоё тело. У нас в фильме будет несколько эротических сцен…» Актриса в своём теле была, в общем, уверена и сбросила одежды. После этого режиссёр, одобрительно крякнув, дал волю рукам. И вот теперь актриса возвращалась в Ленинград. «Так в чём, все-таки, дело?» – повторил свой вопрос Фартучный. Но подали автобус, мы сели в него, и он повёз нас к самолету, застывшему на фоне пустыни, которая никогда не рождалась и никогда не умрёт. Накануне Фартучный уволил второго режиссёра, и тот бегал ночью по пансионату, в коридорах разносились крики: «Бездарные! Понаехали! Думают, тут могут делать всё что угодно!» – «Ты слышал, о чём я тебя спросил?» – вздохнул Фартучный. У Селима начали дрожать руки. Вилли, с отчаянным лицом, стоял справа от Фартучного... Из Ялты прибыл старый опытный режиссёр, который должен был наконец завершить съёмки. Сначала ялтинский отправил Вилли за вином. Потом потребовал привести женщину. В какой-то момент мне начало казаться: Вилли бросится на главу «Дельта-фильм» с кулаками. Весь этот местный колорит – нервность, дрожание рук и гортанные выкрики – уже порядком утомил меня. Я уже чувствовал, что прожил в Туркменистане всю жизнь и начинал понимать Александра Македонского, который, не выдержав здешнего солнцепёка, убрался в более прохладный Вавилон. «Но и там, однако, – как утверждает Плутарх, – он не узнал покоя. Прорицатель Пифагор, которого Александр призвал к себе, пытался по внутренностям жертвенных животных узнать о судьбе царя македонян. Александра тревожили многие знамения. На самого большого и красивого льва из тех, что содержались в его домашнем зверинце, напал домашний осёл и ударом копыта убил его. Александр преисполнился робости и тревоги. В его дворце появилось множество людей, приносивших жертвы, совершавших очистительные обряды и предсказывающих будущее... Ничего не помогло. Повелитель Вселенной впал в горячечный бред и умер». А Селим, подсунувший мне на подпись чистый бумажный листок, разумеется, уже начертал на нём: «Гонорар получен в полном объёме», и – положил мои денежки в свой карман. Тонкое дело Восток. Но все эти нюансы станут мне понятны позднее. Самолёт разгоняется… Весь полёт актриса проспала, привалившись к моему плечу. Во сне бедняжка всхрапывала и шептала: «Не надо, пожалуйста…». Прощай, Ферюза!

 

В коридоре общаги сталкиваюсь с Федей Козачком, молодым, можно даже сказать, юным знаменитым сценаристом. Автобиография его на удивление целокупна. Федя ушёл из школы, едва окончив восьмой класс. Удалившись на дачу деда в карачевских лесах, целиком посвятил себя творчеству. Писал стихи. Лепил из глины. Рисовал пейзажи на холстах, напяленных на хула-хупы. Затем купил на чёрном рынке аттестат о среднем образовании и, шестнадцатилетним, приехал в Москву поступать в институт кино. В тот год актёрскую мастерскую набирал мэтр, работавший в фильмах, вошедших в историю. Он взял Федю, пленённый его красотой, юностью и несомненным талантом. Считая Козачка чем-то вроде талисмана мастерской, он разрешил юноше жить в аудитории. И Федя поселился на затянутой чёрным бархатом сцене. Вскоре сцена эта приобрела запахи человеческого жилья – смешанный аромат молодого пота, жареной на постном масле рыбы (Козачок обожал жареную сельдь), постельного белья не первой свежести и тому подобного. Некоторые деятели киноискусств, входя в аудиторию, где жил Козачок, поднимали руки, словно защищаясь от удара в лицо, и говорили одно и то же: «Уф!» – «Это ничего! – кричал корифей актёрского искусства. – Вы сагу, сагу его почитайте! То место, где описывается борьба Силантия с напавшей на колхозное поле саранчой… В одном эпизоде запечатлено все пореволюционное время!» Прожив год на сцене репетиционного зала актёрской мастерской, Федя перевёлся на сценарный факультет. На втором курсе он ходил в связанной из белых суровых ниток ермолке, бархатной чёрной жилетке поверх белой рубахи навыпуск. На третьем он был автор сценария фильма, который, по слухам, приобрели восемнадцать стран. «Я только что из Союза кинематографистов… – хлопая себя по ляжке толстой трубкой из газет, начал рассказывать мне Козачок. – Бросил им свой членский билет! Я, фильмы которого посмотрели миллионы, не могу найти работу… По одному моему сценарию свернули производство. По другому – всё дышит на ладан. Там в сценарной секции Юлия Рихардовна сидит, работавшая с самим Позднышевым! «Юлия Рихардовна, – говорю я ей, – что происходит? Тусклая душевная усталость снедает меня. В голове моей звучит арамейский язык моих предков. Я ворочаюсь по ночам на своей кровати и думаю: «О! Неужели со мной всё кончено? Неужели я завершил свой полукруг?..» А Капустян, это помогальник Рихардовны, как закричит: «Да вы что, Фёдор! Возьмите себя в руки!! Если не вы – то кто же?!!» – «Нужно подождать, нужно подождать», – закивала Рихардовна. Ей легко говорить. Она шестнадцать лет отсидела в ГУЛАГе, сочиняя сценарии в уме, поскольку не было под рукой роскошной веленевой бумаги. А у меня нет её гулаговской закалки! – изо всей силы хлопнув себя газетной трубкой по довольно пухленькой ляжке, крикнул Федя и буркнул: – Уеду отсюда к чёрту. Буду в Тель-Авиве квасом торговать. Обидно. Я так старался. Вроде бы всё делал правильно. Пытался спаять сюр и соцреализм. И спаял! Тонино Гуэрра к нам приезжал, сидел в мастерской, делился секретами: «Я всю жизнь начинал день с чтения свежих газет. Газеты – это лицо мира, это пульс жизни. Читайте газеты, друзья мои! вы должны буквально опухнуть от чтения газет! только тогда из вас выйдет что-нибудь путное…» Нет! К нашей стране этот рецепт не имеет отношения! Читаю газеты и от этого становлюсь бурым!» В Москве уже устраивались гонки на выживание в «мерседесах». Арбат торговал матрёшками в виде Ронни и Горбио (так называли за рубежом Горбача). Оба эти президента – американский и русский – сделались достоянием глухой старины. Проститутки хватали прохожих москвичей и гостей столицы за полы пальто, блестя в свете уличных фонарей прямоугольными сапфирами в ушах, кричали: «Ну, не хмурься, касатик! Пошли со мной, и я покажу тебе, что это такое, небо в алмазах!». Некоторые шли, ориентируясь на блеск сапфиров, спотыкаясь на истертых ногами предшественников лестничных ступенях. Однако небо в алмазах, как было, так и оставалось мечтой. «Это – метафора, – шептал голос, принадлежавший тому, кто стоял, невидим, за тяжёлой оконной портьерой, из-за которой едва слышно доносился гул русского Вавилона. – За десять долларов Ира из Челябинска всего лишь снимет с себя всё. За двадцать сядет на шпагат. За тридцатку споёт песню об одиноком ковбое. А за пятьдесят – вы, сударь, станете её первым мужчиной…» И, потратив пятьдесят долларов, искатель алмазов уходил, унося смазанный отпечаток напомаженных губ на воротнике рубашки.

 

Михаил Юрьевич, узнав, что вдохновлённый им сценарий написан, покривил лицо улыбкой и, топчась передо мной, несколько раз повторил: «Счастье-то какое…». Я торжественно вручил ему текст, отпечатанный мной в Ферюзе на машинке, имевшей туркменский акцент. Буквы: ф, р, и, л, з, а также мягкий и восклицательный знаки были машинкой утрачены. Я печатал, а потом рисовал недостающие буквы и знаки препинания чёрной шариковой ручкой. Перед самым отлётом из Ашхабада, неожиданно открыв в недрах тамошней киностудии то, что называется ксерокс, я нашлёпал со своего единственного экземпляра «Контрразведчики – на манеже!» – сорок копий. Фартучный вдохновлял меня. «У тебя киношная кровь, – бормотал он. – Я уже зубы в кино съел, таких сценариев в руках не держал. Значит так: главную роль здесь должен играть Депардье. А музыку для фильма напишет Микаэл Свасьян». Дня через три после прилёта я встретился со знаменитым композитором в буфете Дома кино. Он сказал, что прочёл сценарий. Что, читая, прямо валялся от хохота. Глядя в его немножко потухшие глаза, я никак не мог представить Свасьяна хохочущим. «Дело в том, – объяснил мне Фартучный, – что недавно ему сделали операцию в Англии. Разрезали, как барана, сдвинули рёбра в сторону, воткнули в сердце искусственный клапан, и теперь Микаэл жалуется: «Чувствую себя отвратительно, но проснулся дикий интерес к молодкам!». Композитор, обжигаясь, пил чай и, посматривая на часы, говорил: «В вашей вещи есть светлый комизм. И при этом настоящая кинематографическая хватка. Это у вас инстинктивное. От природы. Фартучный – самопоклоняющийся дурак. Говорю об этом без всякой злобы. Вообще-то я его люблю. Откровенно говоря, что касается моей работы в кино, то я почти всегда был вынужден писать музыку к вещам кривым и фальшивым. Разумеется, я сначала этому сопротивлялся как мог. Но потом понял: если буду дожидаться фильма, который мне ляжет на душу, сдохну в безвестности и нищете. Разумеется, я не позволял себе халтурить. Выдавал на гора максимум от возможного. Не думаю, что это пошло на пользу картинам. В большинстве из них моя музыка выпирает, как геморрой… Извините, дружок, мне нужно бежать. Перезапись на «Мосфильме» и всё такое. Очень рад был с вами познакомиться. Не думаю, что дело дойдёт до съёмок – я ваших «Контрразведчиков» имею в виду. Надвигается ряд удушливых в нравственном и политическом смысле лет. Берегитесь, милый, вам придётся нелегко…». Ознакомившись со сценарием, Михаил Юрьевич пригласил меня в гости. Мы встретились с ним у чёрта на куличках, возле метро «Калужская». Шёл снег. На полковнике было чёрное кожаное пальто, кроличья шапка. Михаил Юрьевич сообщил, что ушёл от жены. Собрал чемодан и переехал к секретарше из «Дельта-фильм» Марине. Я знал Марину. Всегда приветливая, с тихой улыбкой, в очках. Насколько мне было известно, муж её мотал очередной срок, и Марина одна воспитывала троих детей. Мы с Михаилом Юрьевичем входим в подъезд пятиэтажки, поднимаемся на третий этаж. Вытерев ноги о половичок, лежащий возле двери, оклеенной куском обоев, полковник нажимает болтающийся на двух проводках звонок. И вот мы сидим на диванчике в зале двухкомнатной типовой квартиры, ужинаем. После того как мы съели по тарелке борща, рыбный пирог, напились чаю, из соседней комнаты вышла девочка лет восьми и объявила, что нашему вниманию будет предложен концерт. Девочка, её звали Катя, и два её брата-погодки Сашка и Петька, вначале спели хором «У природы нет плохой погоды». Затем Катя приняла «упор лёжа» и отжалась на руках восемьдесят шесть раз. Её сменили Сашка и Петька, продемонстрировав бой каратистов. Этим концерт закончился. Мы с Михаилом Юрьевичем хлопали, не жалея ладоней. Откланявшись, дети ушли смотреть «Спокойной ночи, малыши», а Марина, раскрасневшаяся, очень похорошевшая, начала говорить о том, как вчера они с Мишей читали мой сценарий и буквально умирали от хохота. «Да, – подтвердил Михаил Юрьевич, – я прямо на стенку лез». После Нового года (его я встретил в одиночестве, в комнате Юриса, который по-прежнему не подавал о себе известий), Фартучный сообщил: «Михаил Юрьевич сказал, что найдёт спонсора». Жена вызвала меня на переговоры и, рыдая в трубку, говорила о том, что им с дочерью нечего есть, нечем платить за квартиру и нечем прикрыть свою наготу. Я вышел из телефонной будки переговорного пункта, чувствуя себя конченым человеком. «Приду сейчас к себе и застрелюсь», – думал я, меся ногами снежную (Москву накрыла очередная оттепель) кашу. Но, войдя в комнату, обнаружил, что меня встречают. Юрис, в распахнутой дублёнке, сидел в кресле и читал мою рукопись. Увидев меня, прибалт отложил сценарий на низенький столик перед диваном и сообщил: «Только что приехал! Спасибо тебе, в комнате чистота и порядок…» В дверь постучали. «Войдите!» – крикнул Юрис так громко, что у меня сразу появилось ощущение, что я лишний здесь. Дверь открылась, и комната начала наполняться прибалтами. Лавируя между ними, я собрал свое барахлишко и перенёс его к Серёгину, который лежал на диване, курил и смотрел в потолок. У Пашки я смогу продержаться ещё пару недель. Потом в комнату без стука войдёт и удивлённо уставится на меня Чибо – мексиканский режиссёр чилийского происхождения, для которого богом в кино был Душан Маковеев. Чибо, снимая в Порт-о-Пренсе короткометражку о свальном грехе, опоздал к началу учебного года. Таким образом, его комната с видом на окна соседнего спортзала, где с утра до вечера тренировали свою гибкость какие-то неземные создания в пропотевших насквозь купальниках, оказалось занято арабом Мустафой, «чёрным поясом» по каратэ – и вот, получив в деканате ордер, чилиец ввалился к Серёгину. Не обращая на меня внимания, Чибо заговорил: «Паша, я не собираюсь здесь с тобой жить в этом свинарнике. Я уже снял квартиру за триста долларов. Хозяйка квартиры – танцовщица из ансамбля Моисеева. Она живёт в этой квартире не более двух месяцев в году. Остальное время мотается по гастролям. Я уже снял эту танцовщицу для эпизода в будущем моём фильме. Знаешь, что такое свинг? Обмен жёнами. Танцовщица умоляла, чтобы в кадре не было видно её лица. «Если Моисеев увидит меня на экране в таком виде – уволит!» Но зачем мне её лицо? Я раздел её, облил жидким шоколадом и снял пятью камерами с разных точек. Серёгин! Я хочу, чтобы этот бородатый, что сидит в кресле с телефонным справочником на коленях, сегодня же отсюда исчез. Я не желаю, чтобы в моей комнате жили посторонние. Понимаешь? Чисто психологически мне тяжело знать, что на территории, принадлежащей мне, водятся посторонние…». Отложив телефонный справочник, я оделся и поехал в бассейн «Олимпийский». Приняв душ и напялив резиновую шапочку, вошёл в зал, в котором голубела вода в гигантской ванне. Гриша Ларин, как всегда, находился на месте. В данный момент стоял, поправляя очки пловца, на тумбе. И вот, соединив над головой руки, в дугообразном прыжке, без брызг, вошёл в воду. Вынырнул – уже не середине бассейна и, красиво выбрасывая руки, поплыл. Гриша окончил мастерскую художников-постановщиков института кино. Мы познакомились с ним «на картошке», куда ездили на первом курсе. Ларин – валдаец, и однажды возил меня в Валдай. Несмотря на то, что поезд из Москвы приходит туда ранним утром, на перроне нас встречала толпа. Было морозно. На нас с Лариным тотчас набросили тулупы. Дали выпить по чарке. Всей толпой мы погрузились в кузов грузовика, и, с места набрав скорость, он понёсся по улицам, заметённым снегами. И был костёр в еловом лесу. В костре трещали ощетинившиеся сучьями брёвна. На десять метров нельзя было приблизиться к этому костру. Но все прыгали через него: по одному, по двое, по трое. Взяв на руки девушку по имени Инга, и я прыгнул через костёр. После этого прыгать с Ингой изъявили желание все парни из нашей компании. И прыгали с нею до тех пор, пока костёр не погас. По темноте возвратились в Валдай. Грузовик медленно плыл по сугробам, а сидящие в кузове играли на гармонях, баянах, гитарах, били в бубны и пели. Праздник продолжился в двухэтажном, из бруса, доме. Кажется, он ещё не был достроен. Кажется, строители ходили между нами и конопатили щели, что-то строгали, пилили, красили. Кажется, я помог кому-то из них что-то покрасить. После этого все друзья Ларина (а в компании были только его самые близкие друзья) тоже захотели что-нибудь покрасить. Но краски на всех не хватило, и тогда Гришины друзья, разобрав у строителей инструменты, принялись пилить, конопатить, строгать. А строители, усевшись за стол (две широкие доски, положенные на грубо сколоченные козлы), выпили сперва за наше здоровье, потом за здоровье друг друга, потом просто так. Поутру оказалось, что выкрашенный в цвета красно-зеленого леопарда дом приколочен, как скворечник, к стволу гигантской трёхсотлетней сосны, растущей в соседнем дворе. Однако никто на такие пустяки внимания уже не обращал. Подали грузовик. Мы вновь разместились в кузове. Строители, места которым в кузове не хватило, бежали за грузовиком, крича: «А-а-а-а-а…». Затем грузовик увеличил скорость, и строители отстали. Потом я стоял, прижавшись лицом к обледенелому вагонному стеклу, казавшемуся мне нестерпимо горячим, смотрел на Ингу, которая взлетала над головами поющих, пляшущих, хохочущих наших с Лариным провожатых. Затем над головами начали взлетать гармошки, гитары, бубны, валенки, Инга, снова гармошки, бубны, гитары, а вместо Инги почему-то взлетел её рыжий, расшитый белыми нитками тулуп. Гриша Ларин, обняв сумку с валдайскими гостинцами, со строгим лицом лежал в проходе между нижними полками. Поезд тронулся. Ингин тулуп всплеснул рукавами и застыл в воздухе над озорной шумной толпой. …После заплывов в бассейне, посиделок в сауне, новых заплывов и всех этих разнообразных прыжков с тумб и прямо с бортика в воду мы с Лариным приехали к нему. Он уже обитал в кирпичной девятиэтажке возле метро «Проспект Вернадского». «Отец с матерью, – рассказывал Гриша мне, пока электричка подземки мчалась по тесной, душной, окольцованной сталью трубе, – приказали долго жить, пока я здесь грыз гранит. Жена от меня ушла к популярному торговцу наркотиками. Он её по Валдаю на тройке с колокольцами возит. Сына как-то там встретил. «Пап, – спрашивает, – ты неудачник?» – «Драть бы тебя, – думаю, – да некому». Ну, продал хоромы, которые после родителей в Валдае остались, купил здесь квартиру. Пишу картинки. Некоторые фирмачи покупают. С кино стараюсь не связываться. Хотя год назад порезвился на одной фильме… Дело там происходит в будущем. После мировой войны выжили одни тараканы. Ну и мутанты ещё. И что ж ты думаешь? Ничего не изменилось. Мутанты сидят на разбомбленных кухнях, едят тонкий обед: зелёный суп, лапландские оленьи языки, бараний бок с кашей и говорят о нерасчётливости молодых мутантов, изо всех достижений прогресса выбравших скрип двери. Фильм, кстати, так и называется: «Скрип двери». Там, видишь ли, молодые мутанты собираются перед единственной уцелевшей в мире дверью. Когда ветер дует, дверь скрипит, то тише, то громче. Молодые мутанты слушают скрип двери, хлопнув которой, человечество ушло навсегда. И всё. Больше им ничего не надо. Видишь ли, слушая этот скрип, они чувствуют, как оживает их прапамять, начинают слышать голоса той, прежней жизни, превратившейся в пар…» – «А тараканы при чём?» – «Тараканы бегают по стенам мутантских жилищ». Пока Ларин хлопочет на кухне, я брожу по его двухкомнатной. Это очень удобно. Мебели, кроме стола и четырёх стульев на кухне, у Гриши никакой. Посередине большой комнаты расстелен накрытый пледом матрац. В меньшей комнате громоздятся какие-то картонные ящики, книги сложены на полу. Все стены квартиры, не исключая туалета и ванной, увешаны Гришиными произведениями. Кое-где они висят в несколько слоёв. Ощущение, что писали эти картины, по крайней мере, семь человек, настолько смешаны жанры и стили. Но, в общем, попадалась симпатичная живопись. Мне особенно понравилось полотно под названием «Бабочка, порхающая над Куликовской битвой» – махаон, трепещущий крылышками в пыльном облаке, сквозь которое остро и зло посверкивают кривые клинки. Послышался звонок в дверь. «Открой!» – крикнул Гриша. Распахиваю входную дверь. На пороге Мурат, сын основателя джаза в одной из кавказских республик. Последний раз мы с Муратом виделись в вестибюле института кино. Налитый пивом со сметаной до бровей, я топал к выходу со своими документами, которые забрал из деканата, а Мурат вместе с Серёгиным тащили в мастерскую кровать, которая должна была играть в этюде «Смерть отца». Я тоже должен был участвовать в этом этюде. Причём, должен был выступить в роли умирающего. Я «умирал» на репетициях так, что вокруг все падали от хохота. Автор этюда, художник-примитивист Дима по фамилии Леший, решивший податься в кинорежиссуру, напротив, был хмур. И только в конце репетиции, пожав моё предплечье теми тисками, которые были у него вместо руки, прошептал: «Я в тебе не ошибся…». Я топал по вестибюлю, а Мурат тащил кровать, на которой должен был «умирать» вместо меня. На лице самого молодого студента мастерской была мука. «Чепухой занимаемся», – перехватив мой взгляд, буркнул он и потащил кровать дальше. И вот, спустя немало лет, я вновь вижу перед собой Мурата. Нежданной встрече не удивился ни он, ни я. Обнялись. «Ты где сейчас?» – спросил Мурат и, тут же забыв про свой вопрос, прошёл на кухню. Там у них с Лариным началось шушуканье, и краем глаза я заметил, как в свете лампочки, светящейся под потолком, блеснул шприц. В дверь опять позвонили. Это произошло тогда, когда Гриша, Мурат и я уже сидели за столом в кухне, ели кур, которых Ларин испёк в газовой духовке. Гриша, вытирая руки о штаны, пошёл открывать. Через пару минут на кухню вошли Слава Елышкин, художник-постановщик со студии Горького, и Татьяна Шах, директор фильмов. Видеть их вместе мне ещё не доводилось. «Мы поженились!» – громко объявил Слава, лицо которого было каким-то удивлённо-печальным. Вначале я решил, что это женитьба так подействовала на обыкновенно веселого, бодрого Елышкина. Но оказалось – недавняя поездка в Италию. «Мой итальянский коллега прислал мне вызов. Я срочно вылетел во Флоренцию». Дальнейший рассказ сопровождается показом цветных, сделанных в Италии снимков. На них у Славы такое же выражение лица, как сейчас. И вот отчего: однажды Елышкин, просто из любопытства, заглянул в мусорный бак – кажется, в Венеции это было (щедрый коллега возил Славу по Италии, экскурсии следовали одна за другой). И вот Елышкина дёрнул чёрт открыть крышку пластикового мусорного контейнера, кстати, имевшего отличный дизайн: пропорции, форма, цвет – просто триумф целесообразности и удобства! И что же? «В этом треклятом баке, – сообщил, жалобно улыбнувшись, Слава, – я увидел стиральную машинку с программным управлением, – затем добавил похоронным голосом. – В соседнем контейнере лежали огромная коробка шоколадных конфет, бархатная расшитая стразами жилетка, набор саше в коробке из тика, и, на самом дне, фотоаппарат…» Таким образом, впечатления от Дворца Дожей, галереи Уффици, Колизея померкли перед сиянием итальянской помойки. Татьяна, великолепная красавица с увядающей кожей, курила сигареты, зажигая их одну от другой и поглядывала на мужа с немножко утрированными нежным вниманием. Когда молодожёны удалились в комнаты смотреть новые картины, Гриша сообщил мне, что именно со Славой и Таней работал на «Скрипе двери». Это был Славин режиссёрский дебют. Фильм уже получил приз в Карловых Варах. Слава собирается везти его на Берлинский кинофестиваль. Таня – его помощница и советчица во всём. Только и слышно: «Славочка…» – «Танечка…» – «В самом деле, приятные люди», – подумалось мне. Мурат, с остекленелым взглядом, который мне уже где-то показывали, сидел напротив. «Как дела?» – спросил я. «Папан мотается со своим ансамблем по миру, – неожиданно сложносочинённым предложением отвечал Мурат, вообще-то не любитель трепать языком, – фотографируется с Реем Чарльзом, Глорией Гэйнер, Владимиром Горовицем, и ещё чёрт знает с кем, а я живу здесь, на даче у одного извращенца. Вообще-то я не знал, что он извращенец, думал, он мой лучший друг. У него были такие понятия и поступки… «Вот настоящий мужик», – думал я и, как он, делал короткую стрижку, ходил в синем диагоналевом костюме, чёрных туфлях на шнурках. И вдруг: «Мурат, ты прекрасен… О, блаженство – заключить тебя в объятия…» Какой пошлый текст! А мизансцена… Я сижу без штанов на «очке», а он, приподняв дверной крючок ножницами, рухнул передо мной на колени. На даче у него вечно ошивались московские «делавары» и их тётки. Столпились все в коридоре, таращатся на нас. У меня в руках была бутылка пива. Я разбил её о бачок унитаза и, с «розочкой» в руке, пошёл на этих тварей. Они расступились. И вот я здесь». Раздался звонок в дверь. Ларин, потушив сигарету в тарелке с обглоданными куриными костями, пошёл открывать. «Там у нас ветер с моря дует, – по-прежнему глядя в одну точку, продолжал Мурат. – Гремит листами жести на крышах, несёт пыль. И жара сорок градусов. И я чувствую, что замучил отца и мать. Собираюсь в Москву. «Что ты там будешь делать?» – спрашивает мать. «Восстановлюсь в институте кино». Она мне не верит, но улыбается облегчённо. Захожу в магазин обуви. Начинаю мерить меховые сапоги. Пот с моего лба капает на сапоги, ветер скрипит стенами магазина, продавщица с ужасом смотрит на меня. Два года назад я отслужил в армии – в ансамбле песни и пляски Московского округа. Ни плясать, ни петь я не умею. Для рафинированных музыкантиков и плясунов в погонах я был обезьяна, спустившаяся с гор. Я слонялся целый день по казарме, кусая кулаки, а ближе к ночи исчезал. Я вёл таинственную жизнь. Человек в шинели, с кокардой и бляхой… Вместо него с наступлением сумерек появлялся человек в диагоналевом синем костюме. У крыльца казармы меня ожидал чёрный джип. Я проходил мимо дежурного, который смотрел сквозь меня, садился в джип и ехал на дачу к извращенцу. Однажды я взял пригоршню цемента, залил его водой, размешал и при помощи мастерка нанёс эту смесь на стену казармы, в которой появилась трещина. Трещины не стало. Музыканты и плясуны, столпившиеся вокруг, смотрели на меня так, словно у меня на голове выросла земляника. Когда я уходил на дембель, они в мою честь дали концерт. Я сидел за столом, обжираясь тортом «Прага», а эти отпрыски известных на весь мир исполнителей полечек с выходом и частушек вылезали передо мной из кожи. Я прибыл к своему морю и ветру, никуда они не делись, и два года только играл в теннис и курил «план». Потом кругом стал звучать «мугам». Я ничего не имею против «мугам». Я люблю «мугам» с детства. Но когда тебе говорят: «Слушай «мугам», потому что джаз – американское дерьмо», – я хватаю в руки палку с гвоздём. Откуда взялась палка? Не помню. Кажется, я выломал её из забора. Я бью этой палкой человека по голове и чувствую, что хочу, чтобы гвоздь вошел ему в глаз. Отец говорит мне: «Уезжай. Чем дальше, тем лучше». – «Ты в Москву собрался, сынок? – спрашивает мать. – Что ты там будешь делать?» – «Восстановлюсь в институте кино». Это – ложь. Но мать вздыхает с облегчением. Я замучил их, свою маму, которая всегда сидела дома, и отца, пропадавшего на работе. Я прилетел в Москву, меховые сапоги мне пригодились, потому что зима здесь оказалась небывало суровой. Друг-извращенец встретил меня в Домодедово и, сообщив, что открыл собственный магазин на Щипке, повёз на дачу. Мы с ним играли в теннис и курили «план». Однажды я встретил возле Дома кино Мастера. Не знаю, что на меня нашло, но я обрадовался ему, как самому близкому человеку. Возможно, сказалась обаяние его фильмов, по крайней мере, когда я их смотрел, у меня было чувство, словно Мастер играет на самых тонких струнах моей души. И вот я ему поклонился – кажется, едва не в пояс. А он, проходя мимо, сказал: «Мурат, нужно всегда сохранять достоинство…». Тут на кухню с топотом вбежал человек. Впервые я видел человека в норковой куртке. Руки незнакомца были протянуты вперед. На растопыренных пальцах блестели перстни. «Мурат! – кричал он душераздирающим голосом, а по щекам его текли слёзы. – Ты украл у меня сто пятьдесят долларов… Они лежали в тумбочке, стоящей на чердаке, за трубой… Вернись! Я больше не буду, не буду…» Не переменив выражения лица, Мурат вскочил и ударил нечаянного гостя в зубы. Брызги крови простучали по потолку. Незнакомец, покачнувшись, заключил Мурата в объятия. «Он здоровый, чёрт! – кричал Мурат, бешено извиваясь в объятиях – нет сомнений, своего друга-извращенца. – Помогите вырваться! Помогите!!» На шум из комнаты прибежали Слава и Татьяна. Мертвенная бледность покрыла лицо Елышкина при взгляде на окровавленный рот человека в норке. Татьяна взвизгнула и поджала ногу, словно боясь, чтоб её не ошпарило кипятком. Ларин, крикнув: «Я сейчас вызову милицию!» – исчез в прихожей. Я без базара заехал другу Мурата в ухо. Тот упал на стол с остатками нашей трапезы, перевернулся через него и, весь в куриных костях, растянулся на полу без движения. Через пять минут друг Мурата, представившийся Геннадием Ивановичем, сидел за столом и ел очередную курицу, вытащенную Лариным из духовки. Слава рассказывал ему о своём потрясении Италией. Ларин спал на матрасике. Я, лёжа на расставленной в коридорчике раскладушке, читал Монтеня. А Мурат и Татьяна страстно целовались в углу возле входной двери.

 

 

 

(в начало)

 

 

 


Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2017 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт магазина»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите доступ к каждому произведению декабря 2017 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 


Оглавление

6. Часть 6
7. Часть 7
8. Часть 8
508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!