Стихи из циклов «Во времена дождей и холодов» и «Преодоление»

* * *

Ту, что между стрелой и птицей
в прорицательницы и жрицы
прочат.
Та, что меж колесом и спицей
просто взять и остановиться
хочет.

Та, что ходит в змеиной коже
безмятежна, на дождь похожа –
редко.
Жертва собственного режима,
будто сдавленная пружина
крепко.

Ей бы вздоха сейчас, покоя –
отпустить себя, стать такою
слабой.
Нет – меж порохом быть и пулей,
превращаться в гудящий улей
надо,

распадаясь на дух и тело.
Утвержденье, что нет предела –
ложно…
Не поймёт, кто без меры не был.
Лбом горячим прижаться к небу –
можно?..

                            2006 г.

В кафе

С горчинкой хлеб, но воздух сладковат.
Слова твои, что сахарная вата.
Я избегаю паутины дат,
а ты плывешь как новенький фрегат
ко мне, сияющий, не верящий в пиратов.

Ты говоришь, что хватит в жизни драм,
мое отсутствие – ужасная утрата.
Ты шепчешь мне, что нужно сжечь мой храм,
и видишь, как его сжигаешь сам
с блуждающей улыбкой Герострата.

И я не спорю. Мне с тобой молчать
теперь всё проще. Ты забавен в рвенье
соткать нам жизнь из прерванных мгновений.
Jamais, серебряный. Ja-mais... Откину прядь
и вздор сотру одним прикосновеньем.

                            2006 г.

Аргентина

Успокойся, ты слишком нежна, Аргентина!
Твой любовник уродлив, и нет ничего в этой страсти.
Не мычи словно бык, эти звуки как вязкая тина,
как огонь и слюна из зловонной и сморщенной пасти.

Замолчи. Этот summer, плюс сорок и скука...
По вискам из стакана бежит похотливая льдинка.
Уходи, я устал, разве я не назвал тебя сукой?
Да, ты конечно Испания, только все же простолюдинка.

А в России опять – этот год, этот день, этот вечер.
Рыжей женщины тень замирает, как в раме картина.
Я не стану любить, я устал, я тобой искалечен.
Я раздавлен тобой, что ты хочешь еще, Аргентина...

                            2001 г.

* * *

Я один в холодном доме,
в пальцах синие цветы.
Кто же вместо, кто же кроме –
Мама, Мама, где же ты?..

Сизый мрак и бурый камень,
тень похожа на сову.
Не дойти сегодня к маме.
Не услышит, как зову.

Лепестков едва касаясь,
я шепчу, а дом гудит.
Надо мной луна косая.
Мама, Мама, приходи…

Я всё тот же мальчик славный,
мой надежно спрятан ад.
Я пишу тебя с заглавной,
как и тридцать лет назад.

Ночь на каменном балконе –
ноги стынут, плечи жжёт.
Ты живёшь в пустом вагоне,
взгляд не дарит и не ждёт.

Я устал, пока был скромен,
нежен, тих – ни слёз, ни драк!
Я замерз в холодном доме!
Мама! Мама! Как же так?..

Эту жизнь совсем забыла,
будто враз, у стенки встав,
серой бабочкой застыла,
крылья страшно распластав.

Мама, Мама, хоть движенье –
я давно отвык от них!
Тяжело быть отраженьем
блёклых крылышек твоих.

Я устал ходить по кругу,
хватит горя, меньше тайн.
Просыпайся, дай мне руку.
Мама, Мама… полетай...

Но уже не слышен шёпот –
вянут синие цветы.
Жизнь – часы, но вечен опыт.
Мама, Мама, как же ты..?

Каждой ночью страшный промельк –
снится: гулко, нет огней,
я замерз в холодном доме.
Мама, Мама, отогрей…

                            2007 г.

Прощание

Какой беспомощностью веет тишина,
роняя жизнь опустошенной торбой –
нелепо вывернута и обнажена,
и стертый край, как крылышко, надорван.

Хитросплетенья капель и секунд,
так ненавистных зрению и слуху,
дробят, раскалывают, крошат и секут
сухой остаток, вынесенный духу.

Так умирает радиоволна
немого счастья, детства и покоя.
Последним колебанием полна,
теперь я знаю, что это такое.

                            2001 г.

* * *

Меня не душит тишина…
Легко дышать с тобой в покое.
Когда я слуха лишена
в работе сердца – перебои.

Когда надвинут капюшон
серебряный, по доброй воле,
когда ты запаха лишен,
лица отсутствием доволен,

когда ты – гнев, когда ты – крик,
но крепко заперт и зашорен,
то умираешь, как старик –
бессилен, немощен, покорен.

Когда всё так – тончает нить…
Ни голоса, ни чувства плоти.
И всё немыслимей простить
существование напротив.

Меня не душит тишина –
ясней движение любое,
когда она обнажена.
Когда мы в ней. Когда нас – двое...

                            2006 г.

* * *

Я слышу рифму, да не ту.
С ней не нырнуть, с ней не взлететь.
Ни в глубину, ни в высоту.
Преодолеть. Преодолеть.

Я слышу чьи-то голоса,
они приказывают петь.
Но здесь сплошная полоса –
преодолеть. Преодолеть.

Найти и вырвать эту нить,
что не дает средь связок петь.
Перевернуть. Поймать. Продлить.
Преодолеть. Преодолеть.  

                            2001 г.

* * *

Вокзальные птицы кричат. Как ножи,
вонзаясь мне в шею – "останься!". Чужая,
как косточка скользкая, узкая жизнь,
и я навсегда из нее уезжаю.  

                            2005 г.

Стрелки назад

Стрелки назад. Всё смазано.
Время будет привязанным
ровно час. Не пора ли трогаться,
хрипнуть пока и дергаться
будет оно, как дворняга? Сказано,
что потом и его отпустят.
В грусти нет ничего диванного,
только уток и основа.
И, направляясь в ванную,
произнесу: «Однажды
час повторится дважды.
Не пропустите снова...».  

                            Ноябрь 2005 г.

Стрелки вперед

Стрелки вперед.
И тишина
горло дерет.
Обожжена болью комната.
Скомкано полжизни и снова расправлено.
После выброшено за порог, в снег, в землю,
и ею сдавлено.
Неумелая,
думала, смелая,
а все такая же робкая.
Сроками мерить жизнь
не научилась.
И, уползая прочь,
ночь тихо берет
меня за плечи и кладет на живот.
Наверное, лечит...
Стрелки вперед.
Но на одну
любимую жизнь
меньше...

                            Март 2006 г.

Зарисовка

Я могла бы играть роль паяца на вечере.
Только как-то шутя, не всерьез, невзначай.
Но все чаще течет по щекам до предплечия
горько-черный, соленый, счифиренный чай.
Я могла бы летать хоть с коровками божьими,
и в лиловом апреле садится на лед.
Только кажется, вдруг вместе с хлебными крошками,
отправляюсь, смеясь, в свой последний полет.  

                            2001 г.

Солнце из флаконца

Если ты не видишь солнца
это, право, ерунда!
Из заветного флаконца
наливай себе тогда!

Как увидишь в небе солнце,
пополняй скорей запас!
Отворяй души оконце –
заливай туда за раз.

Выпей солнца! Выдуй солнца!
Запусти себе в живот!
На довольного чухонца
стань похожим! Вот же, вот!

Капли солнца во флаконце
помогают от хандры!
Хватит всем его лучонцев –
от морей и до тундры!

Даже если из флаконца
солнце здрызднет на Тибет,
если солнце все японцы
захомячат на обед,

даже если вдруг эстонцы
солнце схватят – «визы нет!»,
подставляй свои ладонцы –
я накапаю тебе!

Потому что там, на донце,
в личном радужном флаконце
обещало мне навечно
солнце яркое сиять!

Ни японцам, ни эстонцам
ни каким-нибудь пиздонцам
из далёкого Поречья
наше солнце не отнять!

                            2007 г.

«Как будто Землю расправляя в пяльцах...»

Посвящение Нино Катамадзе  

Как будто Землю расправляя в пяльцах,
шепча ей, глупой, раненой: «Дыши...»,
взлетает голос, вышивают пальцы
и заполняют полотно души.  

                            2005 г.

* * *

Вы говорите, я буду слушать.
Я Ваши небо, вода и суша.
Я Ваши невод, весло и лодка.
Вы говорите. Я очень кротко
надену звуки на безымянный,
но не на правой, а что с изъяном.
Я знаю, как Вам со мной смелее,
и по-другому я не умею...  

                            2005 г.

Лестница

Хоть в пролет шагнуть или повеситься,
хоть пройти по лезвию на бис!
Сколько лет бежала вверх по лестнице!
Невдомек, что шествовала вниз…

                            2006 г.

Не грусть

Это не грусть.
Это просто такой тихий вечер.
В мыслях моих – не гость.
В горле моем – не кость.
Это не грусть, не грусть.
Если чего и боюсь,
то собственной путаной речи.
Прежде всего – уйти.
Не от тебя, с пути,
вытоптанного до небес,
что даже месяц слез,
ибо устал до слёз.
В землю рогами врос,
и, превратившись в мост,
просит меня: «перейди…».

А что-то внутри спеклось,
скомкалось – вот и врозь.
Вот и сошло на «нет»
время лихих карет.
А время ста сигарет
сдвинет ли эту ось?
Это не грусть, не грусть.
Это терновый куст.
Это какой-то спор
глупый, о «ер» и «ять».
Так до каких же пор
мне себя не узнать?..

                            2006 г.

Я – мишень

Я – мишень. Это всё меняет.
И в укрытии замер тот,
кто сегодня в меня стреляет
из отзывчивой М-600.

Мне заранее все известно –
нет цевья, станет бить с руки.
А в глазах у него, так тесно,
концентрические круги.

Продолженье его – винтовка.
И, конечно, моя вина,
что его рекогносцировка
слишком точно проведена.

Я – мишень. Ты еще не знаешь?
Успокойся. Не подходи.
Если сто раз не умираешь,
может, нет ничего в груди?

Я – мишень. И он наблюдает.
Те же жесты и мысли те.
Не мешай. Человек стреляет
по убитой уже мечте.

И хоть крик мой надежно заперт,
ты закрой мне ладонью рот.
Ведь пока я мишень, он – снайпер.
И пока я живу, он – бьёт.

                            2006 г.

Небеса над Кашмиром

Расскажи, расскажи, мои мысли – как мхами поросшие...
Небеса над Кашмиром как прежде глядят с укоризною?
Помоги воскресить этот путь золотой, с барбарисами.
Развяжи мою память, мне больно не помнить хорошее.
Расскажи, ждут ли горы? Всё верят, что мною не брошены?
Как живет Сринагар, для плебеев названьем затейливый?
Мне приснился миндаль за его серпантинными стенами.
Почему ты молчишь и в глаза мне так смотришь встревоженно?

Да, миндаль... И как кто-то целует мой локон и
у ключицы, и ниже... а плечи закатом окрашены…
Дальше?.. Нет, я не помню! Не помню, не спрашивай!
Память еле жива, шелкопрядом замотана в коконе.
Как охота на выдр?? Всё такая же алчно-беспечная?!
Преступление! А закон там ничуть не встревожен им!
Кто-то снился – не помню... и волосы были взъерошены...
Он еще говорил, будто я остановка конечная.

Глупость! Крышу над площадью, всю в абрикосовых косточках,
помнишь? Сверху видней, как повсюду шатры, да палаточки!
А под третьим окном вить гнездо неразлучные ласточки
прилетели. Кричали… И солнце качалось на форточках.
А еще, помнишь, дети? Носились с облезлыми кошками!
И дразнили за нрав меня Кали – богиней суровою…
Что-то ласточек жалко. Тоскую тоскою сурьмовою.
Может, все еще любят друг друга, и так же живут под окошками?..

Расстели у постели все карты, все ткани, все платья мои.
Назови это описью (впрочем, я называла бы очерком).
Помнишь, как застывали на память размашистым росчерком
облака над Тибетом – то белым, то сизым, то платиновым…
Ты так смотришь, чтоб я не забыла нечаянно
мой Кашмир, твое небо и горы под сахарной шапкою;
на базаре орехи, и домик наш с лестницей шаткою?
Я всё помню. И тот поцелуй твой отчаянный...

Я смотрю в нашу бездну глазами седыми и нежными.
Пролетает та жизнь между нами лихими упряжками.
Ты не злись, но с хорошим всплывает и тяжкое.
А его не умею я помнить без новых морщин, безмятежною...
Мое тело живет еще теми порочными ритмами.
Лучше дай мне забыть, – чтоб не думать, не верить, не каяться, –
небеса над Кашмиром, и как тяжело опускается
на меня моя память. И горько заходится хрипами...

                            2006 г.

* * *

Я прикоснулась к новым берегам,
не знавшая ни тверди, ни покоя.
И всё, чем я жила «тогда» и «там» –
всё снято с плеч невидимой рукою.

И всё, что было – из обрывков снов,
из угольков, улыбок полустертых,
из виражей, укрытий, залпов, рвов,
порогов рек холодных, темных, гордых –

потерлось, полиняло, посеклось,
желая выжить под любым предлогом,
утратив власть, а вместе с ней и лоск,
предстало затянувшимся прологом

перед тобой. А мир – бесшумно, весь
как будто аккуратно в стопку сложен, –
умолк. И нет его... Теперь и здесь
лишь этот взгляд, лишь этот блик на коже...

                            2006 г.