Мужской процесс

 

 

 

Я открыл глаза от ощущения, что кто-то ходит вокруг меня. В темноте увидел рядом с собой очертания двух длинных ног, белеющих на фоне черных стен. Ноги постояли перед моими глазами, послышался звук шагов, ноги стали удаляться и сделались неразличимы в ночном мраке.

Она проснулась и ходит по квартире, осознал я увиденное. Потом до меня начало доходить, что наступила ночь, а я не побеседовал с ее матерью, а теперь это уже невозможно сделать и надо ждать до утра. Выходит, что ночь она проведет у меня в квартире.

Может, она хотела пойти домой, но не решилась разбудить меня? Надо включить свет и закрыть за ней дверь. Я собирался уже вставать с пола, как услышал, что шаги опять приближаются ко мне, но с другой стороны головы, там, где я не могу их видеть. Шаги прекратились, стало слышно дыхание девушки, оно звучало совсем рядом, откуда-то сверху. Послышался глубокий вздох, и я ощутил, что она опустилась на тряпки рядом со мной. Она не легла, а, вероятно, села на них рядом с моей спиной.

Человек беззвучно садится и ложится днем, а ночью, когда дом затихает, в квартире слышен не только звук падения капли из крана, но и ее полета. Каждое телодвижение человека можно "увидеть" по звуку прикосновения его к предметам и к самому себе, а его мысли "прочитать" по звуку его дыхания. Может быть, по ночам к нам возвращается обостренный слух наших далеких предков, притаившихся ночью в пещере и по звуку звериных шагов определяющих, грозит им опасность, или зверь постоит, постоит и уйдет, почуяв по звуку дыхания, что людей в пещере много и они приготовились защищаться?

Девушка сидела за моей спиной и думала, лечь ей рядом или не делать этого.

– Виола, – произнес я ее имя, которое зазвучало очень громко в потаенной тишине ночи, – не надо.

Я не видел, но знал, что она улыбнулась, потому что она выдохнула воздух так, как это делают, когда улыбаются и с грустью качают головой.

 

Утром мне легко было собраться на тренировку: комок спортивной одежды заменял мне подушку. Я старался не сильно шуметь на кухне, заваривая себе чай, не топал ногами в коридоре, не гремел ключами в замке – Виолетта спала на кровати под моим одеялом.

Это была лучшая тренировка за последние двадцать лет, я чувствовал себя прекрасно, и даже груша лопнула от моего удара. Не выдержал другой шов, который я поленился вчера стянуть ниткой. Мне не было жаль, когда из нее посыпался песок. Не из меня же сыплется!

Стало ясно, что груша мне больше не нужна, и я обрадовался, что ее не надо тащить домой. Меня все радовало в это утро, вороны, летящие стаей над городом к своему коллективному завтраку на дворовых мусорках, люди, несущие пакеты к вороньему "шведскому столу", машины, ползущие вдоль подъездов и мешающие людям нести пакеты, – все отзывалось в душе вполне оптимистичными мыслями о городской жизни и людях, поселившимся над головами друг у друга, и активно сливающих сейчас воду на тех, кто внизу.

Что-то изменилось в моей душе, я перестал злиться на других, потому что стал доволен собой.

Так было давным-давно, когда я пятнадцать лет подряд тренировался

каждый день, ездил с ребятами в спортивные лагеря, жил с семьей и работал не за деньги. Молодость не может вернуться, но ощущение молодости – возвращается, если ты все делаешь как тогда, когда жил честно, верил свято, любил верно.

Мне не было стыдно глядеть в глаза Виолетте, когда я прибежал домой весь мокрый, и она открыла дверь, увидев меня из окна. Она была причесана, умыта и обмотана моим огромным полотенцем, которое прикрыло ее ноги до самых пяток.

– Привет, индусам! – сказал я ей, входя в дом, – где нашла расческу?

– В шкафу, – ответила она и зашуршала на кухню, – я кашу сварила пшеничную, будете?

Точно, в ящике над плитой у меня был один пакет с крупой. Если она нашла расческу жены, значит, она видела ее фотографии, потому что расческа лежала на фотографиях и письмах жены. Она их прочитала? Какая разница, какая теперь разница!

– Буду, – крикнул я ей из ванной.

Мы сидели вместе за столом, на котором стояли две тарелки и лежали две ложки. Она сначала положила кашу в мою, много, с верхом, а потом в свою, поменьше, но тоже порядочно.

– Проголодалась страшно, – сказала она и первая взяла ложку.

– Сейчас получишь по лбу, – пошутил я.

– За что?

– За то, что взяла ложку раньше мужчины.

Она положила ложку обратно на стол.

– Да ешь, ешь, – сказал я и пододвинул к себе тарелку, – мы не старообрядцы и не на Востоке.

– А в вашей семье было так строго?

– Ешь!

– У вас жена красивая, – она взяла ложку и стала смотреть, не стесняясь, прямо мне в лицо.

– Сейчас по лбу получишь!

– За то, что я в шкаф залезла?

– За то, что говоришь во время еды.

Когда мы сьели кашу, я сказал ей, что вчера звонила ее мама. Виолетта замолчала, встала из-за стола, вымыла посуду, вытерла руки и продолжала молчать, стоя у стола.

– Пойдешь домой? – спросил я.

– Я у вас подожду.

– Маму?

– Папу, он сегодня прилетит.

– Хорошо, я уйду по делам, ключи оставлю, не забудь закрыть, разволнуешься, забудешь.

– Не разволнуюсь, вчера все сгорело.

– Перегорело, – поправил я ее.

– Сгорело, – она повторила и села на табуретку, как тогда, когда была в деловом костюме, ножки вместе, а на ножках ручки. На махровом полотенце теперь видны были только ее руки.

– Мама извинится перед тобой, ты извинишься перед мамой, и все наладится, – сказал я.

– А папа извинится перед нами, – она вздохнула и отвернула от меня голову, – я не о маме переживаю, я о себе. Знаете, как мама вчера меня ругала?

– Знаю.

– Каким словом, знаете?

– Знаю.

– Блядью.

– Виолетта, это слово-сорняк, оно не несет в себе смысла. Произошло оно от слова леди, русские люди его услышали от английских моряков и стали называть так всех женщин.

– Легкого поведения? – она опять не стесняясь поглядела мне в лицо. Понятно, что она имела в виду, спрашивая мое мнение о вчерашнем ее ночном приходе ко мне в комнату.

– Нормального поведения, Виола. Все было нормально, не думай и не переживай.

Она наклонилась ко мне и глядя мне в глаза сказала:

– Вы – глупый!

– Знаю.

– Вы все понимаете, но ничего не понимаете.

– Знаю.

– Вы зря ходите на свои тренировки и зря будете драться.

– Знаю.

– Вы никому ничего не докажите, потому что они все такие же глупые, как вы.

– Знаю.

– А вы самы глупый из всех самых глупых! – она вдруг улыбнулась, а потом засмеялась, – я хотела сказать совсем другое. Думала, скажу ему сейчас все, что о нем думаю, и вот такое сказала.

– Как говорится, от смайлика слышу, – когда она засмеялась, у меня опять на душе полегчало.

– Смайлика Дон Кихота? – она показала руками нечто худое и длинное.

– Нет, от маленького и круглого, как тыква, – я показал руками тыкву необыкновенных размеров.

– Идите быстрей на работу, идите, а то я еще раз скажу что-нибудь дурацкое. Меня мама теперь всегда называет дурой, она права.

Виолетта просидела у меня дома до позднего вечера. Отец постучал в двери так осторожно, как-будто боялся нас разбудить.

– Это папа, он всегда так стучит, – она встала с кресла, на котором сидела и смотрела телевизор, положив полотенце рядом. Она, оказывается, любила сидеть в кресле, поджав под себя ноги, а полотенце мешало их согнуть. Поначалу она положила его сверху на колени, но потом устроилась уже совершенно по-домашнему.

Стук в дверь не привел ее в состояние паники или беспокойства.

– Я сама открою, – сказала она мне и начала обматывать полотенцем свой живот, чтобы оно превратилось в сари, индийский вариант юбки.

– Извини, открывать надо мне, – среагировал я на ее слова и первым пошел к двери.

Отец выглядел усталым и расстроенным, плечи повисли, смотрит вниз, костюм помят, туфли в пыли. Это не просто человек, уставший в дороге, это человек, которому сразу после дороги сказали в родном доме огорчительную новость. Он увидел за моей спиной дочь в полотенце и совсем растерялся.

– Папа, зайди сюда, – попросила его Виолетта.

– Сергей Иванович, заходите, пожалуйста, – я приоткрыл дверь еще шире и уступил ему путь в коридор.

– Спасибо, – сказал он автоматически, но через порог не переступил.

Отец и дочь стояли напротив друг друга, но никто из них не делал шагов к двери. Я понял, что мешаю им говорить, потому что оказался между ними.

– Вы как хотите, а я предлагаю всем пойти на кухню и попить чая, я пошел заваривать, – и отправился мимо Виолетты на кухню наливать воду в чайник. Не успел открыть кран, как услышал его слова, обращенные к ней:

– Доча, пойдем к нам с мамой, она очень просила.

Что ответила Виола, я не понял из-за шума струи воды, но когда включал чайник, в коридоре уже никого не было. На крючке для одежды висело и еще покачивалось мое огромное банное полотенце.