Порог

 

 

 

В субботу вечером, лежа в постели, в темноте, Алёша долго представлял себе часы со стрелками, застывшими на шести. Это был уже проверенный способ…

Ровно в шесть он и проснулся. Сквозь щель между занавесок видна алая полоска встающего из-за соседнего дома солнца.

Старший брат Колька спит на кровати у противоположной стены, простыня, которой укрывался (жарко), в ноги сбита. Лежит он ничком, лицо к стене отвернув, лопатки треугольно торчат, руки длинные и тонкие – левая вытянута вперёд вверх, правая свисает, на ногах видны золотистые волоски. Хочется пощекотать его пятки. Но Алёша пресёк это желание, натянул штаны, футболку и пошёл умываться.

В ванной на полочке над раковиной стоит отцовская туалетная вода "после бритья". Алёша взял флакон, поглядел на свет, сколько осталось, и отлил немного в раковину, закрутил обратно красивую "королевскую" пробку – мечту всякого игрока "в пробки". Простенькие "лисички" с тюбиков с зубной пастой и каким-то кремом давно скручены и даже многократно проиграны и отыграны… Влетело, конечно, от матери за эти пробки-"лисички"…

Родители уже в кухне, негромко переговариваются, пьют чай.

– Ты чего это вскочил в такую рань? – спросила мать.

– Мы с ребятами договорились – на карьеры, на рыбалку…

– И не спится в воскресенье-то… Да ведь не встанет никто…

– Червей-то накопали? – перебивая мать, спросил отец.

– Нет ещё.

– С вечера надо было… А я вот на дачу, дача у нас теперь будет.

– Да? А меня когда возьмёшь?

– Возьму, – неопределённо ответил отец.

– Пей, давай, чай-то, дачник. Да беги, если уж договорились…

 

Сережка Двойников жил в соседнем подъезде. Открыла его мать, в халате, сонная и с бигудями в голове.

– Здравствуйте… Мы с Серёжей договаривались… На рыбалку…

– Все нормальные люди спят в воскресенье, одному тебе, бедненькому, не спится, – нравоучительно и зло выговорила женщина и закрыла перед Алёшей дверь.

Он сглотнул обиду за "бедненького", перехватил удочку в другую руку и спустился по лестнице во двор. Хлопнула дверь соседнего подъезда, и Алёша увидел, что вышел отец, с лопатой и граблями, связанными вместе, с тощим рюкзаком на спине, пошёл со двора. Алёша не окликнул его, дождался, когда отец повернёт за угол, и лишь тогда вышел на улицу.

Мишка Зуев живёт в "бараке". Так все называют длинный двухэтажный бревенчатый, почерневший от старости и неухоженности, дом, застрявший с каких-то давних времён здесь между панельных "хрущёвок".

Крыльцо с подгнившими ступенями, длинный, пахнущий хлоркой коридор и двери, двери… В одну из них и постучал Алёша. Открыл Мишкин отец – волосы всклокочены, лицо опухшее, тельняшка с оттянутым воротом и синие длинные трусы.

– Дрыхнет. Иди, буди.

Комната узкая, тесная от мебели, разложенной на стульях и комоде одежды… Единственное окно в противоположной стене, и под ним Мишкина кровать. На диване у стены лежит женщина, Мишкина мать, одеяло до подбородка натянула и смотрит на Алёшу молча и равнодушно.

Алёша бы и не стал заходить, но уж если пришёл…

– Миха, Миха… – толкнул он приятеля, тот очумело распахнул глаза и тут же будто в прорубь нырнул, накрылся с головой одеялом и больше уж признаков жизни не подавал.

– Не встаёт? – с сочувствием спросил Мишкин отец. – Ну и пусть дрыхнет, всё на свете проспит. – Крутнул барашек настенного радио и оттуда вдруг запело дурацким голосом: "По утрам надев трусы, не забудьте про часы, не забудьте, не забудьте…"

Алёша вышел из комнаты, стараясь не дышать, быстро прошёл коридором и, вышагнув на улицу облегчённо, вздохнул.

Удочка была в руках, солнышко светило… И Алёша даже не расстроился от того, что друзья не встали, получалось – обманули. Один на карьеры пошёл.

 

За пятиэтажками теснились переулки с "говорящими" названиями: Узкий, Дальний, Кривой, Средний… Домишки тут совсем уж плохонькие – одноэтажные, на две семьи, по крыльцу с торцов. Огороды вокруг этих лачуг по весне почти полностью залиты водой из примыкающего к городу болота.

Алёша остановился у кучи битого кирпича, каких-то обломанных старых досок. Сдвигал те, что лежали на земле, и хватал червей, расползающихся, ускользающих в мокрую и уже тёплую почву. Много набрал, присыпал земелькой и придавил отогнутую крышку консервной банки. Дальше довольный побежал.

Переулок, и правда, был узкий. А навстречу шла лошадь (или конь – Алёша не знал), а за ней катилась телега, на телеге стояли большие алюминиевые бидоны и сидел старик-цыган – тёмный лицом, с крюкастым носом, с курчавой седой бородой, в чёрной кепке-шестиклинке. Сидел, свесив ноги в кожаных, собранных на голенищах в гармошку сапогах, курил, придерживая вожжи левой рукой, да, кажется, и подрёмывал.

Алёша опасливо прижался к серому дощатому забору…

– Э, мальчик, не надо бояться лошади, – обратился вдруг к нему старик. – Приходи к нам – покатаю! – И в улыбке сверкнули золотые зубы.

Запах кожи и навоза долго стоял в переулке…

Дома и заборы кончились, и сразу подступили густые ивовые и ольховые заросли в свежей листве, и дорога, сузившаяся до тропы, убегала в них, зовущая и таинственная…

Тут уже начинался для Алёши другой мир. Мир почти дикой природы, мир опасностей и приключений. И он уже не просто Алёша – он охотник, разведчик, индеец…

Старые, давно заброшенные торфоразработки – "карьеры". Длинные, подёрнутые ряской канавы. Местами они сливаются в небольшие озёрца. Берега их густо поросли берёзой, осиной, а кое-где и стелющейся, спутывающей ноги "карликовой" берёзой. Весной сюда прилетают стаи уток, зимой всё усеяно заячьими следами, летом и осенью полно ягод и грибов.

Алёша, впервые в этом году, пробирался к заветному озеру. Земля под ногами мягкая – торф. Алёша не просто идёт – крадется, ступая легко, чуть пригнувшись, ему кажется, что так должны ходить охотники и индейцы…

Что-то плюхнулось сбоку в карьере. Алёша оглянулся и увидел круглую голову над водой – ондатра…

Вот и озеро (скорее, большой пруд), берега бритвенной осокой поросли. Алёша осторожно пробрался к воде, раздвинул осоку. И зажмурился. Будто жидкое золото перед ним разлилось. По золотой глади неспешно плыли две утки.

Он прошёл ещё немного вдоль озера, выбрал место потвёрже, примял осоку и размотал леску…

Мокрый, чуть гниловатый запах, бесконечный щебет в кустах, свист разрезающих воздух утиных крыльев, блики солнца и облака на воде – всё наполнило его душу тихой радостью, и время перестало существовать…

 

Однако не клевало. Алёша уж и червей менял, и на другое место перебрался – нет, не клевало.

И есть захотелось. И вспомнилось, что сейчас-то уже все вышли во двор. И у него есть приличный запас для игры "в пробки", а для "пекаря" приготовлена новая палка…

Он заторопился домой, банку с червями оставил на берегу, удочку смотал и пошёл. Уже не думал, как бесшумно поставить ногу, как сторожко, по-охотничьи, раздвинуть ветви кустов. В припрыжку по тропке между карьерами бежал. В одном месте нужно было перейти на другую сторону канавы по стволу срубленной осины…

Алёша сразу по пояс окунулся, ушёл бы и с головой (карьеры, всем известно, "бездонные"), но ухватился за шаткий мостик, выбрался на берег. Кеды, штаны, футболка – насквозь, конечно, мокрые, да ещё в противной этой ряске. Теперь, пока не просохнет всё – лучше дома не появляться, хотя и потом, всё равно, от матери влетит…