Монета

Дежурство начиналось как обычно… Прошли с заведующим отделением больных, согласовали лечение, потолковали около «проблемного» больного и вернулись в ординаторскую, пить чай и обсуждать достоинства нового лодочного мотора, который невероятным везеньем достался заведующему от родственника. Беседа протекала гладко и уютно… несколько раз заглядывали медсестры, налил себе чашку чая и забрался в угол дивана санитар.

В реанимационном отделении поддерживался режим разумной демократии: в присутствии посторонних – жесткая субординация и пиетет, в их отсутствие – нормальное общение хорошо знакомых людей, в «акции» – суровейшие правила дисциплины и безоговорочного исполнения любого приказа ведущего врача. Команда начинает работать как часы, без ошибок и оговорок. Каждый знает свое место и свою работу. Каждый понимает, что делает. Потом, после того как больного «вытащили», когда улеглась адреналиновая «буря» можно и поогрызаться, порешать непонятое, похихикать над смешным… Но все это потом.

Беспомощные люди, опутанные датчиками, капельницами, катетерами, порой распятые на специальных устройствах, фиксирующих переломанные кости, иногда присоединенные к аппарату искусственного дыхания, иногда к устройству охлаждающему голову, накрытые кислородной палаткой или асептическими накидками… все время их пребывания в отделении находятся под непрерывным наблюдением персонала. Со временем вырабатывается целый комплекс бессознательных, рефлекторных действий, которые уже не осознаешь, но делаешь. Как «держать» периферическим зрением всю палату, как слышать «пиканье» всех мониторов и различать тревожную частоту от нормальной, как регистрировать все движения и помнить, что пациенты беспомощны. Отчаянно беспомощны. Потому даже солнечный зайчик, отразившийся от какой-то поверхности, и теперь раздражающий неподвижного человека, может быть серьезной угрозой его самочувствию. Знать и понимать смысл всех процедур и назначений. Знать динамику лекарств и биоритмов. Обладать «шестым» чувством, предугадывая порой кризисные состояния…

Интересно, но никто из персонала не воспринимает пациентов, как безмолвные объекты приложения своих профессиональных умений. Даже когда люди находятся в коме или состоянии глубокого медикаментозного сна медсестрички обращаются к ним по имени, разговаривают, что-то комментируют, даже шутят. Бывало, что выходя из этих состояний, люди вспоминали эти разговоры, эти шутки и были страшно благодарны, за то живое соучастие, за ту ниточку, которая соединяла их отчаянное одиночество и жизнь к которой они так стремились…

...По высоко поднятым бровям шефа, было понятно, что по телефону ему говорят что-то уж совсем неординарное, мало чем его уже можно было удивить.

– ...Все понятно, сан.авиацией везут, ну а потом куда? Что?! Обалдели совсем! Ладно, сейчас пошлю дежурную машину и наших ребят.

...Обвел взглядом притихшую ординаторскую…

– Петя, возьми кого-нибудь из сестричек, «чемодан» и топайте в приемный. Сейчас на стадион у 135-й школы вертолет сядет. Сан.авиация. Везут отравление угарным газом. Кома. Звоните вниз, пусть готовят барокамеру. Свежак, может и вытащим. Наш «интерн» в «черной» бане угорел. Наработался, блин… Две недели после института… Распределился в тьму-таракань… Эх, жизнь-капуста…

Завертелась привычная суета. Минут через тридцать привезли пациента. Парня 25 лет. Загрузили в барокамеру. Вместе с ним пошла медсестра. На случай «чего-нибудь»…

...У подобных пациентов шансов на выздоровление очень мало, все зависит от скорости, с которой оказывается первая помощь. «Угарный газ» крайне агрессивная субстанция, которая способна «отбирать» атомы кислорода у клеток крови, вызывая острейшее кислородное голодание коры головного мозга. Происходит торможение, а затем и гибель нейронов. Декортикация. Постепенно отказывают и другие центры в головном мозге. Человек превращается в «растение». Все решают минуты… Когда пострадавшего обнаруживают, то стараются его максимально «провентилировать» чистым кислородом, прикрыть «кору» специальными препаратами, не дать ей потерять уровень энергии в клетках, не дать «уснуть»… Одним из возможных средств лечения была и есть барокамера, куда, в специально подобранную «атмосферу» под высоким давлением, помещают больного, чтобы всеми доступными путями ввести в организм максимум кислорода, чтобы спасти кору головного мозга…

...Девчонки в отделении жалостливо ахали и, украдкой ловили слезинку, когда пациента подняли в отделение… На больничной кровати лежал античный бог… Редкой красоты человек. До слова, лепная мускулатура, совершенные пропорции, тонкие черты лица, короткие кудрявые волосы, полуоткрытые миндалевидные глаза, в которых теперь поселилась бездна…

В отделение реанимации вход посторонним строго воспрещен. Эта грозная табличка останавливала всех. Санитар из отделения имел право тормознуть и без дискуссий выставить и главного врача, если он зашел бы туда «просто так». А уж если нарвешься на старшую сестру отделения, то держись…! Клочки по закоулочкам!!! Дорогу забудешь надолго! Это было оправданное решение. Никто не должен был отвлекать персонал от главного дела. В самом деле, порой ситуацию решали секунды. …Поэтому, услышав бренчание звонка у дверей отделения и разглядев через полупрозрачное стекло двери фигуру без халата, Петр Сергеич, дежурный врач-реаниматолог, заранее нахмурился… «Кого принесло?»

– ...Извините, к вам сегодня привезли Аркашу… кх-х… Аркадия Всеволина, 25 лет… я бы хотел…

– ...Извините, но все справки о состоянии больных в справочном на первом этаже!

Высокий пожилой человек судорожно тискал в руках плащ. Услышав ответ, он вздрогнул как от удара и остановил взгляд где-то над плечом Петра Сергеича.

– ...Я понимаю… Я знаю… Я его отец, а мать… она там внизу… она, понимаете… я ей не разрешил… она не выдержит… Он жив??

– ...Жив. Получает интенсивное лечение. Состояние крайне тяжелое.

– ...Я слышал – он в коме… Могу ли я…

– ...В это отделение не пускают посетителей. Поймите, это для блага пациентов…

– …Да-да, конечно. Я понимаю! Я знаю. Простите меня…

У врача не поднималась рука закрыть дверь перед лицом растерзанного бедой человека.

– Скажите, доктор, может быть я могу что-то сделать?! Лекарства какие-то или еще что?!

– Спасибо, но ничего не нужно. Все, что ему сейчас требуется, у нас есть. Не волнуйтесь… и… вот вам телефон нашей ординаторской. Звоните. Сегодня дежурю я. Предупрежу персонал. Вам будут отвечать. Договорились?

– Да-да, конечно… спасибо большое! Я… простите, а как к вам обращаться?

– Петр Сергеич…

– Да, конечно… я буду звонить…

– Я должен идти. До свидания!

– Да-да… конечно! До свидания…

Доктор аккуратно закрыл дверь… Примерно через час, в ординаторскую заглянула медсестра.

– Сергеич!

Он оторвался от истории болезни, в которую педантично вносил данные о пациенте.

– Да?

– Сергеич… этот дядька… ну… отец Всеволина…

– …Что такое?!

– ...он до сих пор там стоит… перед дверью… Сергеич, ты скажи ему чего-нибудь… Жалко его! Ведь сам скоро завалится… Весь белый…

Что сказать отцу, который может пережить своего сына… как его утешить… чем?!… Перед распахнутой дверью стоял сгорбившийся старик. Всклокоченные седые волосы, невидящие, полные слез глаза, дрожащие руки…

– Бог ты мой!... Ну что ж вы так!!!... Мы же делаем все возможное! Кто знает… молодой организм… не так уж долго он был в этой чертовой бане, может и обойдется…

– ...Молодой человек… хороший ты мой… Не ври мне… Я ж знаю всё… у меня тридцать лет врачебного стажа…

«Вот дела!!!». Петр Сергеич уже не стал продолжать разговор. Шагнул в коридор и, подхватив мужчину под локоть, завел в отделение. Стоявшая рядом и слышавшая всё медсестра, без комментариев принесла халат и помогла надеть бахилы.

– Как вас зовут, коллега?

– Семен Львович…

– Вот что, Семен Львович, сначала в ординаторскую…

– …Вот чай, вот мед, вот «Корвалол». Пьем и только потом пойдем в палату. Иначе – не пущу. Все понятно?

По тому, как собрался, как привычно шевельнул плечами и, ткнув кулаки в карманы, «осадил» на себе халат гость, Петр окончательно убедился, что перед ним действительно врач…

… не дрогнув единой мышцей на лице, он выслушал вместе с доктором доклад дежурной сестры, бросил короткий взгляд на кардиомонитор и, не отрываясь, следил за действиями приглашенного невропатолога. Тот, тщательно проверяя все рефлексы, мрачнел лицом с каждой новой пробой. Налицо были симптомы грубого и глубокого поражения коры.

Вернулись в ординаторскую. Молча. Невропатолог сел у стола писать свое заключение. Петр и Семен Львович остались стоять у окна.

– Ваше мнение, доктор?

Невропатолог поднял глаза от записей и откашлялся:

– Хорошего мало. Симптомы видите сами. Завтра прикатим мобильную ЭЭГ и снимем пленку, но уже сейчас ясно – почти тотальная декортикация.

– Шансы?

– Если есть чудеса, то это единственный шанс. Он жив только потому, что сам по себе организм здоров и силен.

– Как долго ЭТО будет продолжаться?...

– Не берусь определить… это всегда индивидуально.

В ординаторской повисла тишина. На тумбочке шкворчал забытый чайник. На экране телевизора немо гримасничал журналист на фоне очередной ударной стройки…

– ...Знаете ЧТО страшнее всего, Петр Сергеевич?

– …?

– ….Знать… С подробностями… и поминутно…

– …постарайтесь «выключить» мозги… не знаю чем и как… иначе «сожжете» ресурс…

– …Да… конечно… Вы правы… еще жена… как ей сказать… она тоже врач…

– …да уж… будьте сильным, Семен Львович. Еще предстоит много чего пережить…

– …можно мне… на минутку… к Аркаше…

– Конечно…

…И было потом…

Одиннадцать суток войны с судьбой.

Невозможные судороги.

Шесть остановок и шесть самостоятельных запусков сердца.

Температурные скачки от 35 до 42 градусов в течении нескольких часов.

«Прыжки» артериального давления в невообразимых пределах.

Пять сеансов ГБО (барокамеры).

Госпитализация матери в кардиологическое отделение.

Консилиум профессуры.

Страшная мужская истерика отца.

Звонки со всего Союза (звонили друзья отца, друзья сына).

…на десятый день Семен Львович, который, с молчаливого согласия заведующего отделением, практически не покидал своего поста у сына, отлучился на несколько часов…

...в дверь ординаторской кто-то настойчиво постучал. «Народ» удивился. Свои – не стучат, чужие – не ходят! В открытой двери показался огромный (штук 40-50) букет роз! За ним – виноватое лицо доктора Всеволина.

– Коллеги! Простите меня! Не сердитесь! Это от всего сердца! Девочки! Золотые мои деточки, возьмите! Прошу вас! Не отказывайте, умоляю!!!.. Я все знаю! Я знаю, что ничего уже не сделать!.. что уже всё…Я просто… Я… спасибо вам, родные! За, то, что уже сделали невозможное…

...Букет подхватили. Ординаторскую заполнил тонкий аромат оранжерейных красавиц. В руках у доктора остался пакет, из которого он, торопясь и смущаясь, извлек необыкновенно красивую, непривычно дорогую, матовую бутылку французского коньяка. На дворе был 83-й год и такую роскошь можно было увидеть только в «залетных» глянцевых буржуйских журналах. Смущаясь еще больше, он поставил бутылку на поцарапанный стол и принялся высвобождать из пакета коробку конфет. Заведующий отделением встал, молча положил свои руки поверх суетно дрожащих рук Всеволина. Тот замер, опустив еще больше побелевшую за эти дни голову, и вдруг тоненько завыл сквозь стиснутые зубы. Так воет, наверное, смертельно раненый зверь, теряя жизнь, как нечто бесконечно дорогое…

...На следующий день, в четыре часа по полудни, Аркаша Всеволин ушел…