Хроника глобального бреда

 

 

Вроде и поспорили с Лешкой, но не поссорились же! Только польза от подобного состязания: в таких вот продуктивных спорах и рождается истина, известная всем как «золотая середина». Мыслитель, лишенный возможности полемизировать с подобным себе, легко впадает в самоуверенность, и его субъективные выводы кажутся ему тогда незыблемыми.

Хорьков неожиданно удивил ребят. Он казался им недалеким простачком, но в обсуждении случайной темы проявил свои лучшие способности: не имея серьезного образования, силой сметливого природного ума сумел построить в своей голове и связно изложить в беседе довольно гармоничную для его уровня мышления систему государства.

Конечно, наивность принципов, на которых он ее основывал, была очевидной, а свирепость нравственного настроя автора могла даже разрушить саму возможность объективного обсуждения, но Орлов был опытным спорщиком, поэтому ловко направлял развитие дискуссии в необходимое русло. На Лехины нападки он не обижался и лишний раз не перебивал, давая тому возможность высказаться, сам же внимательно слушал и вовремя задавал наводящие вопросы, позволяющие лучше прояснить излагаемое и для себя, и для самого «оратора».

Александр понимал, что максимализм присущ сознанию обывателя, простого человека из народа. Формула булгаковского Шарикова «взять все и поделить» легко доходчива и первой приходит на ум даже гению, лишь после уступая место тенденции развитого ума к более сложному, но лучше устраивающему разные стороны решению какой-либо насущной проблемы. Животный инстинкт «что тут думать, трясти надо!» вытесняется человеческим «а если все же подумать?»

Он, правда, не лишен паразитического настроения: вдруг само упадет? Но исторический опыт показывает, что решительные люди сплеча рубят некий узел животрепещущих проблем, оставляя потомкам их окровавленные куски с иллюзией найденного решения, а слабые преемники «меченосцев» долго еще разгребают и погребают эти останки, терпеливо добиваясь окончательного и действительного удовлетворения проблемных коллизий. Слава всегда достается великим, хотя отнюдь не они одни являются движущей силой в развитии человеческого сообщества – «серая мышка» не менее достойна памятника, чем Гордый Лев, только вот пьедесталы заранее предназначены блистающим. Мрамора не напасешься, если ставить памятники всяким там «мышкам»!..

Как бы ни старалось общество успокоить горячие головы и сердца, но истекающая из них жажда перемен все равно взметается пламенем борьбы; философия радикализма всегда останется привлекательной для многих людей, двигая их однако вовсе не в одном направлении. Один и в старости остается революционером, всегда готовым выхватить шашку наголо, другой же становится способен не разрушать бездумно, заводя самого себя в тупик, из которого нет выхода, а осмыслить назревшую необходимость и предложить продуктивную реформаторскую идею.

Орлов вспоминал, как сам в молодости был склонен к решительному и бескомпромиссному решению любых конфликтов. Та пора давным-давно ушла в прошлое, но искренние чувства вовсе не исчезли, а лишь умерились выдержкой: есть ощутимая разница между поведением одного и того же человека в юном и зрелом возрасте. Став старше, многое из прожитого хотелось бы конечно изменить, но увы, уже невозможно.

Большинство давнишних промахов не вызывает серьезной рефлексии: ну было, да и было… черт с ним! Только у каждого на душе есть такие, одному ему ведомые грехи, за которые самому себя простить трудно. Чаще всего в печальных событиях и не было настоящей вины, а гнетет то, что мог предотвратить несчастье, и не сделал этого.

 

Один такой эпизод на всю жизнь остался ноющей занозой в сердце Александра; это еще до того было, как с Валентиной они сошлись. После развода с первой женой, Еленой, шесть лет жил один. Работал на «скорой помощи», учился заочно на математическом факультете университета, много читал, бегал трусцой, подкачивал мышцы гантелями и эспандером. Сам вел нехитрое холостяцкое хозяйство, мог похвалиться чистотой и уютом в квартире, угостить гостей вкусным обедом собственного приготовления. В общем, не распустился, как часто бывает со многими разведенными мужиками. Те просто ничего не умеют!.. Ни стирать, ни гладить, ни готовить. Без конца будут по «столовкам» пробавляться, а то и вовсе всухомятку гастрит наживать, но пальцем не пошевелят, чтобы себя же побаловать лакомством.

Новые подруги довольно часто у него бывали, почему бы и нет? Но ни одна не «задевала» так, что захотелось бы вновь жениться. Уже и привык по-холостяцки жить, как вдруг случайно познакомили его с одной.

Понравилась… сразу! – уж до того была хороша собой. Высокая, вровень с ним, симпатичная, сероглазая, с длинными каштанового цвета волосами. Не худая, не «плоская» – то, что надо. И поразительно прямая и стройная: идет… залюбуешься! Тело и голова как влитые, не шелохнутся, лишь ноги движутся. Наглядеться не мог. Все удивлялся: за что счастье-то такое?

А душа у нее была – золото! Уж такая ласковая вся, да заботливая: и по дому ничего не упустит, и хозяину внимание уделит. Веселая, разговорчивая, в меру озорная. Поболтать с ней было одно удовольствие: умница просто! Скучная да квелая кому понравится?

Работящая, что важно... Даже на дом с предприятия работу брала – она металлические подносы расписывала на фабрике народных промыслов. Поставит дома поднос перед собой, и быстро-быстро так разными кисточками всякие узоры и цветы выписывает, только успевает краски менять. И такая красота получается – обомлеешь. Вот уж дал господь талант! Саша частенько садился рядом и смотрел, как она чудодействует. На фабрике за это немного платили, да неважно: для души же.

Она намного младше была. Александру признавалась, что неинтересно ей с ровесниками, уж слишком глупые они. Так часто бывает, что девчонок привлекают парни постарше, а то и «женатики».

К тому времени Орлов со «скорой» уже ушел и удачно занялся предпринимательством: возил контейнерами художественные материалы из Подольска, Москвы, Питера, а в своих городе и области распространял. Детские художественные школы и Школы искусств покупали, местные художники помногу брали. Привозил им краски, кисти, холст, картон, этюдники, мольберты; «карандашики» всякие: пастель, сангину, сепию, бистр – и еще многое другое.

Дела хорошо шли, денег хватало. Для нее старался: одевал «с иголочки», подарками баловал. Жили – душа в душу: ни разу не поругались. Уж так любили друг друга!.. Саша, бывало, лежит на диване, газету читает, а она ходит по квартире, домашними делами занимается и еще вполголоса какую-нибудь песенку «мурлычет». Вдруг неожиданно подбежит к нему, обнимет и шепчет:

– Милый… любимый, боюсь потерять тебя, – и нежно-нежно целует, по колючей щеке рукой гладит.

До самой старости так бы вот жить и радоваться жизни! Да только длилось это блаженство недолгие семь месяцев.

Однажды долго Жанна с работы не возвращалась, хоть обещала прийти пораньше и на ужин селедочки прикупить: рыбу очень любила, в любом виде. Вечером ее отец приехал:

– Умерла, – говорит, – Жанна. Не жди, не придет больше... в морге она сейчас – и сам заплакал.

Через три дня уже похоронили. Лишь потом узнал Александр, что вышло.

Ее с работы рано отпустили; уже домой шла, да на улице одноклассницу встретила. Та к подругам позвала, вот и пошли они вместе: время-то еще позволяло. Приходят, а там эти вонючки – «колются»! Давай и ее уговаривать, чтобы тоже попробовала. Ну, не удержалась она, «попробовала»: с первого же раза передозировка и внезапная смерть. Те свинюшки испугались, быстро выгребли у нее изрядные деньги из сумочки, сняли перстень и сережки из золота, а саму на улицу вынесли. Тогда только прохожие «скорую помощь» вызвали, да уж поздно было.

Долго «пытал» потом Орлов ее отца, чтобы узнать, где те сволоты живут. Не говорил он ни в какую, хоть и знал; так ответил:

– Ты молодой еще, тебе жить да жить. Я сам с ними разберусь.

Понимал, что добром его признание не обойдется, пожалел Сашку. А сам тоже вскоре умер – так вот это дело и повисло.

Два месяца Орлов тогда от водки «не разгибался»! Работу, учебу – все занятия свои забросил; ничего не делал, только пил. Пьет один и плачет… пьет и плачет... Напьется, забудется, спит тогда. Проснется – снова пьет и плачет. Похудел страшно, зарос весь. Наконец остановился: сколько ж горевать! В зеркало на себя поглядел, ужаснулся. Помылся, побрился, стал нормально есть. Быстро «подбил» все документы по бизнесу, собрал чужие долги, раздал свои и закрыл фирму.

Все… не для кого стало стараться! Ему самому деньги теперь уже ни к чему были, раз ничто не могло повториться. Упустил он свою судьбу… Не зря говорят, что счастье только раз в жизни бывает. Вот и в его жизни оно было: один раз семь месяцев счастья. Ясно понимал, что ни с одной другой так же хорошо уже никогда не будет. Да ладно, хоть было! Многим за целую жизнь даже такого малого счастья не досталось; вот кого на самом деле жаль.

Уж сколько талдычат: ни в коем случае не пробовать наркотики! Все знают все об этой гадости, и по-прежнему находятся несмышленыши, которые не могут устоять перед соблазном недолгого «кайфа». Зачем?! Ведь это даже не водка: одного раза бывает достаточно, чтобы умереть. А если раз, другой «повезло», то это не значит, что смерть можно обмануть. Обратного пути из наркозависимости практически нет, скорая смерть неизбежна. Максимум несколько лет, и подойдет твоя «очередь» на кладбище. Вот уж кайф! – в сырой могиле, где тебя черви жрут.

Это старику может быть все равно, ему пора. А молодому-то зачем? Жить же надо! Да мало, что сам умрешь – сколько людей еще обездолишь. Любимого человека, родителей… детей, если есть. Другим-то плевать на тебя, а им нет. Им останутся слезы и горькая память на весь остаток пустой уже без тебя жизни.

 

Александр сам не знал, за что не мог простить себя: не было его рядом с любимой в роковую минуту, не мог он удержать ее тогда от трагической ошибки. И ведь не раз говорили о наркоманах, она сама их так «костерила»!

Орлов тогда долго не рассусоливал, не дети малые. Предупредил без затей, заметив странный блеск в ее глазах:

– Ты там сама, смотри, не вздумай… Почувствую что – выгоню без жалости. Я знаю: наркомана никогда не «переделать».

Много позже вспоминал этот неясный блеск и не находил покоя от догадок.

Может, не в первый раз это было?.. Может, и раньше потихоньку «подкалывалась» да рассказать боялась? Потому и не устояла перед соблазнительной «затравкой», хотя в его сторону ни разу не подавала повода для подозрений. Даже намека не было, что могла быть заинтересована в этом отношении! Почему тогда говорила, что боится потерять его?.. Знала, что творится с ней? Ведь наркоман навсегда остается наркоманом, даже если остановится. Неужели правда, что-то было раньше?

Эта вот неясность и не давала покоя, вновь и вновь терзала душу. Неужто проглядел что-то? Почему всерьез не расспросил обо всем?.. Ведь помог бы! Как же мог – такое упустить?!

Что теперь можно было исправить?.. Ничего. Остались от былого вопросы без ответов, неразрешенная загадка и щемящая боль потери. А еще сознание того, что мог помочь и не помог – будто сам подтолкнул свою единственную к гибели.

 

Еще кое-что из прошлого тяготило...

Вот кто бы смог ответить – трудно ли убить? Возможны только два ответа: «да» и «нет» – оба неудовлетворительны.

Человека, кстати говоря, убить очень легко – даже глядя ему прямо в глаза. На фронте Орлов не раз убивал и нисколько не переживал за это. Ведь людей убивают за какую-то вину: солдат стреляет во врага, покусившегося на его страну; палач казнит преступника, нарушившего законы общежития; сумасшедший насильник режет жертву, обвиняя ее в собственных несчастьях. Человек всегда бывает в чем-то виновен, поскольку опорочен присущими ему грязными замыслами.

И только чистое, подобное ангелу животное невозможно обвинить ни в чем. Хотя бы и собаку, покусавшую неприятного ей человека по той причине, что он просто лишний в ее жизни. Или котенка, нагадившего под дверью потому, что туалетное место для него везде – он так живет по своей природе. Даже медведя, напавшего на грибника: не «шляйся», где не надо, не пугай бедного мишку! У животных свои законы и они не тождественны человеческим.

Вина – это чувство ответственности за грех. Понятие греха моральное и религиозное; оно изобретено человеком и сковывает его несвободой. Животное же свободно априори и не нуждается ни в морали, ни в религии, а потому не совершает грехов и безвинно всегда. Тот не знает, как трудно убить безвинное животное, кто этого не делал.

 

Когда Александр учился в институте, на каникулах часто бывал у отца, жившего в деревне. С его ружьем ходил на охоту, постреливал рябчиков и уток.

Однажды сбил птицу метким выстрелом, подбежал к ней… а рябчик-то живой! Пытается взлететь и не может – бегает вокруг по траве. Саша поймал его и рассмотрел рану: одна-единственная дробинка перебила крыло. Вполне возможно было забрать птицу домой и лечить, наложив шину. Но зачем?..

Долго сидел на пеньке, держа подранка в руках, и думал, чем можно ему помочь. Рябчик дрожал от страха и боли маленьким горячим тельцем, сердчишко его бешено колотилось под ладонью, а маленький желтый и блестящий глазик с красной каемкой как будто сверлил глаза Орлова, проникая своим взглядом глубоко ему внутрь.

Так и не смог ничего придумать... Потому что нечего было придумать.

Просто отпустить нельзя: все равно измучится и погибнет. Из жалости решил тогда убить.

Скрепя сердце, прошептал бедняге:

– Прости! – и скрутил пальцами шею. Рябчик затрепетал и обмяк.

Он долго умирал… минуты три, и все поглядывал на Сашу своим маленьким глазиком, надеясь возможно, что тот ослабит нажим. Наконец глаз его замутнел, зрачок замер и расширился: он перестал быть живым.

Александр сидел еще на пеньке, курил. Радость от поимки добычи давно испарилась – на душе лежал ком: как будто себя убил! Сравнение с Раскольниковым, который так же подумал, совершив убийство старухи, было неуместным. Встал, плюнул и пошел в деревню. Ружье забросил в чулан и на охоту больше не ходил – только на рыбалку.

…Рябчика того съели вместе с другими. Суп из них очень вкусный!

 

Потом много еще убивал: и поросят колол, и птицу рубил, и котят топил. А куда денешься – что, каждый раз соседа звать?.. Взрослым кошкам из той же жалости отрубал головы, когда видел у них симптомы сильного поражения стригучим лишаем; знал, что болезнь эта неизбежно приведет к смерти, сильно намучив сначала бедное животное в течение многих месяцев. Останки закапывал поглубже.

Когда научился излечивать лишай, по всему району собирал больных животных и оказывал помощь – как будто вину заглаживал перед уже убитыми им. Там лечение-то простое: сделать два укола вакцины и несколько раз смазать специальной мазью; потом обмыть теплой водой с мылом, и кошечка здорова! Лечил, да еще в добрые руки передавал.

Другой бы и связываться не стал: подумаешь, кошка! Как на дурака люди смотрели: взрослый мужик, и валандается с ними. А вот чувствовал, что обязан это делать. Ну кто еще им поможет?.. Ведь живые души: тоже солнышку радуются.

Научился даже котят на рынке раздавать – все не топить. Да еще непременно устраивал в частные дома к хорошим людям. В городской-то квартире кошке тюрьма, а в частном доме с лужайкой – экое приволье!

 

Ну что за вина, казалось бы, перед животными?.. Это ж не люди, а так себе… еще народятся.

– Да вот не «так себе»! – убеждал Орлов кого-то внутри себя. – Люди и сами обойдутся, а животным помогать надо. Это мы в их мир вторгаемся, а не они в наш; и вторгаемся совершенно бесчеловечно, забывая о том, что они наши «меньшие братья». А мы, выходит – старшие!.. Это мы о младших должны думать, раз мы люди. Стоит только перестать помнить об этом, и до дикости – один шаг. Кто тогда о нас позаботится?.. Где наши небесные братья? – Нетути! Даже общаться с нами не хотят… «болтаются», черт знает где.

Наивными конечно были эти мысли, почти детскими: скажи такое охотникам, да хоть просто окружающим – засмеют! А он не мог простить себе того давнего бессмысленного убийства: ведь мог и не убивать, если бы вообще на охоту не пошел. И не ходил больше – есть, что ли, нечего! Да и не в еде вовсе было дело. Просто понял тогда Александр, как хрупка жизнь… как хрупок весь мир вокруг.

Теперь, в пору глобальной катастрофы, это виделось особенно остро.