Черёмуховые холода

 

(короткие рассказы)

 

 

 

 

За долгую зиму снега вычистили небо до голубизны. Потому весной засветило солнце во всю силу, сгоняя снега, до испарины нагревая землю. Веселили небо невидимые жаворонки, заходились в посвистах и пощёлкиваниях скворцы на скворешнях, помогая себе петь трепетными крыльями, задирая головы навстречу солнышку. Повылезли из земли первоцветы. Наливались соками кисти черёмух. Вот-вот полыхнут белым черёмуховым огнём. Было тепло.

Владимир Сергеевич знал это обманное тепло, знал, что вот-вот навалятся черёмуховые холода, заморосят дожди на ветрах, а может и снег повалить, облепить и без того отяжелевшие от цвета ветви черёмух.

Он готовил землю. Сгребал с нее прошлогоднюю листву, выдёргивал корни капусты, сорняков. Намечал гряды, которые должен был срочно вскопать и посадить лук на зелень, посеять редис, укроп, петрушку. Всего понемножку.

Внук отговаривал его от этого дела:

– Ты, дед, особо-то не трепыхайся там. Тебе после инфаркта самое большее – это на пенёчке сидеть да жаворонков слушать. Я в субботу приеду, привезу мотоблок и за пару часов сделаю всё как надо. Не упирайся там.

«Внук, конечно, парень толковый, сделает всё, – раздумывал Владимир Сергеевич, – но не совсем так, как надо. Не по моему разумению. После его мотоблока надо ходить и ходить граблями по вспаханному, выравнивать да подравнивать. А он этого делать не станет, ему некогда. Не выровняешь вовремя – земля заклёкнет, сажай в неё тогда, в комкастую-то. Нет уж, вскапывать надо понемногу да засевать. А уж под овощи да картошку пусть сами разделывают землю».

 

Владимир Сергеевеч был ещё мужик в силе. Высокий. Крутоплечий. Крупная голова убелена сединой. И ему эти дачные шесть соток были бы нипочём. Да вот осенью прихватило сердчишко. Будто кол вбили в грудь. Полежал в больнице. Отпустило. Сказали:

– Боженька вас предупредил, повторного не ждите. Кончится плохо.

Владимир Сергеевич сначала поверил врачам, даже курить бросил, недели две выдерживал, пока в койке лежал. А стал вставать понемногу, и пошёл тайком от всех в туалет, курнёт раза два-три, оно враз легче станет. А из больницы выписали, домой пришёл и засомневался: да был ли он, инфаркт-то? Так, прижало маленько, а они уж ай да ай. Больше жена, сын и внук бегали. Как же, дед у них, видите ли, плохой, инфаркта добился. А с приходом весны Владимир Сергеевич и вовсе ожил, про себя повторял: «Ничего, мы ещё поблистаем чешуёй в мутной воде».

Он верил: дача, труд на земле в меру да в удовольствие отведут от него все хвори. А там начнётся рыбалка, а к осени грибы пойдут. Живи – не ленись. Какие-то там инфаркты...

 

По дороге шли две женщины. По голосам их Владимир Сергеевич определил: одна пожилая, другая молодая. А чьи такие – узнать не мог. Вроде бы в этом ряду дач с такими голосами женщин вовсе нет. Он почувствовал – женщины остановились. Молодая нетерпеливо сказала:

– Ба, ну пойдём же. Любопытная какая.

Владимир Сергеевеч увидел молодую, которая стояла на дороге: рослая, волосы чёрные падают на оба плеча, лицо открытое, чистое. Отметил про себя: породистая какая. И тут же услышал голос пожилой. Тихий голос. Неуверенный, проверяющий:

– Вован... Это ты никак, Вован.

Владимир Сергеевич, не откликнувшись, пошёл на голос к забору. Вован – это он, Владимир Сергеевеч. Но когда это было – Вован. Он уже давно забыл, как его называли в ранней юности. Именно – Вован. Подошёл к забору. Женщина смотрела на него из промежутка между двумя штакетинами. Сказала:

– А я только глянула на тебя и сразу поняла, что это ты, Вован. Это ничего, что я тебя так называю-то?

– Ничего, нормально, – в некоторой растерянности пожал плечами Владимир Сергеевич.

– Ба, ну, пойдём же, чего ты... – позвала молодая.

– Ты иди, иди, дочка, к бабки Райкиному дому. Ключик там, на крылечке, ты знаешь, где. Открывай. Можешь печку затапливать. Дрова там приготовлены. А мне поговорить надо с человеком.

Молодая пошла. А Владимир Сергеевич вдруг узнал женщину. В нём так и вскрикнуло всё: Валюха!

Но произнёс учтиво:

– Ты, Валентина?

– Я, Вован. Валюха. Какая я тебе Валентина. Ещё чего.

– Да Валюхой ты когда была, а теперь – Валентина. По отчеству-то, дай бог памяти, кажется, Ивановна.

– Ишь ведь чего помнит он. А я тебя не знаю по отчеству. Так всю жизнь и звала – Вован. Калитка открыта? Дай-ка погляжу на тебя хорошенько. В кои-то годы хоть поглядеть. Ты один?

– Один. Заходи.

«Надо же, Валюха. Старуха старухой. Усохла. Седые пряди из-под платка. А глаза всё те же, чёрно-смоляные, любопытные. Чего же это она скажет? Лет сколько прошло? Полвека. Вован я ей...»

 

Владимир Сергеевич шёл к калитке навстречу Валюхе.

Она вошла в калитку, поправила платок, глядела пристально на него.

– Вот, думала, не свидимся. Нет, бог дал свидеться. Как ты, Володь?

– Да как видишь. А ты как здесь оказалась?

– Можно сказать случайно. Сеструха моя, Раечка, приболела. Вот и попросила: пособите на даче-то. У неё там вон, за поворотом дачка-то. У озера. Ну, я внучку за бока, говорю: пойдём бабке Райке пособим. Куда ж теперь деваться. Ты Райку-то, чай, помнишь?

– Райку-то ту ещё помню молодую. А теперь встреться случайно, поди не узнаю.

– Ты и меня не узнал бы.

– И тебя мог не узнать.

– И не узнавал. А я за тобой все годы эти наблюдала. Слушала о тебе. Как скажут – директор фабрики, так знаю – это Вован мой. Не говорю никому, а знаю – ты это. Любила так тебя. Пожизненно. Куда ж денешься? И жену твою видела, и дочь с сыном. Всё ладно у тебя было. Всего да всего. А вот что приболел ты – сразу-то не узнала. Много позже люди сказали. Иду вот, увидела тебя и осмелела: дай, думаю, погляжу на него поближе. Хорош. Не изработался. Свежий. Ядрёный. Настоящий начальник.

 

– Много ты обо мне знаешь, – удивился Владимир Сергеевич, – давай-ка присядем на скамеечку. Или в дом пойдём? У меня натоплено. Тепло там. Угостимся чем бог послал.

– Нет, давай так вот, на солнышке посидим. Поглядим друг на друга. Небось, помнишь, как я к тебе бегала. Помнишь?

– А как же! Помню. Я тогда в институт не поступил, временно работал при столовой. Пирожки да мороженое на мотороллере развозил. А ты кассиром работала. Сестра твоя, Раиса, поваром там же работала.

– Помнишь, значит. Ты в сараюшке жил, на частной квартире, а я в общаге. Ко мне нельзя было, глаз много, вот я к тебе в сараюшку-то и бегала. И любила же тебя, ой, любила. Другого такого за всю жизнь больше не было.

– Да и ты мне мила была.

– Мила – может, да. Не любил ты меня, Вован. Играл ты со мной. Время проводил. При столовой работали. У нас с тобой на столе чего только не было. И вина вволю. Ты любил пображничать-то да поиграть со мной. А я-то, дура, вся тряской тряслась от одного взгляда твоего. Млела в твоих обниманиях. И домлелась. Ты в институт поступил, а я девку от тебя родила...

– Да ты что? – вскрикнул Владимир Сергеевич.

– А я что. Родила да и только. Обнимала да млела – тем всё и заканчивается. Из общаги меня попёрли, нельзя с ребёнком. В деревню уехала к своим. Там ютилась, как могла. Наташка-то подросла – я опять в город вместе с ней. На частную квартиру. На работу опять взяли в столовую. А девчонку в детский садик. Вскоре замуж вышла. За Сашу. Он при столовой тоже работал. Добрый мужик был. Хороший отец Наташке моей.

– Что ж ты мне ничего не сказала, не нашла меня?

– То и не сказала. Не хотела. А когда замуж вышла, то чего ж говорить, чего ж семью-то ломать?

– Подожди... Ты на меня такое обрушила, что сразу не переваришь, не продохнёшь.

– А ты и не переваривай, и не продыхай. Всё переварилось и продохнулось само собой. Мы все так при столовой и работали. У меня от Саши ещё двое детей. По прошлому году похоронила его. Мы неплохо жили. Раечка замуж так и не выходила, всё на нас да на нас. Бывало, летом и к морю отдыхать ездили. Все вместе. Одним словом, дружно жили.

– Ну, а дочь-то, Наталья-то как же?

– Наталья-то? Выучилась. Учительствовала. Муж тоже учителем был. А вот в июле будет пять лет, как похоронили их. Разбились на машине. Внучку-то видишь? Осталась от них. Так со мной и со мной теперь. В этом году институт заканчивает. Вся в тебя пошла. Что статью, что характером. Гляжу, гляжу на неё, а вижу тебя, того, двадцатилетнего. Вот, всё тебе сказала. Хотелось – и сказала. Не подумай чего, нам от тебя ничего не надо. У нас всего есть. Время вон как подвинулось. Скоро не будет нас. А правда-то – она пусть живёт на земле. Ей так положено. Дай-ка я тебя по голове-то поглажу. Тогда-то у тебя волос копной был. Как запущу пальцы, как лицом прижмусь, так и задохнусь в них, в волосах-то твоих. Грех один. А иначе не могла. Любила. Несказанно любила. Пойду я, а то девка-то заругает меня. Скажет: шатаешься, старая. Ну, и слава Богу. Состоялась встреча-свидание. Не думала, не гадала, а Бог дал вот свидеться. Ты меня не провожай. Сама дорогу знаю...

 

Валюха уходила легко, будто груз большой оставила на этой земле.

Владимир Сергеевич стоял, смотрел ей вслед. Он пока не мог решить – что дальше-то? Как быть-то ему? Не верилось в услышанное. Но внучка... Она была именно похожа на женщин из его, Владимира Сергеевича, рода.

Этим днём кончилось первое весеннее тепло. Утром земля побелела от выпавшего за ночь снега. Задождило. Начались черёмуховые холода.