Другая сторона

Погибшие цветы ожили снова –
От одного живого слова.

Посвящается всем влюбленным…

Вот она, явь, прошло всего-то ничего и я вместо уютного редакционного кабинета в оленеводческом совхозе.

Вместо привычных обедов, завтраков, ужинов и, конечно же, кофе, я питаюсь, Бог знает чем. Непривычно жирная уха из огромной нельмы, оленье молоко (я до недавнего времени не знала, что оленей можно доить), здесь нет даже чая, вместо него пьют чагу. Это такой нарост на коре березы, говорят, целебный, но на вкус редкая гадость, которая к тому же безнадежно портит зубы! На десерт – мороженная морошка. Но поскольку ее собирают не руками, а специальным совком, то мусора в ней всякого видимо-невидимо, вплоть до окурков. У здешней жителей довольно своеобразное понимание чистоты.

Хозяева чума, в котором я остановилась, например, одежду стирают дважды в год – весной и осенью. Меховую же чистят только снегом один раз в году. А уж убирают в чуме только по большим праздникам и памятным датам, потому босиком по полу ходить нельзя – можно запросто ногу проткнуть рыбной косточкой.

Пьют местные мужчины в свободное время самогонку, настоянную на рогах оленя. На вкус, как ни странно, настойка сладковатая, отдаленно напоминает дешевый ликер.

Я приехала сюда с водителем. Однако, хозяева чума Нина и Иван Шайдера не обратили особого внимания на тот факт, что водитель – мой подчиненный. Они тут же ему помогли снять дубленку, шапку, сапоги, накормили, напоили настойкой, повели в баню и предложили переночевать с соседкой. «Она, вишь, одна мается, а баба здоровая тридцать четыре года всего. Да ты не смотри, что у нее зубов нет. Это ейный мужик все выбил, счас он в тюрьме. Четыре года дали ему. Ее многие наши мужики хотели взять, дак жрет много. Чан ухи за один раз наворачивает, попробуй такую прокорми, она в стаде у соседа работает. Ну и мужики совхозные ходят к ней ночевать у кого жена беременная или месячные, будь они не ладные, случаются…» – так отрекомендовали гостю соседку Фаю.

Мне же налили пол-литровую кружку настойки, чем-то напоминающую бидон, отломали кусок, рука не поднимается писать: пирога. Скорее, это очень своеобразный хлеб из манной крупы, показали место за печкой на шкурах, вот, собственно, и все гостеприимство. Здесь я просто баба – и все!

Но меня к этому в районной администрации немного подготовили, я взяла с собой постельное белье, влажные салфетки, запасные носки и еще много чего, выдающего во мне цивилизованного человека, бросила сумки на шкуры и ушла в стадо. Сейчас здесь происходит самое интересное – оленихи дают приплод, а потому за ними нужен глаз да глаз.

Олени и в самом деле благородные животные, молча жуют сено, фыркают. Подходят ко мне, обнюхивают и медленно уходят. У самцов чешется голова, скоро, совсем скоро надо сбрасывать пышные рога, так напоминающие корону, вот они и медленно раскачивают головами направо-налево, направо-налево.

Вдруг между бурыми спинами животных я замечаю склоненную фигуру Ивана Шайдеры. Неужто доит? Подхожу и глазам не верю: он обеими руками массирует гениталии недавно родившей оленихи. «Иван – удивленно спрашиваю я – что это вы такое делаете?».

Ответ потрясает мое богатое воображение. «Вишь, она недавно окотилась двойней, а потому маленько болеет. Вся воспалена, ну я и массаж маленько делаю, чтобы у нее оргазма случилась. Когда после родов будь-то баба, олениха или какая другая скотина оргазму получит – она выздоровеет быстрее…» Я оглядела еще нескольких животных и спрашиваю: «А вы что всем массаж делаете?». Оказывается, Иван массаж не делает меченым животным. Меченые – это те, которых заприметили волки, выли на них или даже нападали.

Поскольку подробный ответ Шайдеры на этот вопрос состоял исключительно из отборного мата, то я попробую перевести на русский. Значит, так: больные или слабые животные излучают какую-то особенную энергию, которую хорошо чувствуют хищники, а потому стараются на них нападать. Даже если оленя вылечить, волк все равно это почувствует. Вывод – лечить бесполезно, его надо на мясо пустить или в жертву принести.

В конце дня с одним меченым животным так и случилось. Бедро аккуратно зажарили на вертеле, разлили по кружкам-бидонам настойку, и первое, что сказал хозяин после тоста за знакомство: «Я тебя, журналистка, так зауважал, так зауважал, что дарю тебе оленьи яйца!».

Через пару дней я узнала, что если я оленьи семенники сварю и съем – отбоя от мужчин не будет, а если засушу и буду носить их на груди вместо брошки – смогу родить много здоровых детишек. Но в тот момент я была потрясена и незаметно бросила их в печку. И вдруг посреди пиршества погас свет. (Я забыла сказать, что в чуме есть электричество, но, как и почти везде в России, его периодически отключают). Хозяин ничуть не растерялся и, привычно матерясь, потащил жену в угол заниматься любовью.

Примечательно, но это происходило при детях, самому старшему из которых двенадцать лет, младшему семь. Все комментарии типа: «подними юбку, чо, оглохла», «ноги ширее сделай», «морду не отворачивай, целоваться хочу» – слышали все. Я, глядя на пламя в печи, старалась детей развлечь, рассказывая им сказки. Потом включила миниатюрный фонарик, попрыскала на шкуры антимикробным дезодорантом, застелила постель и легла спать.

Утром меня разбудил водитель. Нам сегодня нужно ехать к слепому предсказателю, который живет близ большого и глубокого озера, название которого в переводе на русский язык выглядит так: «Вечно клокочущее сердце лесного духа».

Предсказатель живет в полном одиночестве, говорят, будто он вхож в другие миры, видит даже далекое прошлое и будущее, и никогда не прикасался к женщине. В качестве дара ему я хотела преподнести бутылку дорогого коньяка, однако, хозяева меня клятвенно заверили, что он не пьет.

И тогда я, глядя на содержимое своей сумки, предложила лук и чеснок. «Вот энто будет в самый раз».

Зелень в этих краях дефицит, особенно в зимнее время года. Ехать нам предстояло до соседского чума на снегоходе «Буран», оттуда – на первоклассных домашних оленях рода Тэтто. Я забралась на снегоход, вслед за водителем, схватилась за карманы его дубленки – и мы поехали.

Поначалу езда мне нравилась. Но, когда начали переезжать Обь, и, под снегоходом был слышан небольшой треск, вспомнила, что на календаре пятое апреля, стало не по себе. В соседском чуме нас встретили точно так, как и в предыдущем. Водителя накормили-напоили, предложили женщину, правда на этот раз постарше, кажется, лет пятидесяти и тоже беззубую. А я с хозяином чума на санях отправилась к предсказателю. Внезапно поднялся сильный буран, мы остановились, хозяин достал большой кусок брезента и закрыл им нас и оленей.

Я стояла под брезентом в обнимку со старым белым оленем, слушала, как бьется его сердце, и одно время мне показалось, что наши сердца стучат в унисон. Время медленно текло, я задремала, и возникло такое чувство, будто я всю жизнь вот так, стою с белым оленем, и нет ничего лучше этого тепла. А над нами, над брезентом, над всей Землей, бушует сердитая вьюга и злится ветер, но здесь под снегом только от одного дыхания и биения сердец тепло и уютно, хозяин тихонько на санях дремал, другой олень что-то жевал, притих в санях у хозяйских ног и Шарик, который эту упряжку сопровождает повсюду. Так мы прождали около двух часов, а когда все стихло, откопались из-под снега и снова отправились в путь.

Слепой Вануйто нас ждал. Ночью ему было видение, что к нему едет молодая смелая женщина, которая хорошо знает грамоту и прославит народ ханты. И, когда я слезла с саней, и неуверенно постучала в дверь, мне тут же ее открыли. Поразительно, но Вануйто никогда не видел мир, а так описал мою внешность, как будто внимательно осмотрел меня обнаженную в освещенной комнате. Чувствуя во мне скептическую насмешку, он стал рассказывать о разных событиях в моей жизни, а также о родинках в интимных местах.

Когда я поняла, что он вполне может быть предсказатель, Вануйто стал отвечать на вопросы, которые еле-еле успевали рождаться в моей голове, времени озвучить их, у меня попросту не было. Потрясло собственное будущее со всеми его подробностями.

Но тут я припомнила одну интересную деталь.

Лет десять назад я, будучи студенткой, проходила практику в морге и обратила внимание, что у многих молодых трупов на ладонях длинные линии жизни. Если им верить, то эти люди должны прожить в среднем лет шестьдесят-семьдесят, но в то же время смерть их застигала совсем молодыми, когда им едва минуло за двадцать…

Тогда я решила узнать причины их скоропостижного ухода. Бывает, думала я, человек случайно трагически погибает и тогда, понятное дело, линия жизни не при чем. Однако, и тут меня ждало полное разочарование. Смерти у интересующих меня людей были совершенно разные, начиная от воспаления легких заканчивая действительно несчастными случаями.

Вануйто почему-то заметил, что рассказал далеко не все. Сюрпризы как приятные так и не очень будут встречаться на моем жизненном пути постоянно. И напоследок дал удивительный совет, который я так и не поняла, он сказал: «Никогда не меняй цвет своего лица. Ни пудрой, ни маской, ни красящим кремом – не надо заграждать путь солнечному свету, под пудрой заводятся нечистые духи, которые потом рождают такие же нечистые мысли».

Прошло совсем немного времени, а я почувствовала: все, не могу больше здесь находится, надо на волю, на улицу. Почему-то запомнился довольно оригинальный чайник в доме предсказателя, мне он напомнил средневековый графин, моему спутнику оленью упряжку.

Обратно доехали мы очень быстро, водитель также быстро довез меня на снегоходе. Порадовало то, что треск на Оби не был слышен, видимо, ближе к вечеру, поднялся мороз и заново сковал лед.

В чуме пахло кошками, оказывается, моими влажными салфетками хозяйские дети решили вытирать животных. Логика простая: раз журналистке можно, значит и кошкам тоже, а из моего белья сделали уютные шторы. «Так будет лучше – сказала хозяйка – неужели на белом можно спать?».

Признаюсь, за все мое путешествие я пила непривычно много спиртного, потому что боялась чем-нибудь заразиться. Чум Шайдеры мне порекомендовали лишь потому, что хозяин никогда не болел «дурными» болезнями и его семья, собственно, тоже.

Получается, они аккуратные, в отличие от некоторых ханты. К концу второго дня у меня появилось любимое блюдо – свежая строганина. А пресное оленье мясо, даже с острыми приправами, есть не могла.

На третий день я понемногу стала привыкать, а главное – ко мне привыкли животные и стали доверять хозяева.

Иван даже сообщил, где они деньги прячут – в тазике под потолком возле дымохода. Достал, показал мне мятые тысячи, пятисотки. «Тыщ семьдесят здесь будет, точно не знаю». Я сказала, что лучше деньги хранить в банке, на что получила следующий ответ: «Дак за ними же потом надо ехать в город, в очереди в теплой сберкассе стоять, писать бумажки разные!».

К вечеру третьего дня к нам пожаловал сосед и… сделал мне предложение, его аргументы были изумительны: «У меня два стада. Еще закопанных собольих шкур около сотни. Они хоть три года пролежат им ничего не будет. В банке у меня триста пятьдесят тысяч и пятьдесят восемь в чуме. Серьги тебе куплю, бусы, шубу справлю, айда, журналистка, ко мне жить».

Видя мое состояние, немолодой оленевод пошел на хитрость: «Я тебе компьютер куплю, интернет проведу прямо к своему чуму. Вон у Щукановых есть интернет и телефон у них есть. Этот… серокс тебе куплю, хочь прям в доме книжки пиши, никто не помешает. Ты хозяйка, как скажешь, так и будет. А вечерами будем вместе чай пить, разговаривать».

Проводив любвеобильного соседа, я поняла – надо собираться обратно. Утром мы с водителем попрощались с гостеприимными хозяевами, сели в «уазик» и, когда наша машина уже было тронулась, подошла хозяйка и попросила у водителя одеколон. «Ты дай мне его, если не жалко, он так вкусно цветками какими-то пахнет, я сроду такой не пила».

Когда мы въехали во вполне цивилизованный райцентр, дорогу нам перебежала огненно-рыжая лиса, водитель сказал, что у ханты это считается доброй приметой. «В каком смысле»– спросила я. «В том смысле, что мы сюда еще раз вернемся»…