Житие грешника

Очень странно было то, что я прочел. За три года работы в пункте приема макулатуры ничего подобного мне не приходилось находить. Встречались дневники Оль, Маш, Даш, украшенные трогательными идиотскими рисунками, какие обычно рисуют юные школьницы. Бесконечное количество тетрадок с признаниями в любви Леше, Сереже, Пете, тщательно переписанные тексты кастратских исполнителей, поющих про лошадей, голубей, изгибы гитар и прочий бред, были здесь и просто стихи поэтов, в основном любовная лирика, кухонные рецепты и всякая чушь подобного типа. Правда, иногда встречалось народное творчество очень даже интересное, такое я не пропускал мимо, вырывал листок и складывал в папку.

Почему-то все поэты любят осень, что-то есть в этом времени года. Что-то магическое, притягательное, словами здесь вряд ли можно объяснить, это нужно почувствовать, некая вибрация души, какая-то дикая душевная боль, не понятно чем вызванная, быть может увяданием природы, ее смертью. Мне не нравятся задушевные стихи, все эти плаксивые излияния, типа, "душа ревет, вся истекает кровью, любимая моя, где ты, ну позвони мне хоть сегодня, а то конец придет мене", ну и в таком духе. Но одно стихотворение мне все же запало в душу, не знаю, кто автор, как оно называется, да, в сущности, это и неважно. Пусть оно написано слегка коряво, не профессионально и кто-то назовет графоманством, все это ерунда, главное то, что оно как-то очень совпало с тем настроением, которое у меня было тогда, когда я его впервые прочитал.

Лишь плакать осенью унылой,
Что больше, что?
Пожалуй, все.
Любовь давно осиротела,
Быть может, лучше без нее.
Не стоит мучаться ночами,
Сквозную рану бередя.
Любовь давно сопрела в яме
И с нею вместе умер я.
Что толку в жизни одинокой,
Летящей словно лист,
И память тянет тяжким грузом
На землю опуститься вниз.
Под сапоги и смех прохожих,
Под равнодушную метлу,
Которой утром пьяный дворник
Сметет в канаву жизнь твою.

Вот так сидел я и думал, что толку в жизни одинокой? Живешь, живешь, для чего, ради чего? А после некий дворник сметет тебя и все, что жил, что не жил. Стоит ли о том вообще задумываться, в таком случае, коли толку в этом ну никакого нет. Живешь – и живи себе тихонько, решил я и напился в драбаган. Ничего хорошего от этих стихов и подобных рассказов, романов, нет, одно только расстройство, дурные мысли, плохое настроение, ангедония, одним словом. Но что мне оставалось делать, коли я работал на таком месте, коли так меня приучили, что духовный голод в нутре моем ощущается сильнее нежели физический.

Я все читал, на чем останавливался мой скучающий взор. Вся моя жизнь из того и состояла – пил и читал, читал и пил. Но с тех пор, как мне в руки попала эта рукопись, жизнь моя, некоторым образом, переменилась, словно бы я обрел то, чего так долго искал, а именно некий смысл своего вялотекущего существования. У меня был прочный фундамент цельного, прекрасного произведения, оставалось бросить пить, перестать читать, так как все эти занятия отнимают слишком много времени и сил, и приступить к строительству романа, возводя кирпичик за кирпичиком дивное здание. И я окунулся в это строительство с головой, даже не подумав о том, что вместо дивного здания может получиться не менее дивный лабиринт, из которого мне уже никогда не удастся выбраться.

Вообще эта ситуация чем-то напоминает мне нашу великую русскую культуру. Нет, я совсем не хочу сказать, что наша культура, несомненно, одна из богатейших культур мира, создавалась и продолжает существовать благодаря плагиату, примитивному заимствованию, боже упаси. Однако же древняя, безусловно, самобытная Русь-матушка стоит на византийском крестово-купольном сооружении, алфавит опять же, однако надо отметить, что древняя Русь – это вам не Византия, а богатейшая, самобытная культура, и если фундамент у нее крестово-купольный, то все остальное, извините, наше, русское. Феофан Грек, тут очень темно, почему грек, откуда Грек, вряд ли нам суждено это узнать, даже если господа ученые сообщат нам, где и в каком году родился, а прозвище получил, потому как писал навроде греческих богомазов. Оставим его и обратим свой пылкий взгляд на Рублева – это вам уже не грек, это Русь с его Троицы смотрит на нас своим чистым, полным любви и умиротворенности взглядом. Здесь нет ничего византийского, греческого, здесь только русское, в этом еврейско-библейском сюжете. Он наплевал на каноны и выбросил прочь и коров, и Сару, и ее благоверного, и оставил только то, что должно помещаться в душе истинно русского человека. Квинтэссенция религиозности, жертвенность и некий мистицизм, молитва писанная красками. Это у них там перспектива, потому что они смотрят на картину, а у Рублева икона, и она смотрит на тебя, да не просто смотрит, а именно входит в твою мятежную душу, в каждую клетку твоего организма. Не будем трогать ни Петра с его реформами, ни Екатерину с классицизмом и нарышкинским барокко, оставим все это в покое.

Перенесемся в век двадцатый, точнее, в его начало. И что мы там увидим? Воодушевленные новыми открытиями европейских художников, наши сограждане начинают, и это ни для кого не секрет, подражать им, но уже через несколько лет у нас появляется нечто неведомое западу, а именно, беспредметная живопись – Кандинский, Малевич и прочие художники, которые выстроили свои небоскребы в культурном пространстве, хотя фундамент там, как ни крути, иностранный. Начало 20-го века в искусстве ряда европейских стран отмечены явлениями, хотя и очень различными, но имеющими черты общей направленности. Нельзя не увидеть почти повсеместно отхода от реалистического предшествующего искусства. Эти появившиеся течения и направления в искусстве принято называть авангардными. "Как и в других западных странах, зарождение революционного искусства в России происходит в 1910 – 1915-е годы, и оно подвергается испытанием всех эстетических "измов": символизма, экспрессионизма, футуризма, кубизма, дадаизма, конструктивизма, неоклассицизма, сюрреализма, добавим к этому еще и спиритизм и популизм; и все же русский авангард отличается своей особенностью и аутентичностью". (Жан-Пьер Арманго в статье "К вопросу о сюрреализме в русской авангардной музыке").

Сравнивая некоторые стабильные черты живописи мастеров "Бубнового валета" периода первых трех выставок с живописью художников Франции, которых "валеты" считали союзниками, можно увидеть их сходство, но можно увидеть и различие (достаточно просто сопоставить шедевры – к примеру, "Красную Эйфилеву башню" Робера Делоне (1910) и "Василия Блаженного" Аристарха Лентулова (1913), натюрморты Анри Матисса и натюрморты Гончаровой, Куприна, Лентулова, Фалька, Машкова начала 1910-х годов – сходство очевидно, но оно и не скрывалась). Дерен, Леже, Матисс, Ван Доген, Вламник, Пикассо не случайно были участниками выставок, организуемых "валетами", это были соратники.

Но были и сугубо местные черты. Можно сказать, что возникающие в европейских столицах синхронно тенденции обретали на почве России не только индивидуально авторскую окраску (что естественно), но и тон, указывающий на состояние и специфический характер интересов российского общества.

"Проблема поисков собственного стиля внутри дихотомного поля уже открытых, "чужих" пластических систем, встает перед Малевичем около 1913 г., когда он окажется в ситуации перед кубизмом Пикассо и футуризмом. Стремительная эволюция, в которой роль катализатора сыграла "чуждая" дихотомия, привела художника к проектам декораций "Победы над солнцем" и супрематизму.

В связи с Ларионовым, в творчестве которого воплотились, быть может, лучшие достижения раннего этапа русского авангарда, возникает еще одна проблема истоков новейшего европейского искусства, связанная с живописью Анри Руссо и ее стимулированием развития кубизма у Пикассо. Ларионов, первый создатель вместе с Гончаровой неопривитимизма в русском искусстве, не мог оказаться в прямую незатронутым этим открытием европейского авангарда, тем более, что одним из страстных поклонников искусства Руссо был старший друг и вдохновитель Ларионова – Василий Кандинский". (М.А. Бессонова. Статья "Постимпрессионизм, фовизм, кубизм и русский авангард – эффект синхронного прочтения текста". Русский авангард 1910 – 1920-х годов в европейском контексте. – М.: Наука, 2000. 41 с.)

У русского и европейского авангарда в начале века был один путь, одна логика развития; в общем можно сказать, что и итоги были очень похожими. Незначительные хронологические сдвиги в истории открытий, когда пальма первенства переходила из рук в руки, не столь уж существенны. Однако за короткий промежуток времени русские авангардисты в развитии превосходят своих европейских коллег.

"Русский авангард в силу ряда причин оказался "впереди планеты всей". Его лидеры – Кандинский, Малевич и Татлин – решительно "отреклись от старого мира" изобразительности, на что так и не решились еще тогда европейские художники. Главными факторами влияния здесь были: декоративность русского народного и средневекового искусства, присущий всей русской культуре дух народного и романтического утопизма, мощная учительно-проповедническая тенденция русского искусства и литературы". – (Петров-Стромский В.Ф. Тысяча лет русского искусства: история, эстетика, культурология. – М.: Терра, 1999

Русская почва благодатна для взращивания, кидайте свои плоды и они взойдут с такой быстротой и в таком качестве, что вы усомнитесь в том, что из чахлых семян может вырасти здоровая, плодоносящая культура, способная тенью своих ветвистых побегов затмить чьи угодно синтетические клены и изгнившие дубы. Быть может, это я все к тому, чтобы хоть как-то оправдать себя, избавиться от этого давящего груза с незатейливым названием – плагиат, быть может, то, что попало мне в руки в моей интерпретации станет чем-то вроде искусства и займет свое место, где ему положено занять. А по большому счету, кроме апатии и уныния, сопровождающих меня по этой светлой дороге бытия, ничего и нет, и в свете этого заявления я вполне откровенно могу сказать, что мне, собственно, не важно, займет оно место в сортире или где еще. Так или иначе, я взялся за эту работу. И вот что меня подвигло.

Возвращаясь после работы домой, я был подвержен какому-то странному чувству, чьи-то чужие мысли, словно отвратительные рыжие муравьи, роились в моей голове. Даже, скорее, это были не мысли, а нечто большее, словно бы я сам видел и переживал все то, что и стало реальным концом этой драмы.

Я был веснушчатым школьником, с простым и незатейливым именем – Петр. В нашей школе проходил плановый сбор макулатуры, под лозунгом "Даешь стране бумагу", и мы, как истинные патриоты своего класса, решили не ударить в грязь лицом и отправились в близлежащие дома за вожделенными бумажками. Два раза нас с приятелями обматерили, в одной квартире приняли более чем радушно и выдали каждому по стопке газет, даже предлагали попить чайку, но мы любезно отказались. В других квартирах попросту никого не было, либо не открывали дверь. Вскоре моим приятелям опостылело это неблагодарное занятие и они решили ретироваться, что, собственно говоря, и сделали. Я не собирался сдаваться просто так без боя и решил, что пока не заполучу хотя бы клочок бумажки, домой не пойду. Поднявшись на пятый этаж, я позвонил в одну из квартир. Женщина, открывшая дверь, жутко напугала меня. Ее лицо было исковеркано ужасной гримасой, большие навыкате глаза сверкали, излучая могильный холод, вздувшиеся на горле вены проступали из-под кожи безобразными переплетениями. Из одежды на ней были надеты лишь мужские семейные трусы, по покрою напоминавшие шорты.

– Тебе чего? – могильным холодом застряло во мне, повергая в ужас.

– Ма-ку-ла-ту-ру, – пробурчал мой окаменевший рот.

Ответ последовал не сразу. Она впилась в меня своими безумными глазами, словно сверлом проделывая в моем мозгу дырку. За это время я успел повзрослеть, постареть, умереть, родиться вновь, пойти в школу, доучиться до седьмого класса, прежде чем она сказала:

– Подожди здесь, – и скрылась, закрыв за собой дверь.

Я уже был готов убежать, но не смог, стоял словно заколдованный, пытаясь побороть переполняющий душу ужас неизвестности. Дверь приоткрылась, в проем высунулась рука со стопкой белых исписанных листов. Кому принадлежала эта рука и чьи это были бумаги, мне было уже глубоко наплевать. В этот момент меня окликнули ребята.

– Петька, ты где?

И этот крик, словно удар, вывел меня из этого жуткого состояния оцепенения.

Столб, в который я врезался на полном ходу, в свою очередь, вывел меня из состояния транса. Ничего подобного за свою жизнь мне не приходилось переживать. Я никогда не страдал галлюцинациями, не видел вещих снов и не обладал даром ясновидения, но что-то подсказывало мне, что эта история закончилась именно так.

Придя домой, закрывшись в снимаемой мной у одной вредной старухи комнате, я занялся лишь одним занятием, сел записывать увиденный, как мне казалось, реальный, глюк. Однако оказалось все не совсем так, или же совсем не так, в общем, об этом после. А тогда, весь вечер и всю ночь я строчил строчку за строчкой, лист за листом, словно как помешанный, и уже под утро уснул прямо за столом на своих исписанных листах бумаги.

Жизнь потихонечку шла своим чередом, я ходил на работу, также почитывал макулатурку, попивал пиво и не только, и ко всему прочему строил, строил свой лабиринт, выдумывая различные витиеватые ходы, комнаты, закоулки, переулки, тупики. Я долго размышлял и старался представить себе Еву, Ника, как они выглядели, какова в реальности была жизнь этих персонажей и что с ними сталось в дальнейшем. Найденная рукопись поставила много вопросов, ответы на которые я, по всей видимости, должен был искать в своей голове.

Не знаю, сколько прошло с тех пор времени, как я прочел этот недописанный роман и принялся создавать на его основе свой, только вдруг случилось нечто, не поддающееся логическому объяснению, что-то из области мистики, хотя, вполне возможно, это было всего лишь простое совпадение. Дело в том, что, как обычно, почитывая на работе сданные в утиль журналы, я наткнулся на рассказ, который сразу же привлек мое внимание. Это был рассказ, слепленный из моей рукописи. Кто написал его? Тот, кто является подлинным автором моего экземпляра, или же кто-то другой? На этот и массу других вопросов мне мог ответить только тот, кто является автором этого рассказа. Но вдруг мою голову посетила мерзкая мыслишка: а что, если этот кто-то – один из моих клонов, проще выражаясь, такой же автор, как и я, и ко всему этому делу имеет отношение постольку поскольку, ему так же, как и мне, попала эта рукопись случайно, но немного раньше. Ведь и я практически был готов пойти с моей интерпретацией событий в редакцию какого-нибудь журнала или издательства. Но то, что было написано в этом рассказе, несколько не соответствовало моей версии увиденного наяву. Как бы там ни было, я твердо решил найти человека, написавшего этот опус.