Осенний апокалипсис

Все о чем он мечтал, было внесено в список, своего рода челобитная начальнику ЖКУ, господину, царю, богу. Пунктом 1-м значилась нормальная железная лопата для уборки снега. Затем шла метла и рукавицы. Скромности его не было предела, она ни куда не стремилась и ни на что не претендовала. Он был дворником. Дворник – это не профессия – это жизненная предрасположенность, кармическое воздаяние на пути к постижению неопределенности, и это его вполне устраивало. Он был некой безликой буквой N, изредка изменяющейся до состояния M в минуты беззаботного непостоянства. Но никто этого не замечал. От всех его отделяла драненькая телогрейка, радужный цвет обреченности прищуренных глаз, да трудовые мозоли на ладонях. Он жил уборкой своей территории, зимой отчищая ее от снега, осенью от листьев, а летом от бумаг, бутылок и пьяных бесполых личностей. Все это осуществлялось благодаря довлеющему чуткому руководству все поглощающей N, но только дворнику удавалось сбросить с себя ватные оковы телогрейки, как тут же к его букве прирастала еще одна нога, и он становился неким загадочным М, и эта его река протекала куда как не гладко. Она не была похожа на стоячее озеро N, это была стихия безрассудства, безудержности, порочной страсти и греха. Но всякий раз, переоблачаясь в N, он бросал себя в лапы средневековой инквизиции, где подвергался зверским, чудовищным пыткам. Каждый его вдох, выдох, поворот головы, движение языка все было пропитано вязким маслом греха, который тысячей игл впивался в страдающий мозг дворника, на котором свинцовым проклятьем чернела, словно зияющая рана, мрачная литера М. В завершении, изгоняя беса М из недр оскверненной души, дворник подвергал себя аутодафе. В религиозном пламени огня он очищал свою душу, сжигая этого ненавистного сателлита, этого дьявольского вампира, эту порочную ногу с копытом вместо ступни, которая лишь уродовала его непогрешимую и добродетельную букву N.

– Велико ли дело рук твоих, непризнанный гений полночных тротуаров, – спросил его однажды некий скользкий господин неизвестной наружности. На что N кротко отвечал ему:

– Тружусь, бог даст, к часам 11-ти управлюсь.

– Ну что же, похвально – сказал незнакомец – а как не даст, так что же тогда делать станешь, на что отважишься.

– На все воля божья – не мудрствуя лукаво в простоте своей, ответствовал ему дворник.

– А что, как не на все? – цинично оскалился прохожий.

– Это как же так – усмехнулся в метелку N.

– Так, просто – не открывая рта, потопыванием ног простучал незнакомец. Дворник прищурился и насупился, и хотел было сказать: “Как вам будет угодно”, но вопреки этому спросил:

– А вам-то откуда это известно, вы что дьявол?

– Ох-хо-хо-хо, дружочек, дружочек, есть у меня на тебя кое какие виды. Ну да ладно быстро только сказка сказывается. Прощай что ли, а то до одиннадцати времени осталось мало, а как не справишься, так что же, пиши пропала. Ну да ладно драгоценный ты мой. С этими словами и удалился скользкий тип, растаяв в тишине надвигающихся сумерек.

“Должно быть пьяный”, – подумал дворник, сметая своей погрызенной метлой снежную пленку с тротуара. “Вот ведь бог типа послал, че нес, ничего не разберу. Да чего это я тут надрываюсь, завтра с утра уберу”, – плавно текло в его озадаченной голове. – “Да нет, все-таки надо доделать”, – подумал он, и тут же в его ушах, наподобие комариного писка, зазвучало: “Вот это мне в тебе нравится”. N встряхнул головой, указательными пальцами поковырял в ушах и закурил.

– Грехи то наши тяжкие, – нашептал он себе под нос.

– Да что это за метла, огрызок какой-то, что я им вымету. Завтра же пойду требовать, не возможно работать. То с лопатой возишься, направляешь ее без устали, то веник этот перевязываешь по сто раз на дню, – в сердцах вознегодовал дворник, бросил бычок и принялся за работу. На утро не пошел он ни к какому начальству, ибо знал, что дело его холопье, а государь должно быть занят делом пущей важности.

Убирая с утра, выпавший ночью, тонкий слой снега с пешеходных дорожек, обливаясь потом, он думал о сладостной притягательности искрящейся литеры М. Вдруг его прервал довольно милый женский голос, и если бы N разбирался в голосах, то без труда бы догадался, что из уст миловидного создания звучал “йодлер”. Но дворник этого не знал и потому не был смущен загадочным обращением незнакомки.

– Спасибо вам. Я здесь живу неподалеку, и всякий третий день ноги мои вступают на черную гладь этого мрамора, который вы имеете место доводить до состояния натурализма, – пропела некая незнакомая, ничем не напоминающая живое существо. Дворник, почесав затылок, вымолвил.

– Так это не мрамор, черный же, асфальт.

– Да, да, – переходя на мецесопрано согласилась особь, – конечно, конечно. Вы такой пронзительный, такой воздушный, такой апокрифичный.

– Обычный – возразил N, а сам подумал: “Встречаются же идиоты, носит их по земле без края в край. Лечиться вам надо, девушка”.

– А вы, наверное, поэт, – прошлепала своими миловидными с синя губами девушка.

– Нет, я дворник и нечего более, – сказал N и добавил, – мне хорошо, что вам хорошо.

– Как же это благородно – это хорошо, что вам хорошо. Да, да это хорошо, очень хорошо, еще как! – восклицала она восхищенно. Затем настроение ее резко изменилось и приняло окраску задумчивой заунывности. – Это хорошо – как бы рассуждая, согласилась барышня, и лицо ее пошло мелкими морщинами, словно рябь на воде от внезапно нахлынувшего ветерка.

– И у вас нет ни каких тайных желаний – разгребая его мозги своим взглядом, проникая в каждый потайной уголочек, спросила незнакомка.

N опустил глаза. Поняв, что не способен говорить неправду или умолчать он только промямлил себе под нос.

– Ну почему, есть.

– Интересно, интересно – продолжая сверлить N взглядом, переходя на баритон, поинтересовалась особь. – И каковы они позвольте полюбопытствовать.

Дворник не на шутку растерялся. Он не мог ни чего сказать, словно бы акулья кость застряла в его горле. Но вопрос прохожей не был простым любопытством. Это было жесткое требование, которое материализовалось и нависло дамокловым мечом над непокрытой головой N.

Он стоял, как вкопанный не ожидая ни чего, что могло бы принести ему освобождение. Но вдруг он увидел свою собственную руку, протягивающую женщине челобитную, которая предназначалась для государя ЖКУ и несла на себе отпечаток его тайных желаний дворника.

– Интересно – сказала девушка, дотрагиваясь до бумажки, и лицо ее просветлело. – А можно я это оставлю у себя? – как журчащий ручеек плавно переливающийся в сопровождении трели колокольчиков, прозвучал ее голос.

N кивнул головой в знак согласия, и в ту же минуту ее манто вместе с тайными желаниями дворника растворились в дымке зимнего утра.

На следующий день по роковому стечению обстоятельств, либо по каким-то другим непонятным для дворника причинам, ему была предоставлена новехонькая метла и пара рукавичек, и вознаграждение в рублевом эквиваленте. Деньгам N чрезвычайно обрадовался, но более того обрадовался метле и рукавичкам. “Ай да метелочка, ай да хороша!”. И он, как косарь, косой, своей новенькой метлой принялся косить все, что попадалось под ноги на асфальте, служившем пешеходной дорожкой. Обычно по прошествии недели любая метелка, какой бы ширины и красоты она не была, в руках N принимала вид скудный и затрапезный, словно ее месяц пережевывал табун голодных верблюдов. Однако, минуя рубеж сроком в три полновесных недели, эта метла не претерпела ни каких деформаций, хоть бы прутик поломался – нет, ее внешний облик и внутреннее содержание продолжали приносить эстетическое и иное другое наслаждение ее владельцу. “Чудеса”, – думал дворник, всякий раз принимаясь сметать остатки снега так чтобы обнаруживалась чернота асфальта.

– Хорошая метла – вдруг, словно снежком по затылку, ударила его, кем-то выпущенная, фраза. В этот момент дворник в n-й раз избавлялся от своих грехов, совершенных на кануне под чутким руководством рогатой искусительницы М. N повернулся и увидел старика.

– Да измученным голосом, сходя с дыбы, произнес дворник.

– Вижу, вижу нет предела твоим страданиям – загадочно произнес прохожий.

– Это почему? – опасливо спросил N, стыдясь своего греховного хвоста, оставшегося от еще не искорененной дьявольской литеры М, время от времени поглощающей всю внутреннюю сущность добропорядочного налогоплательщика, коим являлся N.

– Да вот лопата та у тебя худая, а снег все валит и валит, а с метлой, что тут сделаешь, проще воду разжечь. Скорее Сизиф закатит камень на гору, нежели ты расчистишь это метлой. Да и рукавицы уж все в пыль стер. Не заботится, видимо, о тебе начальство.

– Чего уж говорить, что есть, то есть – успокоенный тем что старику ни чего не известно о его тайных сношениях с дьяволом, скрывающимся под маскою литеры М, произнес дворник. – Наше дело такое знай убирай, а у начальников дела поди куда поважней наших. Вот хорошо бы если б снег перестал валить, а то ваша правда, что тут с одной метлой супротив экого полчища.

Дед хитро прищурился, заглянув в омут зрачков N и взгляд его, словно молния, ударил в одеревенелость зрачков и проникая за стенки глазного дна, дворника, прожег мозг, приведя его тело в оцепенения. И это состояние показалось N знакомым, пару раз ему уже приходилось испытывать подобные прострации.

– Пойдешь ко мне на работу? – прозвучало в мозгу N при этом дед не открывая рта и не отводя глаз от дворника молча ухмылялся – Работа та же убирать снег, и лопата, и метла у тебя будут неизнашеваемые, знай трудись. С ответом я тебя не тороплю, думай. А снег завтра закончится и вновь пойдет лишь тогда, когда ты согрешишь, это и будет твоим ответом.

– Ну, пойду я, родной – похлопав по плечу дворника, произнес старичок, – А ты трудись, на таких как ты все и держится, такие люди везде днем с огнем, – и зашагал тихонько, что-то бормоча себе в усы.

N потряс головой, приходя в себя, словно после жесточайшего удара в голову, принесшего с собой состояние нокаута. Соленая вода отторгнутая телом пропитала кофту и осела на поношенной драненькой телогреечке.

“Господи, что это со мной твориться, кто эти загадочные прохожие, донимающие меня своими непонятными штуками, что это за метла, которая ни когда не теряет своих свойств и форм, что это за мир в котором я не то чтобы сориентироваться, а даже не знаю, кто я, N или М, или Х или еще какая другая сумасшедшая литера”. Паника до самых пяток овладела дворником. Он чувствовал, как под воздействием невиданных и непознаваемых для него факторов, его мозг сворачивается, как молоко в водке. N набрался храбрости и двинулся в сторону ЖЭКа с единственной просьбой – требованием дать ему выходной, но не дошел. Плюнул на все и принялся чинить лопату.

На следующее утро вышло, так долго скрывающееся за облаками солнце, и снег перестал пополнять землю своими запасами.

Долгие дни и недели N наслаждался благодатным солнечным теплом и беспечной мягкостью своей нестирающейся метлы. Он давно уже освободился от тлетворного влияния М и все шло, как нельзя лучше. В очередной раз, приведя закрепленную за ним территорию в порядок, водрузив метлу, словно стяг, на отведенное ей место, дворник полной грудью вдохнул прохладную свежесть ветерка. Весенний воздух свободы замешанный на теплых лучах майского солнца обжег легкие дворника, и он, в порыве переполняющей душу страсти, скинул душные оковы драненькой телогреечки со своих истосковавшихся по свободе плеч. На следующий день с утра подметая асфальт он почувствовал на своей шее влажное прикосновение чьих то губ. Он поднял голову и пушистая, искрящаяся снежинка присела ему на кончик носа. Дворник заглянул в небо и не узнал его. Небо угрожающе отражалось в глазах М миллиардами плавно вальсирующих снежинок в тесном пространстве небосвода, медленно опускаясь на землю. Через некоторое мгновение все растворилось в непроглядном снежном месиве. Когда снежная мгла рассеялась, дворник перестал существовать как N и как М, он избавился от всех литер некогда поглощавших без остатка его внутреннюю сущность. Вокруг него, ни вдалеке, ни поблизости не было ничего, что могло бы хоть отдаленно напоминать о цивилизации, за исключением превосходной лопаты для уборки снега.

Дворнику ничего не оставалось, как взять в свои натруженные руки инструмент и приступить к работе. Он принялся без устали сооружать снежную кучу перемещая тонны снега, расчищая пространство, пытаясь оголить чернеющую твердь асфальта. Освободив огромное ледяное поле от пушистых водяных масс, стерев ладони в кровь, встряхнув со лба сырые от пота волосы, он принялся сметать тонкую пленочку пушистой материи с земной тверди, той самой метлой, что встретила вместе с ним снежную оккупацию. Взмахнув метлой несколько раз, он увидел под ногами вместо асфальтового покрытия лед. В следующее мгновение глаза дворника, через стеклянную стену льда, очищенную от снежной марли, увидели полный неподдельного страдания и нечеловеческой боли взгляд человека замурованного в эту хрустальную толщу. Ужас, вошедший через затылок, пригвоздил подошвы ног дворника к гладкой поверхности тверди, не позволяя не пошевелиться, не отвести глаз от находящегося во льду. Волосы по всему телу дворника встали дыбом и затвердели, превратившись в колючую проволоку, и миллионами осиных жал впились в плоть.

В тот момент, когда дворник осознал, что из толщи льда на него умоляюще взирают глаза не трупа, а грешника, наказанного за свои грехи. Превозмогая паралич и ужас, что нашел себе пристанище в каждой клеточке его организма, дворник махнул метлой и сделал шаг.

– Вот это мне в тебе нравится, – прогрохотало по его спинному мозгу, отдаваясь во всем теле страшной болью и через пятки ушло в лед.