HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Юрий Копылов

Летят утки

Обсудить

Рассказ

Опубликовано редактором: Карина Романова, 24.05.2010
Оглавление

1. Часть 1
2. Часть 2
3. Часть 3

Часть 2


 

 

 

– У меня, – продолжает он свой прерванный рассказ, – вообще характер такой: стоит меня зацепить, я в разнос пойду. Ну, словом, правильный харак­тер, бойцовский. Как нас завсегда учили, ещё в комсомоле, за битого двух небитых дают. Чем больше меня долбают, я только крепче становлюсь и злее. Вот и тут. Как он, Хубиев-то, мне про партию сказал, я сразу сесть за­просился. «Можно, – говорю, – я сяду? А то ноги что-то подкашиваются». – «Садись», – говорят. Сел я напротив этих троих на краешке стула, будто на допросе перед Большой тройкой, собрался с духом и начал рубить. Тут уж, как говорится, сплеча.

«Вот вы мне, дорогие товарищи, такие морозные слова сказали, что обида меня за горло взяла, дыхание перехватила и ноги как не свои. Это для меня как удар ниже пояса. А теперь я убеди­тельно прошу вас выслушать меня до конца, потому что больше нет моей мочи. Не могу дальше молчать. Не могу я один такой груз вынести.

Правда – она, как всё на свете, две стороны имеет. Одна – это голый факт, который снаружи и всем виден. А другая – подноготная, которая от глаз скрыта. Так сказать, корень, из чего дерево растёт. Я вам вторую правду хочу поведать. После того – судите.

Так вот. Я это самое за ней давно замечать стал. Когда мы ещё только-только поженились. А женился я на своей теперешней законной жене, надо прямо сказать, не кривя душой, – здесь все свои, партийцы, – на скорую руку. Был такой непростительный грех. Признаю этот факт своей биографии.

Со мной это бывает. Обычно я человек спокойный, уравновешенный, трезвый, самостоятельный. Да вы и сами меня знаете, не вам мне говорить. У кого ни спроси: кто такой Петухов Павел Андреевич? Все скажут без за­держки: передовик».

«Ну, ты это, себе цену-то не набавляй, – перебивает тут меня Хубиев Рам­зан Индрисович, – мы сами как-нибудь разберёмся что к чему и почему, не первый день на бе­лом свете живём. И не пальцем деланы». – «Да ведь я к слову, Роман Иванович. Не об том речь. Это я для ясности и полноты жиз­ненной картины вставил. Чтобы дальнейшее всем вам понятно стало, как всё было на самом деле.

Так вот. Иногда найдёт на меня что-то, будто тормоза на спуске отка­жут. Особенно, изви­няюсь, когда касается женского вопроса. И покачусь то­гда – не остановить. Как говорится, по наклонной доске вниз. Потом, когда очухаюсь и в себя вернусь, костерю себя задним крепким умом на чём свет стоит, бога и чёрта, извините за выражение, поминаю и вместе, и поврозь. Но уж что было то было, никуда от этого не деться. Чего уж там: критика, так критика, без при­крас. Верно и то, что с годами и я поумнел, жизнь бока на­мяла, пообломала рога, мозолей натёрла. А в то время как, значит, мне по второму разу же­ниться законным браком, был я ещё совсем, чего уж тут, мо­лодым майским лопухом. Так и не научился в людях разбираться. Особенно, конечно, в ко­варных женщинах. Вы уж не обижайтесь на меня, пожалуйста, уважаемая Аглая Никано­ровна».

Смотрю, Баобаб наш заводской в кресле своим обширным задом профсо­юзным ёрзает, не терпится ей, что ли, по нужде, и спрашивает ехидно: «Может, вы, товарищ Петухов, прекратите над нами издеваться и испыты­вать наше терпение? Может быть, вы, наконец, перейдёте ближе к делу, по которому мы вас сюда пригласили?»

«В самом деле, – поддержал её новый начальник цеха Пустовойтов, – что это вы, Павел Андреевич, всё вокруг да около»?

«Погодите, – говорю, – дорогие товарищи, наберитесь терпения. Я сам, если надо, собьюсь. Сейчас как раз ближе к телу перейду». И попёр дальше рассказывать.

«Виной всему, что дальше случилось, – говорю я им, – эта дурацкая ро­мантика, которая в молодости всех нас с пути сбивает и направляет по лож­ному следу. А если проще сказать, то отсутствие жизненного опыта. Хотя в ту пору я уже разведённый был. Признаю, в порядке самокритики, что скрыл я от отдела кадров этот прискорбный факт своей автобиографии. Готов нести за это суровое наказание. А что касается того, что в заявлении моей супруги написано, то это ещё надо поглядеть. Где тут собака зарыта.

В общем, к тому времени, как мне второй раз жениться, нагулялся я вволю – сыт по уши. От баб…извиняюсь, от женского пола, отбоя нет. Но и удовлетворения настоящего тоже нет. Захотелось, знаете ли, мне хорошей, тихой семей­ной жизни, уюта домашнего, тепла. Размечтался я, чтоб, значит, свет вечером в окне, когда с работы домой возвращаешься. Чтоб в выходной день – обед вкусный на столе. Чтоб детишек полный стол был, а я – во главе стола. Но особенно мне опротивела, пусть меня Аглая Никаноровна не обес­судит, беспорядоч­ность половых отношений. Со всеми медицинскими, а если уж совсем точ­ным быть, венерическими последствиями».

В этом месте Пашкиного рассказа, можно даже сказать, откровенной исповеди, я не удержался и высказал всё же своё сомнение:

– Брось, – говорю, – Паш! Неужели прямо так и сказал?

– Ага! Так и ляпнул. Прям как есть. Чего тут темнить? Что естественно, то общественно. Ничего, стерпели. Я им одуматься не дал. Гну своё, без ос­тановки. Откуда что берётся! Слушай дальше.

«Другой, – говорю им, – на моём месте, может, и по-иному себя повёл: один раз обжёгся, в другой раз поостерёгся, не сразу головой в омут. А меня пуще прежнего разбирает, будто кто в спину торкает: мол не тяни ре­зину, не-то время уйдёт. Не успеешь опомниться, а уж полста. Стал прики­дывать. Комната у меня есть, пятнадцать метров, квадратных. Зарабатываю не хуже других. Руки-ноги при мне, с лица не урод, сила мужская имеется – чего ещё? Не может того быть, чтобы мне счастья век не видать. Забрало меня за живое, надо, думаю, подходящую женщину сыскать. Ну, а выбирать да на весах взвешивать в этом деле щекотливом не приходится, потому как противно, не мясо на рынке покупаешь. Не в моём это характере. Да и для женщины обидно, если к ней с долгими примерками подбираться, в телескопы разные разглядывать. Женщины, они хорошо чувствуют, кто их по-настоящему лю­бит, а кто со­мневается и проверяет. – Тут я в сторону председательши проф­кома глаза перевёл. – Аглая Никаноровна должна это особенно понимать». Смотрю Баобаб наш головой низко так склоняется и не поймёшь: то ли она согласна, то ли не поймёт, об чём речь. Ну я дожидаться не стал, тороплюсь свою мысль раз­вить до полной ясности понимания.

«Верил, – продолжаю, – я тогда в высокую любовь. В блуждающие звёзды, которые друг дружку на земле ищут. Как в песне поётся, два берега у одной реки и так далее. Честно если, то я и сейчас в это самое верю. Иначе зачем тогда человеку на земле жить, коли не верить?

И так мне захотелось встретить поскорей эту самую мою звезду – мочи нет. А как повстречалась на моём жизненном пути первая, которая меня за сердце укусила, так я сразу головой в петлю и полез. Был грех поспешности, тоже признаю. Однако врать не стану, петля эта самая – ой, сладкой какой оказалась! И может быть, по сей день не сыскать человека счастливее меня на всём белом свете, кабы не обнаружилось впоследствии то самое, про что я вам рассказать хочу».

Не поверишь, Михеич, секретарь парткома, Хубиев Роман Иванович, – я тебе давеча говорил, он кавказской национальности, и его так на наш манер звали, вместо ихнего Рамзана Индрисовича, – затрясся весь, зубами заскреже­тал, чуть не плачет, слова едва выговаривает: «Ты что, Петухов, в самом деле, тут лапти плетёшь, Ваньку валяешь, над нами измываешься? Полчаса говоришь, а про что – невдомёк!» Я, конечно, пререкаться с ним не стал, всё же мы с ним в разных весовых категориях, поэтому отвечаю спокойно и по воз­можности сдержанно, но вежливо: «Сейчас, товарищ Роман Иванович, самое оно начина­ется, и всё станет на свои законные места. Так сразу нельзя. Иначе непонятно выйдет. Дело-то оно непростое, человеческое. Это с одной стороны. А с другой – даже не знаю, как назвать, потому что совсем запу­тался. И если вы, дорогие товарищи, разрешите мне до конца договорить, может быть, тогда камень в сто пудов с меня снимете». Смотрю, молчат, хотя глаза у всех недоверчивые, колючие и злые. А мне деваться некуда, понимаю что мне грозит, если я не смогу оправдаться. И двигаюсь дальше.

«Про медовый месяц, дорогие товарищи, я углубляться не стану, про­пущу для краткости регламента. И так оно ясно: у всех он одинаковый бы­вает. Поэтому и называется «медовый» – сладкий, значит, сахарный. Но и по­сле медового месяца мы жили с ней душа в душу многие годы. И хоть первое время нелегко нам приходилось, иной раз совсем уж, кажется, край подхо­дит, а всё равно я готов был её весь день на руках носить. Если бы поднять смог. Мо­лился на неё, извините, как на святую икону. Иной раз не видит ни­кто – плачу от счастья».

Тут я Пашу прервал ненадолго, вспомнил, как он тогда, бедолага, ма­ялся, исхудал весь, в доходягу превратился.

– Это, – спрашиваю, – когда ты в вечернем институте, что ли, учился?

– Во-во! – говорит. – Помнишь? Было времечко лихое. А всё равно, Ми­хеич, счастливое. Солнечное какое-то, радостное. Есть что вспомнить перед смертью. Я им так и говорю:

«Я тогда в вечернем институте учился. Без отрыва от производства. Ох, и тяжко было! Днём на работе вкалываешь, за токарным станком, стружку гонишь, вечером – лекции да семинары разные, а ночью, сами понимаете, тоже много не поспишь. При молодой-то жене. Живого весу во мне меньше шестидесяти килограмм оста­лось, раздеваться совестно. Без одежды – не найдут. Но я от выпавшего мне редкого счастья вроде как трёхжильный сде­лался. Всё внутри у меня пело от радости, от интимного, значит, восторга. И любое дело у меня спорилось, с весельем выходило. Как говорится, с песней по жизни и так далее. А жену свою, Оксану – её Ок­саной зовут, наполовину хохлушка она, наполовину наша, – вы уж не взыщите, дорогие това­рищи, за столь деликатные и неприличные подробности, я называл «ласточкой». А ещё «сол­нышком запорожским». Родом из Запорожья она, что на Днепре. И она меня крепко полю­била. Такие нежные слова говорила – повторять не бе­русь. Обязательно что-нибудь напутаю…»

Смотрю, Петухов мой, Паша, скуксился, сморщился весь лицом, будто печё­ное яблоко, ногами под одеялом перебирает – вроде как не по себе ему. Сей­час, думаю, заплачет, чёрт! От умиления воспоминания.

– Ты чего, – говорю ему, – Паш? Может, болит где? Может, попить хо­чешь? Не волнуйся так. Лежи.

– Ты, – говорит он виновато, жалобно так, – уж прости меня, Михеич, но мне бы ещё ра­зок утку надобно.

Думаю, что это его разбирает?! Вроде не пил при мне ничего и соку томатного даже не попробовал. Видать, всё же нервы. Подал ему утку. Он надул – полную. И снова:

– Ты не носи.

Как, думаю, не носить? А если он ещё попросит? Где я ему порожних уток наберусь? Ну, уж нет, дудки! Уж всё одно к одному.

– Да что мне трудно, – говорю, – Паш? Ты меня обижаешь. Мы всё же в одной школе учились, за одной партой сидели.

Взял я эту самую утку за толстую шею с широким горлом и понёс. Несу – навстречу опять се­стрица. Та же, что прошлый раз, востроглазая, без лифчика, идёт эдакой ло­шадкой. Коленками голыми так и сверкает: топ-топ-топ, шур-шур-шур, а сиськами: дрыг-дрыг-дрыг! Охренеть можно!

– Как это у вас ловко и хорошо получается, – говорит она мне, улыбаясь прямым намёком.

– А чего тут, – говорю, – особенного! Небось это не укол в пятую точку делать и не кровь у больных из вены брать. Отнёс и всё, и дело с концом.

– Вы, я смотрю, неплохо в нашем деле медицинском разбираетесь!

И снова глазами, тушью подведёнными, выстрел по мне даёт, прямо в цель, в самое, можно сказать, яблочко. Ишь ты, думаю, шустрая какая! Коза глазастая, без лифчика, едрёна вошь!

– А как же! – говорю. – Дело нехитрое.

И понёс дальше. Опять в самый конец коридора и два раза за угол по­вернуть. Вернулся, а Пашка Петухов уже ждёт не дождётся, по одеялу паль­цами нервно так постукивает, видать, от нетерпения молчания.

– Где, – говорит, – ты пропадаешь, в конце концов?

– Паш, да я утку выносил. Ты что, забыл?

– Да ладно, – говорит, – ты со своей уткой! Садись давай скорей, я тебе дальше рассказывать стану.

Я даже опупел. Ни хрена себе, думаю! Больно нужна мне твоя утка! Вот тоже деятель нашёлся! Оказывается, я ещё и виноват! Однако сел, де­ваться некуда, стал слушать продолжение Пашкиного рассказа о том, как он пудрил парткому мозги своей лири­кой. И он без задержки дальше попёр:

«Дали нам с Оксаной через профком две горящие путёвки по сорок четвёртому маршруту. Такое вот у нас было тогда свадебное путешествие. Только оно не сразу после регистрации бракосочетания, а через полгода было, аккурат мне очередной положенный отпуск подошёл. На глубокую осень пришёлся. Мы, конечно, к профкому без претензии. Тем паче для эко­номии наших семейных финансов, поющих романсы, прямой резон: по­скольку путёвки профсоюзные, то они с большой скидкой, считай, за треть цены. Да и нам, молодым, всё едино, всё ладно – любое время года, лишь бы вместе. К тому же очень интересный маршрут оказался: через Домбайскую поляну, на Клухорский перевал, и дальше по Военно-Сухумской дороге до самого Чёрного моря. Такая красотища кругом – передать невозможно! Горы, небо, лес, водопады и всё такое. Днём мы вот с такими громадными рюкза­ками пёрли, как ишаки. А вечером – песни у костра. Молодые, комсо­мол – чего ещё надо? Весело было, радостно, дружно – настоящая романтика!

И всё-то у нас с Оксаной ладилось, во всём мы дружка дружке пота­кали. Я за ней ухаживал, по всякому её нянчил, «солнышком», «ласточкой» называл и чужих ушей не стеснялся. А я для неё был «рядышкин». Это она мне такую кличку смешную придумала, чтобы я всегда рядом был. Ещё, из­виняюсь, звала меня «идиотом». В шутку, конечно, не всерьёз. «Ах, Буэнос-Айрес кра­сивый город!» Я ей: «А ты там была?» А она: «Не будь идиотом»! Такое у неё ласковое было слово. «Ты не обижайся, – говорила, – дурачок. Ничего тут обидного для тебя нету. Я тебя всё равно люблю. У Фёдора Ми­хайловича Достоевского в романе был выведен князь, очень хороший и доб­рый человек. Так его Фёдор Михайлович тоже «идиотом» называл». Если я чуть что не так скажу, ну не по ней, что ли, она сразу: «Не будь идиотом»! Я на неё не сер­чал, всё посмеивался. Пускай себе, думаю, тешится, на то она женщина, к тому же в интересном положении. Ок­сана моя тогда уже бере­менная была по первому разу. Пятый месяц пошёл. По молодому-то делу это скоро получается.

Тут я должен, дорогие товарищи, небольшое дать пояснение для пол­ноты ясности картины. Уж вы меня не обессудьте, пожалуйста, и простите великодушно! У неё, у Оксаны моей, на это самое, на беременное зачатие то есть, ещё раз перед вами извиня­юсь, прямо жуткий талант был. Даже какой-то особен­ный. Не успеешь гла­зом моргнуть – уже готово дело. Это потом я не знал, куда де­ваться, как её остановить, где предел поставить. А в те вре­мена мне только радостно было. Считал, что счастье мне несказанное прива­лило. Зна­чит, мы и впрямь друг другу самой судьбой предназначены. Нашёл я, выходит, свою блуж­дающую звезду.

Берёг я её, конечно, голубку мою, изо всех возможных сил. Лишнего поднимать не позволял, оба рюкзака иной раз в гору пёр. Откуда только силы брались! Руку подавал на крутых местах, чтобы не оступилась. Плечи ей уку­тывал своей штормовкой, чтобы не про­студилась. Прямо скажу, совсем до­шёл я тогда до ручки».

Кондрова, наш профсоюзный вожак, ноздрями воздух в себя шумно втягивает и обратно выпускает. Глаза закатывает, показывает, что сильно возмущается. «Вы, – го­ворю ей, – не вздыхайте, Аглая Никаноровна, теперь самое главное начинается, потерпите маленько. Немного уж осталось». – «Короче давай, закругляйся, – говорит Ху­биев Рамзан Иванович, секретарь парткома, – не то мы тебя вообще слова лишим и без твоего объяснения обойдёмся. Нечего внимание злоупотреб­лять». А я уж завёлся, разогрелся почти до кипения, чувствую, выхожу на прямую, меня никакой силой не сдержать. Однако стараюсь на лишних подробностях не останавливаться.

«Как сейчас помню, – говорю, – ужинать мы сели у костра. Помнится, вино у нас было, тёмное такое, местное, из винограда «изабелла». Ну там ту­шёнка всякая, каша гречневая, сухари – что ещё в походе? Не ресторан всё же. И вот зашёл чего-то среди туристов ни с того ни с сего разговор про Ста­лина Иосифа Виссарионовича и его культ личности…»

В этом месте, братцы, признаюсь, я малость оробел. Вот, думаю, ед­рёна вошь, Пашка Петухов совсем не в ту степь попёр, не на тот курс ло­жится. Сам себе говорю: пора, Михеич, команду подавать «стоп-машина!» Отвлечь его надо от вредных мыслей. Неровен час, услышит кто. Хотя бы и эти двое жмури­ков, что рядом с Пашкой лежат. Может, и в беспамятстве они, а всё же гаран­тии нет. Тут такое дело, что и мёртвому очухаться недолго. Чтобы переложить своего дружка на другой галс, даю ему наводку:

– Тебе, Паша, утку не надо?

– Какую, – говорит, – ещё утку?!

– Ну – утку, – говорю, – какую я давеча выносил. Облегчиться тебе.

– Как тебе, – говорит, – Михеич не стыдно! Я тебе всю душу наизнанку выворачиваю, боль свою великую изливаю, возможно, перед смертью, а ты – со своей поганой уткой! А ещё в школе вместе учились, за одной партой си­дели. Никак от тебя такой чёрствости не ожидал…

– Ладно тебе, не обижайся, не принимай близко к сердцу, я как лучше хотел, – пытаюсь его успокоить.

А сам прикидываю: ну чего с больного человека требовать, чего ждать? Придётся, видно, до конца терпеть. Может, как-нибудь обойдётся, утрясётся и не услышит никто. Паша помолчал немного, чтобы успокоиться скорей от моей неделикатности, и опять за своё принялся:

«Не помню, – говорю я им, – точно, с чего разговор начался. Но только хорошо помню, как инструктор наш, Васико его звали, сван по грузинской националь­ности – молодой, горячий, как резвый конь, глаза горят, усы чёр­ные – вско­чил на бревно подле костра, поднял кверху кружку с вином и кри­ком говорит пронзи­тельно так, будто птица по над морем: «Прошу вас всех до одного выпить за во­ждя всех народов товарища Сталина, если не хотите меня обидеть смер­тельно. И весь грузинский народ!» – добавил яростно.

Мы тут все, сколько нас в туристской группе было, сразу осеклись, пе­реглядываемся друг с другом, не знаем что делать. То есть как, значит, вести себя в подобном случае по указанному вопросу. Как раз культ личности этот самый в тот период на языке у всех висел. А с языка-то не очень срывался, ещё не­ясно было, куда оно повернёт, в какую сторону. Я ещё, помню, поду­мал тогда, от­чего и не выпить, если ему так охота, тем более вино из местнго винограда. Не всё ли едино, за что пить, тем более – за покойника, к тому же его земляка. А то ещё чего доброго и до но­жиков дело дойдёт. Они, эти сваны грузинские, всё же народ горский, дикий, гор­дый, свободолю­бивый, для них кинжалом кого пырнуть в пузо, что нашему брату, русскому чело­веку, раз плюнуть. Или, извиняюсь, матюгнуться.

Опять же, что там ни говори, Сталин Иосиф Виссарионович, всё же личность историческая, выдающаяся – великий человек. Ошибки, конечно, у всех бывают, не ошибается тот, кто ничего не делает. И не он один в них по­винен. Но железной воли у него не от­нять. Он нашу страну из разрухи после Гражданской войны поднял? Поднял. Коллективизацию, индустриализацию кто совершил? Опять же он. Троцки­стов всяких, меньшевиков, разных эсэ­ров-засэров – кто на чистую воду вывел? Сталин. Национальный вопрос пол­ностью с повестки дня снял. К победе наш народ привёл в Вели­кой Отечест­венной войне с немецкими захватчиками – это уже, считай, пять. Да что там говорить! Бойцы с его именем в бой шли и с его именем на устах геройскую смерть принимали. Другой на его месте, может, и мягче стлал. Да неизвестно чем бы дело кончилось, кому из нас теперь спать мирно пришлось бы в своей постели. Со своей, так ска­зать, женой. Может статься, мы все сейчас под фа­шистским игом ходили и наши дети «вас ист дас» говорили».

Тут секретарь парткома, Хубиев Роман Иванович, снова не стерпел, меня, естественно, перебивает:

«Ты что нам тут, Петухов, политграмоту читаешь! Будто здесь без моз­гов сидят. Не знаешь, где на­ходишься? Мы сами с усами, и не пальцем, по­вторяю, деланные. Сами неплохо раз­бираемся что к чему и почему. Сколько тебе раз повторять?».

Ага! – думаю. – Зацепило и тебя за живое. А мне-то каково было тогда, Рам­зан Индрисович, в горах, на твоём родном Кавказе? В той сложной поли­тической обстановке!

«Сейчас, – говорю, – айн момент. Извините, что малость затянул. Сби­ваюсь я от волнения в нервах. Вы меня понять должны, дорогие товарищи, всё же не со­всем чужой я для нашего заводского коллектива».

И дальше:

«Таково это я подумал про Сталина Иосифа Виссарионовича и кружку свою с вином в нерешительности так ко рту тяну. И другие, гляжу, тоже к своим кружкам интерес проявляют. А некоторые крепко задумались, не знают, ка­кой линии держаться. Вдруг встаёт моя Оксана в полный рост и го­ворит решительно: «Я за этого преступника пить не стану». Вино из кружки в костёр – плесь! – и ушла в палатку. Ну, думаю, хана! Сейчас этот Васико её резать на куски начнёт. Бросился я за нею следом и спрашиваю шёпотом, уже в па­латке: «Ты что наделала! Разве можно так при людях?» – «А почему, – от­вечает она громко, – я должна притворяться и молчать, если, – говорит, – я его всей ду­шой ненавижу? – Вы уж извините меня, дорогие товарищи, я лишь её слова повторяю. – Он, – говорит, – народ наш в море крови утопил, всю ин­теллигенцию в лаге­рях сгноил, деревню разорил и войну, – говорит, – прозе­вал. А за победу та­кую цену заплатил, что до сих пор никто точно не знает, сколько ребят там полегло. А вы за этого изверга вино пить хотите!» И по­шла, и пошла. У меня от её страшных слов мороз по спине. Какой, думаю, её комар укусил! Хоть бы ни­кто не услышал. «Ладно, – говорю ей, – успокойся, пожалуйста, ло­жись спать, я тебя укрою штормовкой поверх одеяла, а то сыро. Тебе волноваться и нервы трепать в твоём ин­тересном положении вредно. Я тем временем пойду им объясню, что ты про­сто так сказала, пого­рячилась, потому что тебе вино пить нельзя по причине беременности». А она мою ласковую руку отпихивает с норовом, в сторону смотрит, на стенку палатки, на меня сердится. «Ты, – говорит, – такой же ог­раниченный, как все, – идиот настоящий!» Потом от своей глупости поти­хоньку отошла, заснула. А я из палатки так и не вышел. Всю ночь проворо­чался с боку на бок, всё ду­мал. Чего только не передумал тогда.

Это я теперь ясно вижу назад, что это был первый звонок. А в тот день, точ­нее ночь, я особенного значения её женской глупости не придал. Жен­щина, она и есть баба!

Уж вы простите меня, Аглая Никаноровна, великодушно, само, по­верьте, с языка сорвалось.

Обратно, в положении, думал, она интересном всё-таки, нервничает, психует, переживает, впервые матерью готовится стать. И то надо сказать, что отца её, Григория Алексеевича (лично мне его знать не довелось, но му­жик, говорят, был что надо), в три­дцать седьмом году замели, как прошло­годнюю листву. Уж не знаю, не ве­даю, за какие там дела-делишки – говорят, про Днепрогэс что-то ляпнул не то, не подумавши, – но только он с тех пор сгинул невесть где, как в воду канул, и пропал без вести. После-то его, ко­нечно, реабилитировали, как и многих других, годы спустя, да что толку – человека-то нет. Это тоже понимать надо».

Гляжу я, от этих моих слов, все трое, что за столом напротив меня как бы в президиуме сидели, стали задницами стулья протирать, кашлять начали, будто поперхнувшись, между собой яро переглядываются. Начальник цеха, Пустовойтов Иван Семёнович, лицом красный сделался, будто в парной на верхнем полке сидит, глазами шустрит – сразу видно, страсть хочется ему уйти, покинуть, значит, зал заседания. Жалеет, что впутался в эту историю. Баобаб Никанорович маникюром красным лаковым по столу скребёт – тоже, видно, сильно переживает, поэтому нервничает.

«Может, – говорю, – я что-то не так сказал, дорогие товарищи, но вы меня понять должны. По-человечески и по партийному. Мне самому трудно заста­вить свой язык такие слова вслух произносить, но иначе – непонятно будет. Я вас прошу меня до конца дослушать. Раз такое дело».

«Ладно, – говорит секретарь наш, Хубиев Роман Иванович, – валяй дальше. Однако должен тебе заметить, Петухов, что зрелость твоя политиче­ская не на должной высоте. Мы теперь это хорошо видим. – И зенки свои ко­лючие в меня так и вперил. Если бы его глаза не глаза были, а пули, он бы ими в меня выстрелил, честное слово. – Тридцать седьмой год вопрос не про­стой, не однозначный вопрос. Кое-кому он по сей день глаза застит и разум затмевает. А кому это на руку? Кому это на руку, я спрашиваю? Вот то-то и оно, что заокеанским недобро­желателям, которые хотят нашу страну очер­нить и с грязью смешать. Продолжай, Петухов, чёрт с тобой, но только вы­ражения ты всё же выбирай. Помни где находишься и по какому случаю мы тебя в партком пригласили. По-суще­ству давай говори. И покороче, не на со­брании всё же, профсоюзном».

«По какому случаю, я не забыл, – говорю, – к нему как раз всё идёт. А что касается краткости изложения, то у меня на это таланта не хватает. Хо­чется все подробности вам сказать, чтобы вы меня поняли».

И повалял дальше. По-существу вопроса.

«В тот раз, в походе-то, всё обошлось. Инструктор наш, Васико, хоть глазищими своими дикими на мою Оксану зыркал гневно весь оставшийся маршрут, до самого Чёрного моря, но пальцем её не тронул и слова грубого не сказал. Что правда, то правда. Чего не было, того не было, врать не стану.

Вот, – говорю, – какой, значит, первый был звонок. Только я это потом уж понял, месяцы и годы спустя.

В другой раз – старшему сыночку, Савелию, тогда уж второй годик стукнул, – в один из воскресных дней, надо было на всенародные выборы идти, голос свой отдавать за блок коммунистов и беспартийных. Погода выда­лась замечательная, солнце светит, облака плывут, кругом флаги крас­ные висят, при­зывы разные – красота!..

Кстати, и про детишек наших к слову. Это всё Оксана моя детям имена чудные придумывала. Старшего вот Савелием назвала, одну дочку – Дарьей, вторую – Катериной, а младшего сынишку нарекла вовсе Акимом. «Я, – го­ворит, – не хочу, чтобы мои дети среди всей этой толпы затерялись». Не лю­била она, значит, чтобы как у всех людей: Александр или Владимир, или, к примеру, Людмила с Таней, а всё по-своему – наперекор. Своенравный такой характер. Я-то её изучил и ей не перечил. Ладно, думаю, пусть себе тешится. С бабами, что с начальством, спорить – себе дороже. Не всё ли равно, каким именем детишек называть. Хоть чугунком, да только в печку не ставь – из­вестное дело. Были бы здоровые и послушные, отца с матерью уважали. Ро­дину чтоб свою любили, как нас тому партия учит.

Да. А избирательный участок как раз в школе находился, через два дома от на­шего. Сквером пройти…»

Тут левый сосед Пашки Петухова, один из тех жмуриков, которые до этого будто бы в беспамятстве лежали, внятно так произносит, вроде как ко мне обращается:

– Вы извините, пожалуйста, ежели что не так, но не могли бы вы ко мне нянечку пригласить? Не сочтите за труд. Буду вам весьма признателен.

Я даже вздрогнул, растерялся сначала, с перепугу.

– Какую, – говорю, – нянечку?

– Да мне надобно утку достать. Вы уж простите меня за беспокойство, но только терпение моё уже кончается. Совсем чуть-чуть осталось. Боюсь, как бы конфуза не вышло.

Я тут и обрадовался незнамо как. Вроде вахте моей – конец. Во всяком случае, неожиданный тайм-аут получается, антракт выходит – на передышку. Может, думаю, пока я буду с соседской уткой по коридору топать, мой Пашка за это время уго­монится, перестанет волну гнать. Надо будет его как-нибудь на другой галс пере­вести.

– Ах, утку! – говорю. – Так это мы сейчас в один момент организуем в лучшем виде. Зачем нам нянечка в таком простом деле? Я уже полную ква­лификацию имею. Не ниже пятого разряда.

Залез это я, значит, под соседскую койку, пополам согнувшись, хрен-тя с редькой! достал ему его утку, дождался, пока он управится, и понёс с лёг­ким сердцем за дверь.

– Погоди, – говорю Петухову, – я сейчас. Не успеешь глазом моргнуть, как я обратно вернусь.

А сам думаю: торопиться нипочём не стану, надо дать Пашке время, чтобы он поостыл маленько, пусть в себя придёт. Иду себе потихоньку зна­комой дорогой. Смотрю, за столом, с зелёной лам­пой, та же сест­рица сидит, книжку раскрытую читает. Нога на ногу, коленки острые, все – голые. Ча­шечки такие маленькие, вперёд и чуть вбок высту­пают, ровно под мужскую ладонь сами просятся. Я по­ближе стараюсь пройти, хочу ей за па­зуху загля­нуть. Неужели, думаю, в са­мом деле, лифчика нету!

– Ой! – говорит. – Какой вы, однако, молодец! Как хорошо нам помо­гаете. А то мы тут совсем с ног сбились. Больных много – чересчур.

– Да ладно, – говорю. – Мы люди привычные. Отчего не помочь, кому делать нечего? Для меня это пара пустяков.

Она глазами по мне очередь короткую выпустила и снова в свою книжку уткнулась. Видать, интересная книжка.

Топаю дальше. По коридору. По сторонам поглядываю. И утку уже не прячу. Чего, думаю, её пря­тать, теперь всё равно. Тем временем про себя рас­суждаю: Пашка, надо быть, теперь заткнётся, перестанет исповедоваться при живом-то соседе. Может, я смогу слинять, и кончится это испытание. Хотя, конечно, навряд ли. Иду, не торопясь, нога за ногу. Туда – обратно. В белом халате. Туда – с полной уткой, обратно – с пустой. Бабы из женских палат на меня глазеют, за кого принимают – не пойму. Вернулся в Пашину палату, со­сед слева говорит:

– Не знаю, как вас благодарить! Спасибо вам огромное! Выручили меня, а то конфуз мог запросто случиться.

– Пустяки, – говорю, – едрёна вошь! Только гальюн у вас далеко. Зато хороший. Просторный, на четыре очка и с умывальником фаянсовым. А стены сплошь белым кафелем обложены, сверху донизу.

В общем, травлю разную ба­ланду, разговор хочу в сторону увести, за­мять опасную тему. А Петухов мой, Паша, гляжу, сердится не на шутку, от нетерпения ногами дрыгает.

– Давай садись, – говорит, – скорей!

Я ему глазами знаки делаю: дескать, сосед-то не спит, прочухался, всё понимает. А сосед, видно, догадался и от себя добавляет:

– Вы не стесняйтесь, беседуйте. Я это уже слышал.

Вот тебе раз, думаю, влип, серп и молот, птвою мать! А Пашка, будто ничего не замечает, так и чешет своё:

«Встал я в тот день пораньше. Чего, думаю, резину тянуть, зря агитато­рам голову морочить, заставлять их волноваться, нашего брата-избирателя понапрасну ждать. У них тоже план. Они тоже люди. Сходил в числе первых, отголосовал честь-по-чести и дело с концом. И им хорошо, и тебе весь день свободный. К тому же, если пораньше придёшь, то и в буфете чего-нибудь из дефицита перепадёт. Надел я белую рубашку, брюки утюгом нагладил, гал­стук нацепил – всё как надо. Всё-таки праздник! Смотрю, моя Оксана не ше­велится. Вроде как не собирается никуда идти, не торопится. «Ты чего, – го­ворю, – Оксана Григорьевна, не одеваешься и марафет не наводишь»? – «А то, – говорит, – что я на выборы ваши дурацкие не пойду».

Вы уж простите меня, дорогие товарищи, что я вынужден её слова вслух повторять. Не то вы мне не поверите, что такое может быть на самом деле. В нашей, так сказать, социалистической действительности. Решите, возможно, что я всё это придумываю, напраслину сочиняю.

«Как так не пойдёшь?» – спрашиваю. «А так, – говорит, – не пойду и всё. Нет, – говорит, – такого закона, чтобы всем непременно надо идти голо­совать. Это дело добровольное. Я, к примеру, эти выборы не признаю, по­тому что это обман и ложь. Какие это выборы, если выбирать не из кого? Я не овца, чтобы в стаде бежать, да ещё и блеять, когда прикажут. Я свободный человек. Тебе нравится – ступай, а мне не по душе, я не пойду». – «Ты что, – говорю, – Ксаночка, с ума сошла? Не повредилась часом головой»? И скажу я вам, дорогие товарищи, от чистого сердца: так мне было больно от неё это слышать, просто сил нет никаких. Потому что любил я её, дурочку, больше всего на свете. Жизнь свою был готов за неё отдать. «Нет, – говорит, – я с ума не сошла пока. А ты просто – идиот. И мне тебя, чисто по-человечески, жалко». Я прямо руками развёл на две стороны: не знаю что делать, что го­ворить. «Ты, – говорю, – что, в конце концов, против Советской власти, что ли?! Какая тебя змея ядовитая укусила?»

Это уж потом я её до конца раскусил, понял что она за фрукт за такой. И что это был – второй звонок. А тогда мне показалось, будто наваждение на неё нашло, порчу кто навёл. Может, думаю, опять она в беременном положе­нии, и от этого в её голове – сдвиг. Растерялся я, скажу вам честно, по со­вести. А она: «И что это вы за люди за такие! Чуть что не по-вашему, так сразу к стенке. Если, – говорит, – человек придерживается других взглядов, так значит он сразу против советской власти. Вовсе я не против советской власти, а против лжи и показухи. Демагог ты, – говорит, – как все!» Хотите верьте хотите нет, заплакал я».

 

 

 


Оглавление

1. Часть 1
2. Часть 2
3. Часть 3
518 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 18:28 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!