HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Михаил Ковсан

Обсудить

Повесть

 

Купить в журнале за ноябрь 2019 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за ноябрь 2019 года

 

На чтение потребуется 4 часа | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 2.11.2019
Оглавление

5. Часть 5
6. Часть 6
7. Часть 7

Часть 6


 

 

 

16.05.1907

 

Полутона. Полудвижения. Полувзгляды. Как Иван выбрался бы из такого заманчивого лабиринта, стенки которого невозможно нащупать, можно лишь усилием воли, вообразив, ощутить?

Среди прочих Ваня и мою судьбу к себе примеряет: по моде ли, не будет ли жать или быть слишком просторной. Похоже, из всех, на которые глаз положил, моя наиболее подходящей ему представляется. Вот «да» и сказал, «нет» ловко ввернув. Мол, и Вас и Вашу судьбу примеряю, но, знайте, с чужого плеча даже самую роскошную не приму. Впрочем, что удивляться, еще совсем мальчишкой с норовом был, хотя виду старался не подавать. Ни «да», ни «нет»: увернется, не скажет, посмотрит, примерит да по-своему сделает.

Ваня жутко смешно La Mort du Cygne изображает. Незадолго до отъезда успел посмотреть. Не так просто попасть было, однако. Публика от постановок Фокина сходит с ума. От того, что он сделал для Павловой, и впрямь с ума можно сойти. Любопытно, знает Сен-Санс, что его лебедя в Петербурге заставили умирать? У него он вроде живехонек!

Павловой подражая, он в отсутствии пуантов предсмертную дрожь изображал, то мелко перемещаясь на пятках, то слегка невидимый мяч подбивая. Танцуя, невнятно нашептывал, то ль напевая, то ль заклиная гения танца в глумлении пособить. Обнаженный, дрыгая ногами шантанно, то рукой – фиговым листом, прикрывая, то пряча между ногами и в женщину превращаясь, то бесстыдно на обозрение выставляя, лебедя из тела своего извлекая, Ваня удивительно гибок, особенно в предсмертной печальной затухающей пластике: руками волны изображая, ногами мелко-мелко перебирая, ладонями опущенную голову то ли подпирая, то ли лаская.

Перед смертью прекрасной устоять никак невозможно. Перья, от страсти дрожащие, надо разгладить, истончившиеся губы, наполнив краской, к жизни вернуть, шею, в плечи втянувшуюся, вытянуть, распрямить, в ноги-руки влить силу, глазам пронзительный блеск возвратить. И пусть это ожившее тело, из лебедя в юношу обратившееся, пусть само Сен-Сансу, Фокину, Павловой, мне музыку и пластику продиктует, само безошибочно продолжение изберет в женском образе или мужском. Смерть поправшее, оно на всё право имеет: обвив шею руками, живым движением, умирая, медленно средостение дыханием полным страсти снискать, или, голову вниз опустив, к могуществу беззастенчиво подниматься.

Всё молча. Всё с мыслью: снисходя к твоей неспособности волей своей управлять, я приноровлюсь, облик желанный тебе принимая.

 

 

17.05.1907

 

Может, Ваня кого-то играет? Может, и так. Играет себя. Или всё проще. Кто-то, он-или-она, это неважно, маня, воображение его возбуждает, но его-или-ее рядом нет, это – призрак, из-под обложки книги набухший, а я близок, доступен. Но доступность и возле стен по вечерам обитает, почему не пойдет? Деньги? У него их немного. Боится запачкаться? Дома в бани за этим он не ходил, веселые дома, в отличие от сверстников, не посещал. Откуда знаю, я ведь не спрашивал? Ни слова об этом не проронил. Не надо и спрашивать, ни к чему слова изводить. На нем всё написано.

Написано, да иероглифы мудрены. Всё с ним не просто. Хуже воровства с ним простота: его ли у себя украдешь, себя – у него. Узлы завязаны туго и – с внутренней стороны. Вывернешь наружу – нет их, как нет. Куда делись? Исчезли.

Некто воображение его возбуждает – что же с того? Любой путь начинается с представления о пути. Что это со мной? Конфуций, до вящей мудрости опиума накурившийся. Что бы ни возбуждало, ко мне привело. Чего же еще? Жертва при виде паука цепенеет. Разве он цепенел?

Я плел паутину? Вроде не очень. А взгляды, неосторожности, недомолвки-обмолвки? Ну, без этого и жить невозможно. Не ходить же в маске и с кляпом во рту, чтобы не подумали, чтобы помыслить не смели. Не менее логично иное: он – паук, я – его жертва, он – плел паутину (вольно или невольно, неважно), я – в паутину попался. Господи, как, не порвав, паутину распутать?

Точку поставить. Дальше мучить мозги бесполезно. Лучше паука расспросить. И – паутину. А вместо глупой бесплодности скетч для кабаре сочинить: паук, муха-жертва, и, разумеется, паутина. Приволье волжское для художника – эти костюмы. Для паука маску придумать. Маска – морда паучья. У паука морда какая? Вовсе без морды. Весь паук – бесчисленность лап. Паук – липкое осязание, приклеенность к коже, нежно сквозящей под пальцами яс-но-ви-дя-ще.

Паук, паутина – глупость, пустое. Пружина в Щелкунчике лопнула – взвился, в человека внезапно неотвратимо по странной случайности обратился. Вот и мучайся – паука сочиняя.

А может, ну его, паука. Только карнавал осквернит. Паука – в кабаре, гонорар от скетча – костюм карнавальный: панталоны краской заляпаны, бархатная куртка цвета когда-то зеленого, сорочка шелка китайского, холодящего кожу нежно, тысячелетне умело. Шляпа? С пером страуса непременно. Мольберт, кисть и натурщик. Одежда со временем поизносится, вещи испортятся, натурщик вырастет, так что, времени не теряя, за дело.

Сперва он – юный Давид, из пращи врага поразивший, с помощью веревок поднимает голову неподъемную Голиафа. Затем – прекраснотело лукаволикий Амур и Иоанн, юный блестящекожий, миссию и участь осознающий. Оказав великую честь, которой мало кто из подобных ему удостоился, история звание-назначение его сохранила. Но нам ни к чему. Догадливые – догадаются, остальным – всё равно.

Вырос, но перед тем, как расстаться, прикрыв белой рубахой и широкими штанами чересчур возмужавшую красоту, вложить немного печальному, ошарашенному меч в правую руку, в левую – волосы Голиафа. Зачем поднял с земли эту голову? Чтобы дуре-публике показать: Давид и Голиаф – сюжет изящного водевиля. Время трагедий прошло. Желаем смеяться, шампанское попивая.

Но в иные времена – напитки иные: пиво пенится буйно, лучась, льется вино, водка уста обжигает, в северном замке немыслимо флегматичном страсти нешуточно разыгрались: клинки, вопросы и смерти. На юге юноша несуразный взбалмошную девицу сводит с ума, чтобы зрители, слезы роняя, аплодировали долго, от собственной смелости, в полутьме разыгравшейся, бурно, бешено, совсем ошалело.

А тем временем кардинал натурщика-мальчишку сперва задарил, а потом и сманил. Тот и рад от растирания красок – во все разнообразные тяжкие: по рукам, по полям, по долам, из постели в постель, из кибитки в кибитку, из города в город. Где его носит, давно из Давида в Голиафа, из амура в сатира, из Иоанна в Ирода превратившегося?

Где он? Сгинул куда?

Наверняка от трудов праведных нажил плут не палаты – трактир придорожный. В маске трактирщика кувшины вина подает и блюда с сырами. Трактир, не правда ли, естественный эпилог прежних безумств со светом, красками, изяществом обнаженным. Эпилог скучен, печален, от других не отличен. Строгие капитаны куда надо снесут, веселые могильщики когда-нибудь случайно наткнутся.

То ли круг замкнулся, то ли тракт с дорогой малой сомкнулся.

Надолго Ваня? Может, мой натурщик никуда никогда не сбежит, хотя такого в подлунном, полном призраков и теней, от света фонарей зеленовато-голубоватом, конечно же, не бывает.

 

И тогда, стесненья отбросив, я вошел в его сон. Хотел получить ответ на вопрос, мучающий меня беспрестанно. На час? Надолго? Может быть, навсегда, что означает: до капитанов, до бирки на большом пальце правой ноги?

Погружаясь в чужой сон навязчиво, неуклюже, оскудевая…

Вначале было нечто вязкое, непрочное, очень летучее. Вроде дремоты. Наподобие увертюры, сложной, запутанной, многомотивной. Нечто похожее на бессловный пролог, который сам собой, без отбивки, без каких-либо разделяющих знаков сгущается, становясь всё ощутимей, несомненно прочней, вечнозелеными стенами по обеим сторонам возвышаясь.

Иду, проникаю, невидимую стену ломая, в лабиринт погружаюсь, неведомо как понимая, неизвестно откуда знак получив. Лабиринт прост и прям, лишь один поворот, значит, нетрудно: свернул направо, обратно – налево. И второй поворот одолим: налево – назад, значит, направо. Оставлять надо бы знаки: вечнозеленые ветки надламывать, или иначе как обратный путь обеспечивать. Тривиально, но в голову не пришло. Или банальностью изящно побрезговал? Так ли, этак ли я иду, повороты считаю бессмысленно: сбился со счету, с пути, в вечнозелености назойливой окончательно затерялся.

Странный такой лабиринт. Ни солнца здесь, ни луны. Откуда свет – непонятно. Но две тени со мной постоянно: одна, словно прошлое, позади, впереди, словно будущее, другая. Попытался ускориться, побежал – от назойливых отвязаться. Полно. Пустое.

Что-то ищу в чужом сне, в неподвластном мне, в неразгаданном мной лабиринте.

Ответ на вопрос – помню точно. Каков вопрос – позабыл. Не до вопроса – выбраться, хоть в кровь ободравшись, хоть напролом. Прорубиться сквозь частокол чужих желаний и страхов – к своим, на вольную волю пробиться.

Где эта воля? Отпусти, чужой сон, упусти – выскользну, покачусь сизифово вниз сизо-лилово, продираясь сквозь колючую проволоку витиевато вечнозеленую. Тюремные стены чудовищно высоки, надзиратели бесчеловечно жестоки, на вышках – жутко зоркие снайперы.

Произнеси – ныне-отпущаеши – единое слово! И – нарастая, вечнозеленый лабиринт и вечносущий сон до горизонта хляби земной и до выси тверди небесной мироздание гармонией заполняя:

 

Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром; яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людей, свет во откровение языков, и славу людей Твоих Израиля.

 

Такой вот сон. Таким, изрядно словами испортив, неумышленно исказив, записал.

 

 

Дневник Ивана

 

В открытом пространстве я всегда завороженно вглядываюсь в горизонт, не в силах от тайны его оторваться. А он от горизонта будто бы защищается: опускает глаза, рукой закрывается, словно его тайна горизонта страшит. Может, знает то, чего я не знаю или вовсе мне знать не дано? А может, в его возрасте я тоже буду глаза опускать, насытившись разными тайнами?

Сегодня днем попробовал я минестру, итальянский суп с рисом и овощами, с оливками, фигами, миндалем. К нему – знаменитое тосканское кьянти в необыкновенной бутылке, в солому одетой. Не знаю, что и сказать. Только одно: ни на что русское не похоже, такого никогда не пил, не едал.

Вот опять. Давал ведь слово пустяки в дневник не писать. А может, еда не пустяк? Тем более непривычная, незнакомая. Надо спросить. Пустяк или нет? А по поводу слова себе точно скажет, что глупость. Только не прямо, мол, глупость, но вывернет не обидно: неизбежное взросление, что ли.

Сказал полусерьезно – хотя кто его разберет – что я похож, как две капли воды, на бронзового мальчишку Давида, отлитого Донателло. Вначале обиделся: слишком юн этот Давид, а потом передумал: юн, да прекрасен, к тому же – сам Донателло!

А еще подумал: на кого он похож? Сперва решил: на Юпитера фонтана Бартоломео Амманати, а затем из длинноволосости – на льва Донателло. Думал сказать. Вдруг обидится?

 

 

Дневник Ивана

Ночью

 

Множество раз в Петербурге я приближался к нему и всякий раз, испугавшись обжечься, отпрядывал. Он был для меня страшной пропастью, в которую я мечтал и страшился свалиться. Всё раньше далекое теперь страшно близко, не надо руку протягивать. В Петербурге он подвел меня к лабиринту, загадочно поманил. Внутрь, очертя голову, уже в Италии ринулся сам, его за собой увлекая.

Верно, там жары недоставало, чтобы внутри меня ледяной барьер растопить – позволить чувствам хлынуть наружу, с его соединившись, чтобы руки-ноги переплелись в случившейся кутерьме.

В первый раз между нами физической любви почти что и не было. Это позже, очнувшись, сообразил. Протягивая руку, пальцы сжимая, он руку мою своей удлинял, чтобы мы могли достать до тайной тайны небес или клад извлечь со дна глубочайшего моря.

Всё переменилось, перевернулось, и, в отличие от сказанного, никак не желает укладываться. В Петербурге, от родни и товарищей по гимназии наслушавшись всякого, воображал его пауком, в липкую сеть тщащимся меня затащить. У жертв паучьих судьба известно какая. Теперь иным прошлое вижу. Был паук. И паутина. Я был пауком. Я ткал паутину: книжные визиты, разговоры: шрифты, тексты, картинки. Я его искушал. Он виду не подавал, ни малейшего повода мне не давая. Уже тогда мы друг друга любили. Он мудро и сдержанно. Я очень глупо, надо теперь признать откровенно.

Есть вещи, о которых надо научиться молчать. Может, в конце стоит поставить вопросительный знак? Или же восклицательный?

Он задумал и, кажется, пишет, никому, мне в том числе, не показывая, цикл сонетов от имени Давида, поэта-царя, не столь библейского, сколь ренессансного. По-моему, такого еще не бывало. Дай Бог ему вдохновения, а мне – когда-нибудь прочитать.

Он лишен чувства зависти. Так мне кажется. Нет, я уверен. Хотел прямо спросить. Только как? Вопрос идиотский. Но, думаю, мне бы честно ответил. Я завидую ему. Это первая зависть, которую в жизни я испытал. Завидую! Наверное, зависть меня к нему и потянула.

 

 

18.05. 1907

 

Ваня: омут не буйный, тихий, не громкий. Что в омуте водится, не очень понятно. Ясно, не слишком обычное, никак внешнему облику, включая учтивость подчеркнутую, слегка ироничную, не соответствующее. В омут этот со всего размаху не плюхнешься, сглупишь – окажешься в луже всем на посмешище. Всем, кроме него. Вздрогнет, поморщится, брезгливо платком рукав оботрет, хотя ни единого пятнышка.

Представляется, будто, встретившись, мы с ним возрастом поменялись. На сцене прежние, а за кулисами он – сорокалетний немало в жизни добившийся человек, а я – юноша, за прикрытыми веками прячущий глаза полные страсти и жадного интереса.

Сказал, что он на Донателлова Давида из бронзы похож. Кажется, немного обиделся. Но промолчал. Видимо, думал, чем мне ответить, на кого я похож, указать. Ясно, придумал, да сказать постеснялся. Думаю, хотел сказать, что на льва. Зря не сказал. На льва я и правда похож.

 

Подобно тому, как каждая эпоха перечитывает старые книги по-новому, так она старые события по-новому переживает. Что от французской революции взяли мы, не слишком раздумывая? Свободу, равенство, братство? А головы, гильотиною отсеченные, в корзину упавшие, позабыли, не помним. Да и задумываемся ли над тем, что всё-таки помнится? Равенство? Разве мы с вами равны? Братство? Мы приятели, даже друзья, однако же, братья – помилуйте! Я вам не враг, и вы мне не Каин! А свободы вместе хлебнули! Кровищи, однако.

 

Он красив. Не парикмахерской красотой, не яркостью, взгляд останавливающей. Красив необычностью, выделенностью из ряда, не любому приметной, не всякому внятной. Красив для меня. А до других – какое мне дело?

В миг, когда Микеланджело со своим натурщиком соединился, он увидел Давида, которого через два с лишним года из каррарского мрамора вырубил во славу творения Божьего. Старинные авторы подобные сцены единения сопровождали восторженными стихами. Хорошо бы и мне. Да что-то никак не выходит.

Если бы Микеланджело каждый завиток волос своего натурщика не любил, разве у него бы Давид получился? Говоря библейски похабно, как говаривал Пушкин, ощущение красоты у мужчины зарождается в чреслах. Не удивлюсь, если когда-нибудь кем-то узнается, что натурщиком для Давида служил какой-нибудь банщик.

Не пре-не-бре-гай-те!

Так, кажется, Федор Павлович Карамазов учил, от творца своего научившийся?!

Сейчас, когда мой славный натурщик каждый день передо мной, почему бы за замысел старый не взяться – рассказать, как расплющенноносый величие свое высекал. История умалчивает, но уверен: не вымысел, гипотеза более чем вероятна. Молодой Микеланджело натурщика своего увидел случайно на улице, или базаре, или же в бане. Тело не было совершенным. От наброска к наброску руки и ноги слегка удлинялись, мышцы натурщика набухали. Место вокруг мраморной глыбы скульптор велел обнести деревянным забором и устроить навес. Микеланджело работал один. Парень занимался едой, стиркой, всем тем, чем у женатых занимаются жены.

Придумать парню историю. Сцены с нетерпеливыми, желающими подсмотреть, что там выходит из мрамора и что делает со слугой своим скульптор. Сцена, когда Микеланджело видит впервые Давида, гордого, независимого, напряжённого, одного против всех в базарной толпе. Что высекать? Отдельность? Отделенность? Отъемлемость невосполнимую? Глядя на натурщика, черты будущего лица кажутся жестковатыми. Но поворачивается – луч солнца, упав, их смягчает: увидел Давида.

Между автором и героями поставить повествователя со своим языком: не простонародным, но несколько путаным, изобилующим повторами в местах особо эмоциональных. Таким же языком будет Микеланджело исповедоваться незадолго до смерти.

Томмазо Кавальери: сонеты, где «она» маскирует «его». Внешность – скульптурный портрет Даниеле да Вольтерра: по маске посмертной. Эпиграф – его завещание: «Я отдаю душу Богу, тело земле, имущество родным». Может быть, и второй, из 60-го: И высочайший гений не прибавит Единой мысли к тем, что мрамор сам Таит в избытке…

 

С одной и той же натуры можно нарисовать и богиню и проститутку.

 

 

Дневник Ивана

1907.18.05

 

Он показал мне фотографии, целый альбом, барона Вильгельма фон Глёдена. Поразительно! Великолепно! Сицилия в роли Греции, сицилийские юноши в роли эллинских эфебов прекрасны. Приглашает на Сицилию съездить, барона в его уединении навестить. Тотчас же согласился. Спишется со знакомым, попросит рекомендательное письмо, и – аванти!

Говорили о нем: мизантроп. Не знаю. Может, и правда. Голоса не повышает: ни разу не слышал. Не снисходит. Сощурится, закусит губу, стрельнет исподлобья – без слов понятно и очень обидно.

Давно хочу записывать его выражения. Не получается. Не стану же за ним с записной книжкой ходить. А жалко, что не записываю. Забудется. Вот что запомнилось.

Неофита грубые и торопливые ласки схожи со скороспелыми суждениями самоуверенного невежды.

Научить нельзя ничему. Заразить, отравить – это возможно.

Давид: умиротворенное совершенство, которым он не был.

Звезды сегодня немного навеселе – радостно перемигиваются.

Страшно: всё, что надо, есть у меня, а то, чего нет, и не будет.

Любые правила нарушать не только возможно, но и похвально, кроме самим собой установленных.

Здесь бессознательно к солнцу стремишься, петербургскую промозглость из себя изгоняя.

 

 

21.05.1907

 

Нарциссеныш мой, однако, зеркала сторонится. То ли боится, что оно его поглотит, то ли боится: замечу, как собою любуется, то ли самого себя опасается. Бог весть. Своя душа – потемки пещерные. А Ванина, хоть родная, но все-таки не своя.

Разве удивительно, что мальчик ищет отца, который с радостью сына находит, но в полной мере отцом стать не сможет, хотя оба того страстно желают.

Со дня, как мы вместе, я в напряжении: Ваня непредсказуем, каждую минуту грозит встать, распрямиться и распрощаться, адреса не оставив. Иными словами, каждую минуту я жду, что Ваня исчезнет, и вместо него явится молодой человек мне не знакомый, представившись: «Я – Иван».

Раньше ли, позже это произойдет. Зная, страшусь. Ваня – со мной. Тот, кто покинет меня и никогда не вернется, – Иван.

 

 

Дневник Ивана

 

Эта мысль пришла мне в голову еще до поездки. Большой поклонник синематографа, я полагаю, он в подлинное искусство со временем превратится. Я был завсегдатаем синематографа, что на Невском, неподалеку от Мойки. Не было фильмы, которую не посмотрел.

Другим запойным моим увлечением были римляне, и, конечно, божественный «Сатирикон». Перевод не слишком хорош. Куски, которые пытался осилить я на латыни, свидетельствовали однозначно: переводчик жеманничал, в отличие от оригинала, называя вещи именами не слишком своими. Причиной, конечно, цензура. Да и сам он, похоже, не привык изъясняться слишком уж откровенно. Это ему не в упрек. Мало кто вообще взялся бы за перевод. И латынь знать надо прекрасно, и писателем быть должно отменным. Сколько таких, оба качества в себе совмещающих? Читал так и сяк, не с кем и посоветоваться. Не подойдешь же в гимназии к латинисту: так и так, как на русский перевели б Вы с латыни половой орган мужской? Ха-ха-ха! Физиономию латиниста представил.

Так вот. То синематограф в моей голове, обрывист и дерган. То «Сатирикон», изувеченный временем, весь в кусках, поди разбери, что зачем и почему. Иду по Невскому в «Норд» кофе попить, пирожных покушать. И словно ударило. Синематограф «Сатирикону» навстречу, а тот стремглав к синематогрофу. Так в мозгу моем встретились и друг в друга влюбились: не оторвать.

Тогда и решил, чем буду я заниматься, высоким штилем: чему жизнь посвящу. Понятно, надо стать образованным. Но и учиться синематографической технике. Первая фильма, которую сделаю, «Сатирикон».

Пока суть да дело, либретто надо продумать. Самое главное – выбрать важнейшую линию и с ней все куски связать воедино. Плохо, что Петроний во фрагментах достался. Но и то хорошо, что достался, и, авторской воли не нарушая, свои связи можно придумать. Иными словами, текст вольную интерпретацию не только что допускает, но провоцирует.

Всё думал, с кем посоветоваться. С кем, однако, понятно. Не ясно лишь как. Знал, что в Италии. Но, даже встретившись, и, как он говорит, подружившись (еще одно лицемерное слово, как у банщиков, баловаться), всё боялся с этим к нему подойти.

Кстати, сказал про лицемерное слово. К удивлению моему, согласился: да, лицемерно. «Только как бы Вы, Ваня, сказали?» Тут он меня прихватил. Не по-уличному же называть. И без того в языке грязи немало. Не стал чиниться, выкручиваться, этак да так. Сказал, что не знаю. «Спасибо за откровенность», – такие слова человека такого многого стоят. Едва не заплакал, услышав. Отвернулся налить воды из графина. Думаю, всё понял, всё прекрасно заметил.

И про синематограф всё понял и за «Сатирикон» похвалил. Дело долгое и нелегкое, когда еще такое будет возможно? К тому же без слов, только надписи. У Петрония слово огромное, нынешним писателям не чета. Как самая малость уместится? Разве что время придет и со звуком синематограф придумают, тогда артисты заговорят, это дело другое. А еще, чтобы слышны были чавканье, чмоканье, утробные звуки. Но Вы молодой, Ваня, до всего доживете и, даст Бог, замысел свой воплотите.

И подмигнул хитро, вовсе на себя не похоже, обезьянью рожу состроил, выпятив губы и уши пальцами оттопырив. «Возьмете в артисты, на роль юного Гитона коварного?» – Первый раз при мне расхохотался, звонко, заливисто, залихватски.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за ноябрь 2019 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт магазина»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите доступ к каждому произведению ноября 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 


Оглавление

5. Часть 5
6. Часть 6
7. Часть 7
503 читателя получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 27.03.2024, 19:43 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!