Ты

 

Купить в журнале за декабрь 2019 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 6 часов | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

Иду по тропе, как по лугу, среди василькового колокольного веселого перезвона, траву забвения раздвигая. Остра она и беззвучна, не порезаться бы о сквозное молчание. Кажется, выдернешь из мягкой влажной земли пучок – вспомнишь, спасешь от забвения. Смеясь, не отпускает, пробуешь сильней – не дается. Вытащишь стебелек – явится пустячок, родинка на незнакомой щеке, прыщик у носа. Миг – дверь захлопнулась, трава забвенья сомкнулась. Никто не отыщет, из земли даже влажной не выдернет. Ноги в землю уйдут, весной река разольется – ни памяти, ни следа. Трава забвения вырастет, не плакучая, цепкая.

Отвращение к горлу тошнотой подступает. Здесь были губы, которые я целовал.

Ты на лугу, который скатывается в речушку, не глубокую, не широкую, быструю, стремящуюся успеть всё, что положено совершить, пока не высохнет окончательно. Ты с напарником ее перегораживаешь, и бессмертье не косяком, поодиночке сеть наполняет. Минут десять, вытягиваете, в сети бьется уха. Задохнуться щука не хочет, и ты с отвращением видишь, как он камнем бьет рыбу по голове. Та бьётся, с каждым ударом трепеща слабее и судорожней.

Представляя реку-и-рыбу, ты вспоминаешь: она Тарковского тебе привезла, который ведет с собою Галчинского, с его стихами вы курите у каштанов, окружающих навсегда сухой старый фонтан. В грозу один из старых каштанов погиб, порывом ветра обрушенный. Сейчас на его месте – привет, младое, незнакомое племя! Старый, столетний на дрова распилили – исчезнувшие печи топить.

С каждым днем, исчезая, мамин голос становился слабее и глуше, а однажды утром, придя, я его не услышал. Ещё живая, она успокоилась, замолчала.

 

На похоронах говорил о ней и тебе: в детстве ты считал её самой в мире красивой. Извини, украл твои впечатления, я ведь так не считал, хорошо зная: банальность, все дети так думают. Но мне надо было что-то сказать: собралось немало народу, не ради мамы, конечно, ее мало кто знал. Давняя с юности, даже детства подруга ее не приехала: возраст и далеко. Хотелось, чтобы всё кончилось, как можно скорей: мамы здесь не было, а мне хотелось быть с ней, для чего уйти от людей с вежливыми словами, полными аккуратной печали, которые возбуждали тоску. Они были непочтительно неуместны, как запах жареного мяса в доме покойника.

Я говорил уверенно и спокойно, не ритуальным лексемам запретив возникать, выверенными дозами впрыскивая эмоциональность. Я говорил чужими словами, от них отстранившись. Я говорил – очень точное выражение – на потребу. Не мог же я говорить этим людям о том, как глядел долго на маму, пока не понял, что значит выражение «как живая».

Мне надо было защититься от их безразличия и от их любопытства, от их обязательной церемонности. Мама моя умерла, а они мешают с ней остаться наедине, вспоминать так и такой, как и какой мне бы хотелось. В отличие от тебя, я научился себя защищать, слова были наилучшим оружием, которым всю жизнь овладевал. Я создавал текст-щит, себя от чужих глаз и ушей укрывая.

Я говорил, и слова в открытом пространстве исчезали: никто не запомнит, не повторит. Захочу – сам не вспомню, изначально от них отказавшись, как от незаконных детей, нажитых от крестьянок: солнце русской поэзии их славно брюхатил. Он это слово любил, «брюхатая» «беременной» предпочитая.

Помнишь, как, защищаясь, в детстве в огромной ненавистной спальне ненавистного детского сада, когда днем заставляли в кровать ложиться и спать, ты зажмуривал глаза, ничего не имея иного, чтобы от всех защититься. Они хотели от тебя одного: подчинения, а ты кроме этого со всем остальным был готов примириться. Только чтобы между тобою и ими была пусть самая малая, самая хрупкая грань, преграда зажмуренных глаз, чтобы вместе с ними во сне не сопеть, а, проснувшись, потягиваться и смеяться.

Ты думаешь: почему должен быть здесь, от этого защищаться, для чего притворяться? Ты думаешь, от мыслей становится тяжело, невыносимо, и, защищаясь от собственных мыслей, пытаешься думать о том, как закончится мучительный день. Заберут, и, выскользнув из залога пассивного, унизительного, ты поедешь домой на троллейбусе, потом пешком мимо садика, еще кусок улицы, вниз, к двухэтажному дому, под арку, ступеньки и дверь. Ты дома, в безопасности и тепле. В печи трещит-пышет, все дома и всё на месте, не надо съеживаться и мучительно думать не надо. Зачем думать, когда всё хорошо?

Лица, от которых спасался, ты прочно и навсегда позабыл. Лишь одно упрямо, настойчиво помнишь: лошадиное, без злобы и ненависти мешавшее тебе существовать. Не то лошадиное – конь и его всадник – но упрямо кобылье: угрюмая телега, скрипучая сбруя, вонючий навоз.

Слова, кладбище, люди – хотелось, чтобы кончилось, чужие ушли, и можно было бы в тишине смотреть в холодную синюю бесконечность с белыми пушистыми облаками, похожими на летящий в воздухе пух тополей, смотреть на холмы, уходящие за горизонт, одни усеянные домами, другие – темнеющим лесом. От этого тоска, не уходя, становилась бы легче, невидимыми каплями стекая и высыхая в сухой летней земле, превращаясь в прошлое, которое никогда не бывает слишком мучительным, слишком больным.

И это, уйдя, записать в книгу неразгаданных тайн, которые буду разгадывать всё отведенное для жизни-и-памяти время.

Я говорил, от меня этого ждали, но что о маме чужим я мог рассказать? Промолчать не пытался. Говоря одно, другое я вспоминал: ты с мамой идешь, развевается ее голубое летнее платье в горошек, тебе неприятно, что мама борется с ветром на глазах у прохожих, и ты помочь ей не можешь. Об этом я не мог говорить, исполняя банальное. Кладбище – не место, похоронная речь – не жанр для новшеств и стилистических изысков. Спасибо, ты мне помог: люди пришли, за что их обижать?

На похороны отца никто, кроме родных, не явился, и я мог промолчать. И на мои, наши с тобой похороны чужой не придет. Только свои, к тому дню живые.

Долго нас судьба разводила: мне некогда было о тебе вспоминать, а тебе обо мне думать подавно. Что ж, нередко на похоронах встречаются люди, не видевшиеся всю жизнь.

Что бы случилось, если бы не увиделись? Ничего. По-русски мягко, неубедительно, с ударением не на том слоге. По-английски твердо и убедительно: nothing!

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2019 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению декабря 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.