Ты

 

Купить в журнале за декабрь 2019 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 6 часов | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

Явление новых слов – тайна, подобная их исчезновению. У тебя к ним интерес, у меня же неприязнь. Представляю, как неприязнь с интересом сражается. Слово за слово, бьются нещадно, летят клочки, ими полны закоулочки. Помнишь, слова тебя соблазняли? Явится, свалится, прилетит – вцепится, не отпустит. Прилипает мухой, пчелой жужжит, целится комаром – не спрятаться и не скрыться. Спасение: изловить, с другими связать, в катрен, что привычно, упрятать. Новые плохо давались, старые были надежней. Ты ловил – я отбиваюсь, ты связывал – я отпускаю.

Но оба мы в слове – Ионой в чреве чудовища. Он молился, чтобы исторгло, а нам куда деться? Из языка – в немоту, в бессловесность – из речи? Или – в память, которая образ и речь, и много еще, ибо всё в мире – память.

Прадед – белобородый стекольщик. Это всё, что помнила мама. Разве мало, чтобы представить идущим по улицам с ящиком стекла на плече? Сапоги, холщовые штаны, косоворотка, идет молча, мастеровито. Встречая знакомых, приподнимает картуз.

Новороссия, в первом-втором поколении заселенные недавно не русские земли. Новая память, хрупкая, как стекло, не нажита, старая заскорузлая – не изжита. Поднялся ветер – окно хлопнуло и зазвенело. Ночи холодные – как Анна морфина, стекольщика.

Идет. Стекла радужно переливаются. Не торгуясь, цена известна, измерил, вырезал, вставил, получил деньги и попрощался. Пришел домой, отдал деньги жене, поели-поговорили, на звезды взглянув, помолились, легли и спали без снов до рассвета.

Жил-и-умер мой прадед, белобородый стекольщик. Разве мало я знаю, чтобы думать о нем, по-прежнему хрупкой памятью воскрешая? Мало? Поезжай, пройди по улице по жаре, пыль не отряхивай – за последнюю тысячу лет не изменилась, как и жажда моя вспоминать, появившаяся тогда, когда тобой быть перестал.

С тех пор в лабиринте, из которого выход один, и блуждаю. Одни здесь находят сразу и много, другие – никогда ничего. Одни бродят в сухости и тепле, другие – в промозглости, холоде. Одним широко, высоко, другим – низко и узко. Я иду за тобой по тропе-лабиринту, и хоть идем мы по кругу, не пячусь даже взглядом назад, памятуя – дерзкое такое словечко – о лотовой жене, сгубившей себя, об Эвредике, Орфеем погубленной.

Я иду, в гору себя за тобой поднимаю, тянусь рукой, пальцы вытягиваю, кажется, мизинцем касаюсь, и в миг, когда настигаю, голубь с листом масличным в клюве, пролетая, выдохом своим сбрасывает к подножию.

Для тебя годы тянулись, для меня промелькнули, ведь время – субстанция субъективная, само вспять не идет. Его человек, сожженные мосты возрождая, на круги своя возвращает. По нему, следя движение звезд, ко мне ты идешь, а я, муравья в траве наблюдая, к тебе направляюсь.

Остальное нетрудно представить: берег левый (пологий) – берег правый (крутой), с востока на запад. Вечный путь солнца, из столицы нынешней в ныне вражью, с запада пришлую, родную, варяжью. По мосту над бездной-рекой, как бочка сельдей, полной отраженных огней, поезд грохочет, и чем ближе к высокому берегу, тем сильней нетерпение; за спиной, секунды назад, мимо села пролетая: ночной кочет хохочет; ночь клокочет, нож на колкого кочета точит. Надо бы трактат написать «Бездна как предощущение преодоленного небытия». Как думаешь, стоит времени и усилий?

С моста бездна кажется однородной и неподвижной. Иллюзия, там плывут рыбы, за мирными – хищные. В иле останки судов и людей, которых не сумели или не пожелали спасти. Ничто в мире не пусто, бездна – не исключение.

Сколько раз ты этим мостом над бездною пролетал, унося с собою ко мне грохот колес и промельк конструкций, быстрый, смутный, мгновенный. Позади случайность, бездомность, желтовато-мутное, скользкое, соловое слово, тварь державно дрожащая. Впереди вот-вот – дом, в невечной жизни краеугольность, твердое слово, округлое, изначальное. А то, что краеугольные камни рано-ли-поздно камнями преткновения станут, это ко мне, единящему личности и времена.

Ведь время измеряется возрастом человека. Для двадцатилетнего век – отрезок времени непостижный, для человека лет, скажем, семидесяти, событие столетней давности – всего за тридцать лет до рождения. Что для русского древность, для китайца вчера. Одни идут пьяненько в прошлое, стыдливо, раскорякой, согнувшись. Другие – трезво, с гордо (зачеркнуто: поднятой) воздетою головой.

Человек всегда благоустраивал время, взывая к солнцу или луне, или к обоим светилам. Малое умножал, большое делил, пока слова не нашлись и всё не сложилось.

 

Тысячелетие! Голоса в веках отдаются, слагаясь геологическими пластами, словно рифма в сонете.

Век! Словно лживый зрачок из-под век, верно – столетие, парты, паперти, плети.

Год! Гулко, гудком, гулом долгим, словно брачный олений зов в бесконечность.

Месяц! В месиве туч мелькнул тонкий серп и набух среди звезд желтым светом тягучим.

День! Пролетел, промелькнул, динь-дон, дребедень, просвистел, навел тень на плетень.

Минута! Тянется мятно, исчезает, мутно в дерзкой невозвратимости пропадая.

Секунда! Колким бенгальским огнем, скок-поскок – вонзаясь во тьму, в свете дня растворяясь.

 

Времени не существует, но часы, маятник, метроном, кукушка – люди научились его, эту форму изменяемого бытия, измерять. А память научились лишь сравнивать – с чем-то, похожим на жизнь, которая протекла, миновала, и ты с ней миновал, но всё еще там: за скрывшийся утёс зацепился. Так волны, взлетев, в сушу вгрызаются и опадают.

Пребывать в реальном сегодня, от всего на свете завися, – жизнь в пассивном залоге. Пребывать в реальном вчера, где всё зависит лишь от тебя, – в памяти бытие, жизнь в залоге активном. Вспоминая, ты исправляешь, изменяя, к желанной и совершенной истине приближаясь, о чем в реальном сегодня невозможно помыслить.

И будет так до тех пор, пока по мокрому песку босыми ногами пройдешь, оглянешься: нет следов, не остались. То ли смыло – не помнишь, то ли не было вовсе: не ты шел – кралось за тобою отчаяние, и кукушка не куковала. Но отец ведь шел, возвращаясь, щелкая языком так, как никто не умел, не умеет и никогда не научится.

Где ты? Здесь и сейчас? Там и тогда? Или здесь-там, сейчас-и-тогда? Ненужное вычеркнуть. Кому такое доверить? Кто сделает выбор? Тот, кто торопится жить? Тот, кому в своем времени тесно?

Лотерея. Тыча пальцем в угрюмую вечность: жить – не жить, лекарство – плацебо.

Ты куда пальцем ткнул? Неумение лгать усложняет и еще усложнит тебе жизнь. Не научишься. Придется смириться. В качестве утешения: и я не умею, не научился, и мне усложняет, не скажу, что смирился, как-то обвыкся. Жаль. Умение лгать в единый миг устраняет неловкость, неприятности предотвращает.

Всё это – до той только минуты, когда налетит, гремя и взвивая, и всё задрожит, затрепещет, речь станет отрывистой и бессвязной, покинув плоть, дух возвратится, сердце похоронят в соборе, смычки ударят по струнам, кромсая созвучия и воздух лаская, память на клочки разлетится, и закоулочков больше не будет.

Знаю, хочешь спросить. Многие умерли, даже твои одноклассники, о чем узнал случайно на улице, столкнувшись с одной, всегда знавшей всё обо всех. Она рассказывала, а мне слова представлялись хлещущими плетьми, змеями, похожими на волосы, заплетенные в косы, водоросли, извивающиеся изо рта. Кто хлещет? Кого? Он хлещет двойника своего.

Двойник? Не «я – ты», не диалог. «Я – ты»: встречаемся в пространстве, игнорируя время. Двойник: распад, пустота. Лета, текущая вспять между ними. Двойник выходит из дому в пустое пространство: день чудесный, солнце, мороз. Дыхание двойника паром, белесым профилем голубиным в небо восходит, в пустоте растворяясь, изморозью на шарф льдисто, бело оседает. Всё – ничто. Даже если слышится шорох, обнаруживая нечто случайно.

Возник голубь случайно. Ночью, тихо, вышел на кухню попить и, возвращаясь, услышал хлопанье крыльев, дверь входную открыл – взглядами встретились, друг друга прощупали и отпрянули отчужденно, друг другу не нужные, лишние здесь и сейчас, словно Лёвин на бальном празднике жизни.

Голубю не спалось. Наверное, думал, как выбраться из западни. Залетел по ошибке или из любопытства и мучается: ни еды, ни питья. Открыл на лестничной площадке окно, открывалось чуть-чуть, голубю не пролезть. Как помочь выбраться? Как объяснить, что по лестнице вниз не в преисподнюю, а на волю?

Несколько дней над дверью сидел, изредка крыльями хлопал, боялся, видно, летать разучиться. Время от времени выглядывал: не улетел ли? Так и жили, пока как-то утром дверь открыл – голубя нет. Оглянулся. Голубя не было.

Покинул ковчег. Не вернулся.

И всё-таки возвратился: приснился. Выходя из квартиры в холодную темь, невольно его покой нарушал, и голубь метался под потолком лестничной, видимо, специально для него так названной, клетки. Когда немного теплело, он исчезал, но возвращался, наклевавшись листьев в масличной рощице, приютившейся на скалистом уступе, и садился на козырек над дверью, ведущей в жилой холод и мрак, куда почта и телефон приносили вести печальные, иногда и смешные, пытаясь отсмеяться от смерти. Надеялся: не вернется, и тогда почта и телефон прекратят извещать о смертях: у духа не сложились отношения с плотью.

Но, улетая, он возвращался, поэтому везде умирали и хоронили, и слова, как голуби, бились в силках. Маялось всё живое. Дух с плотью счеты сводил безжалостно и жестоко. Слова из строк, буквы из слов выпадали, как зубы из десен, изуродованных цингой.

Длится сон, не прерываясь. И голубь не исчезает.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2019 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению декабря 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.