Ты

 

Купить в журнале за декабрь 2019 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 6 часов | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

Ты идёшь, разбрасывая камни, учась любить, постигая: назад пути нет.

Я иду за тобой, не научившись любить, постигнув неотвратимость пути и не только камни, но всё собирая.

Зачем разбрасывать камни? Путь очищать, по наивности полагая, что путь Богу прокладываешь? Или хотя бы себе? А может, с тобою идущим, постигая: прокладываешь не-тем-не-туда, и вообще пролагать ни к чему, нужно просто идти, о камни не спотыкаясь.

Но ведь строят дороги, добрыми пожеланиями мостят? Чтобы по ним прошел враг, чужим словам научил, а те подросли и окрепли – тебя уничтожить.

Но перед тем – инициация слов. Из тьмы беспросветной вхождение из волапюка в язык, на глазах широкой совокупности слов – совокупление неофитов. Руки за спину, вперед наклонившись, прогнуться. Неофиты и неофитки, и слова усредненного рода перед старейшинами, в сосудах которых время течет, предстают в корневой первозданности, в раздевалке оставив лишние флексии. Совершившие установленное число сочетаний проходят во второй круг испытаний, получив статус временных неологизмов, где готовность к прочности связи испытывают исконные слова изначальные. Выжившие получают право пребыванья в составе арго, диалектах и сказах. Одни мутнеют, сереют, превращаются в тени – их разбирают на звуки. Редкие счастливчики в словарный запас допускаются.

Ты идешь, к новым словам привыкая, хотелось бы думать, что и ко мне. Но это не так. Даже от себя убегая, всё равно идешь ты к себе среди погасших лучин, плакучих ив и летучих мышей, сквозь безлунную пустоту, идешь в темноте, светясь изнутри. Там, в прошлом совсем не далеком слишком много тебя, мало знакомого, совсем не понятного, в том, не слишком давно прошедшем, где глобусом-черепом гоняют в футбол.

А по дорогам – тревога, учения! – вдоль пасквильных пейзажей двигаются колонны. Ракеты, орудия, танки. В грузовых машинах, крытых брезентом, как на подбор, все равны: выдернутые из снов, в которых счастливо, без надзора совокуплялись и поедали огромными кусками нарезанную колбасу. Пригнанные, как патроны в обойме, буквы детского почерка, одурманенные бесконечным движением и фата-морганным розовым запахом женской извилистой, илистой плоти.

Куда их везут, обуженные Дмитрии-Иваны-Алеши, расформатированные по машинам, не знали, убежденные: не просто так их везут. Сидели сбитые тесно, страдая неведеньем, сально-соленые мысли мусоля, страх тихо носом вдыхая, ужас громко ртом выдыхая – нам нет преград – прислушиваясь к урчанию в животе: чего как бы не вышло.

Вслед за машинами брел походкой, не слишком прикрепленной к земле, не старый давно не бритый в длинном, формы тела скрадывающем одеянии, облепленном рыжей землей. Что-то шептал, то ли машинам вослед, то ли себя понукая, то ли ожидая, когда последняя мимо него пролетит. Но колонне не было конца-краю, и он шел, шептал и тянулся, не в силах ни взлететь, ни упасть. Едущие не замечали, и вообще никто не видел его. Кому, собственно, давно не бритый был нужен?

Старшим одной из машин был только из училища молодой лейтенант. Чтобы юный водитель не задремал, лейтенант с ним, как замполиты учили, о житье-бытье говорил: с какого парень года, откуда, чем после службы займется. Но уставные темы иссякли, а путь продолжался. И лейтенант, чувствуя дрему, вспомнив училище, начал о бабах, и, как у них повелось, водителя проверял.

Вдруг в окно брызнул свет, лейтенант на секунду отвлекся, а когда повернулся, увидел между баранкой и гимнастеркой не длинный гриб тонкий со шляпкой, торчащий изо мха защитного цвета, и, словно от всего отделившись, подрагивая, колеблющийся. Водитель, не отрывая рук от баранки, а глаз от дороги, заимствованно мычал. Он ерзал недолго. Тяжело дыша и дрожа, забрызгивая педали, пока еще не отличник боевой и политической подготовки вел боевую машину уверенно. Хуже было, когда алаверды стал рукой помогать лейтенанту: тот еще задрожать не успел, как машина очутилась в кювете, одинокого не бритого путника задавив.

Отряд не заметил потери бойца. Сомкнув строй, колонна двинулась дальше, и вновь замельтешило выжженное деревянное городское пространство, в котором большими обгоревшими бабочками ростопчинские афишки носились; за домом Павлова носились, родную хату сжигая, враги; косоглазые желтые мартышки на глазах Чонкина стреляли из луков в рушившуюся от ужаса церковь. Но мало кто из отформатированных мог это видеть, только самые зоркие и то краем глаза.

По обочине вслед за ними, маша платочками, повизгивали не-плачь-девчонки, и вприпрыжку, как за куском колбасы, подпрыгивали собачонки. Свет фар, муть расчленяя, порол, как задницу, пространство, из которого ржаво вываливались кишки гниющей страны, завонявшей полмира и продолжавшей, подыхая, смердеть.

А машины вот-вот съедут на грунт, похожий на грязные, сорванные со стен обои, всё перепашут, все тропы сотрут и, застряв в грязи, колесами будут жижу месить, огрызки, огарки, ошметки в пространстве разбрасывая, матом поля покрывая. И прозрачным призраком грядущей беды будет кровавиться жидкий закат, перегарными мародерами победы над бесами в асфальт еще не закатанный. И гордо будет реять над нами флаг отчизны родной. Реять под гимн со сменным, на все случаи жизни, издевательским текстом, вызывающим чувство глубокого удовлетворения, такого, как обретенное водителем и лейтенантом.

Чувствами ведь управлять невозможно, их можно лишь подавлять. Вот, идя по тропе, ты знаешь наверняка, что параллельно тебе, где-то рядом и очень близко крадется черная кошка. На предрассудки и глупые приметы тебе, разумеется, наплевать, но кошка в любое мгновение может перебежать, и это ужасно тебе неприятно. Всё время только об этом и думаешь, вбив в голову, что пока о ней размышляешь, держа в своей памяти, привязывая к месту и времени, ты в безопасности, тропу не перебежит.

Пусть бежит по дороге, пока не наткнется на полированный бампер блестящий и отлетит, лапами загребая пространство. На лету путь свой продолжит, выбранный не там, не тогда, и рухнет, вздрогнув в конвульсиях, в неподвижность впадая. Так исчезают ручьи, в реки впадая, а реки – в моря.

Петляя во времени, тропа часто проходит полями воспоминаний, зелеными луговыми и безмятежными, желтыми пшеничными или сорными васильковыми. Ты идешь по тропе, жизнь пережевывающей, проглатывающей, и неясные, не уверенные в себе воспоминания водорослями колышутся в глубине.

Самые ранние ненадежны, не знаешь, то ли твои, то ли услышанное присвоил. Они не прочны, как толстое стекло на столе, стоящем в углу, у окна, над которым книжные полки. Стекло лопнуло, отломившийся кусок приставлен в правом углу.

Для чего ничтожные мелочи помнишь? Для чего оплывают они дождевыми каплями по стеклу? Зачем их собирать, улавливая звуки скольжения, то ли барщину работая, то ли оброк исполняя?

Солнце выглянет. Тень низкой тучи прошелестит по земле. Дождь кончится. Капли высохнут.

Идешь, помня, идешь, вспоминая, помня, идешь.

Попытки «идешь» и «помнишь» иначе связать, бессмысленны совершенно. Разве можно в каждой пылинке-былинке отыскивать смысл, причинно-следственной связью обуздывая? Может, слишком уж неэвклидову разуму – добрая слава александрийскому греку – это доступно, только вряд ли даже ему это нужно. Сколько ни виться ниточке памяти, какой бы назойливой и суровой она ни была, рано-ли-поздно-ли нить оборвется.

Я-иду-ты-идешь, высасывая из времени капельки прошлого. В отличие от мгновения настоящего, цельным оно не бывает. Идешь, вспоминая, ветер гудит жутко, пронзительно, напоминая сизый свист бомб из папиных воспоминаний о поезде, высыпавших пассажирах и бомбах, в тебя-меня смертно летящих, чтобы объявлением обернуться: сдаются воспоминания с видом на море, мокрыми морщинами застывающие на стекле.

Ты безобразно мало, почти ничего не знаешь о папином довоенном детстве и внезапной взрослости, грянувшей с речью Молотова в двенадцать часов. Я вчитываюсь в мемуары, пытаясь уловить хоть что-то, об этом рассказывающее. Но что передаст чувство голода, который на пушечный выстрел никакой эпитет не подпускает? А без него ни ты, ни я, ни кто другой ничего не поймем.

На тропе нет ни одного Рубикона, нечего переходить, взлохматив настоящее, времени вызов бросая. Здесь прошлое с будущим без всякого гипса срастаются. И, удлиняясь тенью, прошлое продолжается неизведанной темнотой, пока случится, расставив всё по местам, взлелеют дисканты тишину.

Спасибо, всё время утоляющую печали тропу ты охранял. А, может, она тебя охраняла? Когда приближалась к другой, ты был настороже, и, как бы близко они не сближались, никогда не сливались. Тем более, если речь о дороге, которая завораживала, втягивала и соблазняла: скорость, пространство покорное покоряющая. Хотелось, и приближался, но в последний, рубежный момент Рубикона или тропа себя отлучала, или дорога ее отвергала. Прививку от всеобщего дорожного муравейника получив, тропа тебя охраняла.

Было. А будет? Колючие зоны чертополохового запустения и мшистого одичания будет пересекать, лютой терновой логикой поражая, охраняя от искушения бешеной легкостью хорового скольжения: ампирные станции, вокзалы вонючие, облупленные полустанки, привокзальные площади, обильно усеянные чужими прощаньями-встречами, затоптанные и заплеванные подошвами и словечками, живенько, жиденько лживыми.

В отличие от современников, ты фантастику не слишком любил. Тем более я, однажды представивший человечество, из двух рас состоящее: минуя зрение, слух, в мозг информацию получающее, и читателей. Сюжет, атрибутику придумать несложно. Книга-предупреждение. Пока есть, кого предупреждать.

В отличие от счастливцев, тебе никогда не удавалось обойтись без придаточных, хорошо, если не больше двух-трех. Твой недостаток я всю жизнь пытался исправить, но безуспешно. Сколько левшу не переучивай, всё в лес норовит, стремясь, наскитавшись по звонким и зорким чужим языкам, впасть в заскорузлую от татарщины-тарабарщины грустную речь, полную неожиданностей, разрушающих изматывающую рутину.

А она ведет свое французское родословие от дороги, родной своей матери, и отца родного – пути. Дорога взламывает пространство: леса с земли состригает, горы подравнивает, буравит туннелями. А путь того хуже: штопором вкручивается во время, как в пробку, содержимое проливая мимо бокала.

Дорога соединяет, разъединяя. Путь ведет, уводя. К цели. К центру. Дельфы, Омфал, храм Аполлона, пуп земли, окруженный двумя золотыми орлами, подобными охраняющим пламенем вращающихся мечей сакральную точку не-времени-не-пространства.

А тропа?

Вьется и вместе с нею слова, окончаниями цепляясь, предложения образуя.

Вьется по изгибам тревожного мироздания, исколотого золотыми иглами звезд, универсума, сверстанного задолго до Гуттенберга.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2019 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению декабря 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.